Недобрый миф сторонников Петра разоблачают даже портреты царевича. На них видно лицо умного, тонкого парня с "подвижной" душой, нервного и с превосходным чувством юмора. Портреты Петра, прямо скажем, таких качеств отнюдь не отражают. Отражают скорее спесь, отсутствие ума, патологическое отсутствие чувства юмора, тупое самодовольство.
Со страниц старинных документов и с портретов встает как раз очень привлекательный образ душевно здорового и умного человека, хорошо образованного и привлекательного. Человека доброго, отзывчивого, мягкого, не склонного самоутверждаться в мелочах; человека, который не доказывал самому себе и подчиненным и зависимым свою значимость, но там, где для него возникало дело принципа, умел идти до конца (как его дед, Алексей Михайлович).
В сущности, любой зрелый мужик, испытавший себя и жизнь, хотел бы иметь сына, похожего на Алексея. Похоже, что неплохо бы иметь и невестку, похожую на Ефросинью.
Другое дело, что отец и сын сложились как люди чрезвычайно разные; настолько, что ладить им было бы трудно при совершенно любых обстоятельствах. Но все же до 1715 года отношения отца и сына были хотя и не близкими, но и без особых трений, без намеков на возможную трагедию.
22 октября 1715 года умерла София–Шарлотта. Алексей тяжело переживал её смерть, плакал, даже падал в обмороки. 27 октября её хоронили в Петропавловском соборе. В тот же день - не раньше, ни позже, день в день! - Пётр вручает ему письмо, озаглавленное так: "Объявление сыну моему".
В этом письме впервые описан весь набор обвинений против Алексея; Пётр обвиняет его в лености, в злом и упрямом нраве. Правда, ничего не требует - обвиняет, и все! Письмо датировано 11 октября. Почему Пётр так медлил? Почему вручил письмо именно в такой день?!
Возможная причина в том, что 12 октября 1715 года у Алексея родился сын Пётр. Екатерина же на сносях, скоро должен появиться малыш… 28 октября она рождает сына, тоже названного Петром. Итак, два Петра, сын и внук. И сын–наследник от нелюбимой жены, неблизкий и даже, по–видимому, неприятный. Второй сын, от любимой жены, с которым Пётр уж не повторит ошибок молодости, воспитает его в "нужном" духе. Не воспитает сам - найдется кому ввести парня в курс дела, теперь–то Пётр не одинок, за ним - целая толща сподвижников, да и его жена теперь мыслит с ним одинаково…
Так или не совсем так, с помощью Екатерины или без нее, но примерно такой выбор должен сделать Пётр I - выбор между двумя сыновьями. Уже при жизни Петра мало кто сомневался, что "новая знать", в первую очередь Екатерина и Меншиков, очень старались склонить Петра именно к этому выбору, в пользу второго, младшего сына. И прежде случалось, что вторая царская жена оттесняла законного наследника, чтобы на престол сел её ребенок. Есть веские причины полагать, что Софья Палеолог, вторая жена Ивана III, отравила его старшего сына от первого брака, тоже Ивана. Поэтому последующая династия русских царей велась от её сына, Василия…
И что отца и брата Петра отравила Наталья Нарышкина.
Есть примеры и из истории других династий, народов и государств.
Могла ли поступить таким же образом и Екатерина? Несомненно! Причем трудно найти лучшее время для интриги, чем рождение нового наследника… Чтобы царь–батюшка не сомневался, губил бы постылого сына с чистой совестью - и без него есть кому сесть на престол… Но тут был еще один аспект… "Аспект" звали Александр Меншиков, а стояли за ним все "сторонники реформ" и "помощники Петра". Та пестрая, разномастная свора людей, которых объединяло одно - все они сделали карьеру, что называется, любой ценой… буквально выгрызли её зубами. Все они сказочно обогатились на грабеже того, что в наши дни называется "государственной собственностью" и "бюджетом".
