На Лубянке создали центральный штаб, координировавший усилия местных управлений НКВД, в которых были сформированы специальные поисковые группы. Срочно составили описание внешности исчезнувшего наркома, отпечатали необходимое количество его фотографий, которыми снабдили все органы милиции, в том числе транспортную, вооружили перечнем примет Успенского службы наружного наблюдения в центре и на местах.
Ход поиска взял под свой личный контроль Сталин. Это внесло дополнительную нервозность в работу. Каждый день новый нарком Берия требовал свежую информацию для доклада наверх. Чекисты, подстёгиваемые нетерпеливыми телефонными звонками, иногда излишне усердствовали, что приводило к драматическим последствиям.
В подмосковном Ногинске на железной дороге работал двоюродный брат Успенского. За ним установили неусыпную слежку, впрочем, как и за всеми его родственниками. Брат заметил, что за ним ведётся наружное наблюдение и, не зная, очевидно, подлинной причины, принял интерес чекистов на свой счёт. Наверное, у него были свои причины страха перед НКВД. Предположив, что его ожидает арест, этот человек повесился.
Но самый занятный случай произошёл в Москве. На Лубянку доставили гражданина, похожего по приметам на исчезнувшего наркома Успенского. Каково же было изумление членов штаба по его поимке, когда в задержанном они узнали… одного из своих руководителей Илью Илюшина. Бдительные милиционеры замели его из-за большой внешней схожести с лицом, объявленным в розыск.
Вскоре следы беглеца обнаружились в самом неожиданном месте.
Врач Мариса Матсон жила в Москве тихо и неприметно.
Мужа, полномочного представителя ОГПУ по Уралу, арестовали в тридцать седьмом, а её выслали в Кировскую область. Мариса не смогла привыкнуть к тамошнему суровому климату, отсутствию городских удобств и бездуховной жизни в глухомани. Через некоторое время она - вопреки строгому предписанию - самовольно вернулась в столицу, где жила до ареста мужа.
Полулегальное пребывание в Москве наложило отпечаток на её поведение. Матсон старалась не привлекать к себе внимания соседей, жила уединённо, не принимала гостей. Она боялась любого стука в дверь, любого громкого голоса на лестнице.
И вот однажды к ней пришли. Готовясь к самому худшему, она увидела на пороге квартиры незнакомого мужчину. Матсон пригляделась - да это же Сашка Успенский, с которым у неё когда-то, до замужества, был бурный роман.
- Сашенька! Ты ли это? - обвила она его руками за шею. - Какими судьбами? Говорят, ты сейчас большой начальник, генерал и нарком. А почему не в форме? Она тебе так идёт…
- Всё в прошлом, Мариска, всё в прошлом, - тяжело вздохнул бывший возлюбленный. - Устал я. Оставил работу. Уж больно она опасной стала… И семью оставил - опостылела. Не могу без тебя, Марисочка. Наверное, это и есть любовь. Вот, к тебе вернулся. Лучше тебя не нашёл… Радость ты моя, единственная, дорогая…
Что ещё надо одинокой, напуганной женщине? Она поверила вернувшемуся любовнику. Проснувшееся чувство заставило её преодолеть страх за саму себя, за самовольный приезд в Москву. Матсон оставила бывшего любовника у себя в квартире.
Разумеется, он не рассказал ей всю правду. Сообщил лишь, что остановился в Калуге. Ни словом не обмолвился о мнимом самоубийстве.
- Сашенька, всё будет хорошо, - горячо шептала она ночью в постели. - Уедем из Москвы, затеряемся где-нибудь в глухомани. Снимем жильё, найдём работу. Может, на Север подадимся, а?
Он молча слушал, согласно поддакивал:
- Конечно, уедем.
Под утро, когда обессиленная Мариска наконец забылась в полудрёме, он ещё долго ворочался в кровати. Сон не шёл к нему. Смотрел на спящую женщину, перебирал в памяти события последних недель. Он тоже думал затеряться где-нибудь в белом безмолвии Севера. Не получилось. Но об этом Мариске говорить нельзя.
А что можно? Как позвонил жене из служебного кабинета и попросил привезти на вокзал дорожный чемодан, взять билет до Воронежа и ждать на перроне? Она, конечно, удивилась странной просьбе. Имея под рукой столько помощников и секретарей, поручать жене купить билет на поезд? Сослался на конфиденциальность поездки.
Жена выполнила просьбу. Попрощавшись на перроне, в последнюю минуту перед отходом поезда вскочил в вагон. До Воронежа, естественно, не доехал, сошёл в Курске. Был в грубой рабочей одежде, выпил на станции с кем-то из местных по кружке пива в вокзальном буфете, посетовал: врезал с попутчиками, захмелел, отстал от поезда, переночевать негде. Собутыльники назвали адрес паровозного машиниста, жена которого сдавала жильё внаём.
Сославшись на недомогание, отлёживался в комнате железнодорожника четверо суток. Перед возвращением мужа хозяйки из рейса тепло попрощался с ней, заплатил по таксе, сверх не добавил ничего, чтобы не осталось подозрений. Купил на толкучке тёплые вещи, взял в вокзальной кассе билет до Архангельска за час до отхода поезда.
В Архангельске обратился в отдел кадров "Северолеса". Хочу, мол, устроиться на работу. На лесоразработки. Кадровик недоверчиво взглянул на посетителя - на вид интеллигент, хлипковат для лесоповала. Отказал. То же самое услышал ещё в двух организациях, куда зашёл, не рассчитывая особо на удачу.
Поняв, что с его внешними данными устроиться рядовым рабочим не удастся, спешно покинул Архангельск. Куда ехать? Взял билет до Калуги. Там, в шести десятках километров от города, в большом селе Суходол Алексинского района, доживали свой век его состарившиеся родители. Но в отчий дом появляться раздумал - а вдруг его хитроумный план разгадан и село под наблюдением? Вышел из поезда в областном центре. На вокзале выпил кружку-другую пива с завсегдатаями, душевно поговорили за жизнь. Знатоки вокзальной жизни посоветовали, где можно остановиться на ночлег. В гостинице останавливаться было опасно - а вдруг ищут?
Хозяину дома, ночному сторожу какого-то кооператива, представился командиром запаса:
- Готовлюсь к поступлению в военную академию. Прибыл с Крайнего Севера… Не принимают по здоровью, но я своё докажу. Меня ещё рано комиссовать…
Сторож поверил. Постоялец прекрасно владел военной терминологией, сразу было видно - командовал не менее чем полком.
Живя в Калуге, Успенский паниковал. Он не знал, сработала ли его инсценировка самоубийства, не знал, прекращены поиски утопленника или всё ещё продолжаются. Телевидения тогда не было, газеты находились в жёстких тисках цензуры. Это только в американских да в нынешних российских боевиках беглецы узнают о планах спецназа по их поимке из сообщений прессы. Волновался за семью: что с женой? Если чекисты не поверили в инсценировку, жена наверняка арестована… Либо оставлена на свободе, но каждый её шаг под наблюдением. Приманка…
Тяжёлые мысли одолевали наркома. Только под самое утро ему удалось смежить глаза.
Матсон приютила бывшую любовь в своей квартире. Какое-то время он вообще не выходил на улицу, но постепенно страх прошёл. Больше всего мучила неизвестность.
В Туле жила сестра жены. Успенский решил навестить её. Наверняка ей известно, что говорят о его исчезновении. Он отправляется в Тулу. Однако встретиться со свояченицей не удалось - её не оказалось дома, а расспрашивать соседей или тем более маячить у дома, привлекая внимание, было бы неразумным.
Пришлось возвращаться в Калугу. Неудачная поездка испортила и без того плохое настроение. Росло чувство тревоги, сгущавшейся опасности. Хозяин квартиры встретил его неприятной новостью - во время отсутствия постояльца приходил какой-то человек, представился работником райисполкома, хотел встретиться с квартирантом.
Успенский принимает решение немедленно уезжать из Калуги, что и предпринял в тот же день, объяснив хозяину, что снял угол в Москве.
Теперь он окончательно переселился к Матсон.
Любящая женщина тоже не сидела сложа руки. Ценой неимоверных усилий, пустив в дело все свои чары и прежние связи, Марисе удалось пробиться к влиятельным людям в Наркомздраве. Там ей дали назначение в город Муром на должность заведующей родильным отделением городской больницы.
Сняли комнатёнку. По утрам Мариса уходила на работу, Успенский оставался дома. Знакомым и соседям Мариса говорила, что её муж - литератор, весь день напролёт просиживает за письменным столом. К себе никого не приглашала. Жили тихо, уединённо, стараясь не привлекать внимания. Паспорта на прописку не отдавали - так легче было оставаться незамеченными.
Однажды Успенский, не выдержав неопределённости, решил провериться, и пошёл в милицию. Если его разыскивают, фотография наверняка красуется на стенде. Придумал какую-то мелочь с паспортом, которую якобы надо было уточнить. Пусть обратят внимание на фиктивную фамилию, вписанную в паспорт. Если она в розыске - станет ясно. Паспортисты - не оперативники, задерживать не будут, а вот по их реакции опытный чекист догадается, представляет ли он интерес для милиции.
На стенде "Их разыскивает милиция" своей фотографии не обнаружил. В паспортном отделении дали необходимую консультацию по пустяшному вопросу, который он сам и придумал. Никакого любопытства его личность не вызвала.
Значит, не ищут. Он вздохнул с облегчением и готов был уже нелестно подумать о своих бывших коллегах, как Мариса огорошила его неожиданной новостью. Когда Успенский наносил визит в милицию, она сама пожаловала к нему. В лице участкового инспектора.
Бывший нарком побледнел:
- Только к нам?
- Вроде по всем квартирам ходил.
Ищут его или это обычная плановая проверка паспортного режима? Успенский встревожился. На всякий случай решил дома не ночевать. Ушёл, попрощавшись с Марисой. Слонялся по городу, тщательно проверял, нет ли "хвоста". Слежки вроде не было. Через несколько суток встретил Марису, возвращавшуюся с работы.
- Как? Всё тихо? - с тревогой заглянул в её глаза.
- Тихо.
- Участковый не приходил?
- Никого не было.
В голосе Марисы появились какие-то новые нотки, и это не ускользнуло от его внимания.
- Что случилось, Мариска?
Она всхлипнула:
- Я не могу больше так, Саша. Нервы на взводе. Ты чего-то не договариваешь. Не работаешь. Почему ты не хочешь трудоустраиваться? Боишься чего-то? Я пошла на вторую работу, а ты…
Мариса громко разрыдалась.
Успенский испуганно оглянулся. Как бы кто не обратил внимания. Нет, вокруг ни души.
- Мне надоело, Саша. Ты здоровый мужчина, отлёживаешься. А я на двух работах ишачу…
Денег катастрофически не хватало, и она устроилась в школу медсестёр.
- Успокойся, Мариска, - он обнял её, высушивая слёзы поцелуями. - Всё будет хорошо. Вот увидишь. Пойдём домой, обо всём спокойно поговорим. Не на улице же выяснять отношения.
Она послушалась, взяла его под руку. Со стороны они выглядели обычной семейной парой.
Придя домой, Матсон быстро приготовила ужин. Сели за стол. В это время у Успенского окончательно созрел план.
- Мариса, - сказал он, ласково глядя на неё, - ты, конечно, права. Мне надо трудоустраиваться. Хватит иждивенничать. Но для оформления на работу нужна трудовая книжка. Ты знаешь, её у меня нет - украли. Так случилось…
Он никогда не раскрывался перед ней полностью. Не посвятил и в подлинные обстоятельства своего бегства из Киева. Незачем ей всё знать. Для неё он был человеком, который из-за неурядиц в семье лишился высокого поста в НКВД.
- Ты можешь помочь мне устроиться на работу, - сказал он.
- Каким образом?
- Надо достать чистый бланк школы медсестёр.
- Для чего?
- Для справки. Что я работал там в должности… Ну, скажем, помощника директора школы по хозяйственной части. Потом заболел и находился на больничном листе. Думаю, достать чистый бланк больничного листа для тебя не составит проблемы. Эти документы плюс заявление об утере трудовой книжки дадут мне основание оформить новую. И тогда наступит конец твоим терзаниям.
На что только не способна любящая женщина! Матсон сделала всё, о чём просил её возлюбленный - выкрала в канцелярии школы чистый бланк и отпечатала на машинке требуемую справку, а также оформила ему бюллетень о пребывании на лечении в муромской больнице с 18 января по 19 марта 1939 года. Штампы и печати - всё было подлинным.
Беглый нарком воспрял духом.
И вдруг - неожиданный удар в спину!
Однажды, придя домой после хлопотного дня, проведённого в муторных хождениях по кабинетам закостенелых муромских бюрократов, он обнаруживает, что возлюбленной и след простыл. Всё указывало на следы поспешного бегства. Воспользовавшись его отсутствием, Матсон собрала ценные вещи и укатила на вокзал.
Куда она могла умчаться? Наверное, в Москву.
Успенский не ошибся. Вскоре от Мариски пришло письмо, в котором она сообщала, что не намерена с ним дальше жить и в Муром больше не вернётся.
Оскорблённый нарком берёт билет и, потеряв всякую бдительность, тоже едет в Москву. Встреча, бурная сцена с истерикой, слезами, валерьяновыми каплями.
Так и есть. Матсон испугалась насмерть, осознав, что она натворила. До неё только через несколько суток дошло, в какую историю она влипла. Дело даже не в фиктивной справке о несуществующем месте работы и не в фальшивом больничном листе. Оба эти документа она оформила не на фамилию Успенского, что было бы ещё полбеды, а на какого-то неведомого ей Шмашковского Ивана Лаврентьевича. Её прошиб холодный пот, когда она поняла, что под этой фамилией скрывается её возлюбленный Саша Успенский. Осознав, чем это ей грозит, Матсон в панике умчалась в Москву, чтобы больше никогда не возвращаться в Муром. Инстинкт самосохранения подсказывал ей: надо подальше держаться от этого страшного человека, с которым она ещё недавно связывала надежды на совместную семейную жизнь.
- Дура! Господи, какая я дура! - кричала она в истерике, обхватив голову руками и обливаясь слезами. - Поверила, что любит, что вернулся… Уходи! И не возвращайся никогда! Слышишь? Никогда!
Возлюбленный пытался воздействовать на обезумевшую женщину, но вскоре понял, что это бесполезно. Психологический надлом был слишком сильный. Потрясённая коварством Успенского и возможными последствиями своего необдуманного поступка, Матсон лишь повторяла одни и те же слова:
- Ты втянул меня в уголовщину. Уходи, я не хочу тебя видеть.
Она вытолкала его из квартиры.
Оказавшись на улице, Успенский задумался: что делать? Возвращаться в Муром? Там сразу обратят внимание на отсутствие жены.
Разумнее всего было бы зайти к кому-нибудь из старых сослуживцев - отдышаться, обдумать новую ситуацию. Перебирая в памяти московских друзей, остановился на Виноградове. У него уж точно пару-тройку дней можно перекантоваться.
Виноградов, увидев прежнего начальника, искренне обрадовался. Расположились на кухне. Подняв наполненные на три четверти большие граненые стаканы, громко, с размаха, чокнулись:
- За встречу!
Закуска была не ахти, не из лубянского спецраспределителя, и Успенский понял, что у друга проблемы. Виноградов тоже догадался, что Успенский не на коне.
После третьего стакана разговор на опасную тему перевёл гость.
- Выпустили вот… Из Бутырки…
Виноградов понимающе кивнул:
- Я догадался. Долго держали?
- Несколько месяцев, - не стал уточнять Успенский. - Дело прекращено. За отсутствием состава преступления…
Чокнулись за освобождение. Хозяин, не закусывая, налил по новой.
- А теперь за моё освобождение, - поднял он тост. - То же самое - за отсутствием состава…
- Сколько устанавливали невиновность? - спросил Успенский.
- Три с половиной месяца. А точнее - сто десять дней. Слушай-ка, а ведь меня о тебе расспрашивали, - вспомнил Виноградов. - Следователь долго не отставал: расскажи ему о связях с наркомом Украины Успенским.
Гость забеспокоился:
- А ты?
- Что знал, то и рассказал. Ты же не враг народа. Слава Богу, поняли, если отпустили. А как с женой? Её тоже выпустили?
- А что, её арестовали? - слова застряли в горле Успенского.
- А ты разве не знаешь? - приподнялся Виноградов. - Её держали у нас, на Лубянке. Это точно.
Успенскому стало дурно.
- Однако, ну и развезло тебя, - как сквозь сон доносились до него слова Виноградова. - Вот что значит отвыкнуть от этого дела. Ничего, скоро опять придёшь в норму… Давай-ка, братец, приляг маленько.
Хозяин уложил гостя на диванчике здесь же, в кухне.
Успенский не сомкнул глаз всю ночь. Мозг сверлила одна мысль: ищут, идут по следу.
Утром он не стал опохмеляться, решительно отстранил заботливо придвинутый хозяином знакомый со вчерашней пирушки граненый стакан, снова заполненный на три четверти. Пил только горячий чай. Виноградов опорожнил содержимое своего стакана.
- Ну, я пошёл, - сказал Виноградов. - Мне на службу пора. Оставайся до вечера, а потом продолжим.
Он кивнул в сторону початой бутылки.
- Тебе надо недельку пображничать. И отоспаться как следует, - посоветовал Виноградов тоном знатока. - Помогает после освобождения. По себе знаю.
- Нет, сейчас я, пожалуй, пойду, - решился гость. - Вечером встретимся.
- Насчёт жены узнавать? - догадался Виноградов.
Успенский не ответил.
Вечером он не пришёл к Виноградову. Напрасно тот ждал бывшего сослуживца. Не появился Успенский у дружка и на следующий день.
Беглый нарком заметал следы, петляя по огромной стране.
В очередной раз переодевшись - на этот раз в купленный на вещевом рынке у вокзала грубошерстный пиджак и переобувшись в сапоги, - он мчится в Казань. Там никто из местных чекистов не знает его в лицо и потому вероятность быть опознанным минимальна.
Первая осечка в татарской столице случилась в гостинице - без командировочного удостоверения не поселяли. Он направился в Дом колхозника, где, по идее, порядки должны быть менее строгие, но и там потребовали командировочное предписание. Его не было, и Успенский снова направился на вокзал.
Теперь его пристанищем стали только поезда. Он петлял по стране, как заяц. Из Казани - в Арзамас, из Арзамаса - в Свердловск, оттуда - в Челябинск. В Челябинской области надеялся устроиться на Миасских золотых приисках, затеряться в глухой тайге.
14 апреля 1939 года поезд с беглым наркомом подошёл к станции Миасс Южно-Уральской железной дороги.
В тот же день, 14 апреля, в управление НКВД по Свердловской области пришла дополнительная ориентировка с Лубянки. В ней предписывалось немедленно задержать особо опасного преступника Шмашковского Ивана Лаврентьевича, объявленного во всесоюзный розыск. Видавшие виды многоопытные оперы из группы розыска очумело перечитывали приметы Шмашковского - они полностью совпадали с ранее переданными приметами тоже разыскиваемого по всему Советскому Союзу такого же опасного преступника Александра Успенского.
На огромной территории страны в течение нескольких месяцев органами НКВД проводились одни и те же мероприятия. На железнодорожных станциях методично, изо дня в день, проверялись квитанции на вещи, сдаваемые в камеры хранения ручного багажа. От Бреста до Камчатки тысячи неразговорчивых людей тщательно изучали фамилии, выведенные неразборчивыми почерками полуграмотных вокзальных кладовщиков. Это был титанический труд без какой-либо надежды на успех.