Для этих людей любая смена государственного курса… и даже не смена курса, строго говоря, а смена их персонально у руля этого курса означала конец абсолютно всего. Эти люди сделали карьеры не за счет своих талантов, образования, знаний или трудолюбия. Они стали царедворцами потому, что, угождая Петру, выполняли абсолютно любое его распоряжение, угадывали всякое его желание и ловили на лету любую монаршию эмоцию. Любое нелицеприятное выяснение их профессиональной пригодности не дало бы им продвинуться выше забубенного армейского майора… и то в самом, самом лучшем случае. Любая серьезная проверка источников их богатства означала конфискацию состояния. Приход к власти Алексея означал бы для них то же самое, что революция для правящего класса. Личные и служебные качества этих людей были таковы, что они никак не могли бы не пасть.
А ведь за Алексеем стояли ещё и всякие там… Долгорукие да Голицыны. Непреклонные, гордые родословной, уходящей в Средневековье, с брезгливыми минами глядящие на кривляние чиновных холуев. Если у власти будет Алексей - то ведь и Дмитрий Михайлович Голицын станет не киевским губернатором, и Яков Федорович Долгорукий займет какое–то совсем другое место в государстве…
И получается так, что сокрушить Алексея Петровича, погубить его как можно вернее становится делом собственного спасения для немалой группы лиц, объединенных вокруг Екатерины и Александра Даниловича Меншикова. Позиция самого царя, всё сильней не любившего сына, очень облегчала им интригу.
Не зная, как себя повести, Алексей обращается за советом к знакомым… И для зрелого человека, вошедшего в полный возраст мужчины, воевать с собственным отцом - не такое уж великое счастье. Алексею же, в конце концов, ещё только 25 лет. Ему советуют отречься от престола - стало быть, расположенные к Алексею люди прекрасно понимают, с чего Пётр вдруг сделался таким сердитым. 31 октября, через 3 дня после рождения Петра Петровича от Екатерины, Алексей шлет отцу письмо, в котором отрекается от престола:
"А ныне, слава Богу, брат у меня есть, которому дай, Боже, здоровья".
Как видно, и Алексей вполне откровенен и называет вещи пусть и вежливо, но вполне своими именами. Вроде бы цель Петра достигнута… Но все же достигнута не совсем. Помри Пётр, и множество весьма влиятельных людей не захотят и слышать об отречении Алексея! Тогда и отрекшийся Алексей может не выполнить отцовской воли после смерти Петра. Он все еще опасен Меншикову, Екатерине, всему их слою политических выдвиженцев. Незавидное положение у Алексея - он опасен не потому, что занимает какую–то позицию или что–то делает - не делает. Он опасен потому, что он существует на свете.
19 января 1716 года Алексей получает новое письмо Петра: "Последнее напоминание ещё". В письме - те же упреки в "негодности" и требование постричься в монахи.
"А буде того не учинишь, то я с тобой, как с злодеем, поступлю".
Алексей опять советуется со своим окружением… Большинство советуют - стричься в монахи! Но как нетрудно догадаться, вовсе не потому, что хотят заживо похоронить Алексея в каком–нибудь отдаленном монастыре. Цель - переиграть Меншикова и Екатерину, вывести Алексея из–под огня.
- А клобук,
- откровенно заявляет Александр Кикин,
- ведь не прибит к голове, можно его и снять.
Алексей высказывает желание уйти в монастырь. Вроде бы проблема решена? Не тут–то было! Царевич и правда не торопится принять постриг. Надеется на смягчение отца? Не хочет оказаться в будущем царем–расстригой, скинувшим монаший клобук? Не доверяет отцу? Как знать…
В сентябре 1716 года Алексей получает новое письмо. Письмо отправлено из Копенгагена, с требованием немедленно выехать в армию или уйти в монастырь… тоже немедленно.
Изо всех сил обеляя Петра, историки пишут такие, например, удивительные вещи:
"Пётр… неоднократно требовал, чтобы Алексей Петрович порвал с окружающим его реакционным духовенством и противниками проводимых Петром реформ".
(Большая советская энциклопедия. Вып 3. Т. 1. М., 1970. Статья "Алексей Петрович". С. 418)
Это - совершеннейшая неправда; в письмах нет никаких требований с кем–то "порвать" или изменить линию поведения. Вообще никаких конкретных обвинений, никаких претензий по существу. Претензии опускаются на уровень примитивной ругани. В духе "лучше будь чужой добрый, чем свой непотребный". Может быть, именно это и пугает Алексея больше всего, доказывая - что бы он ни делал, как бы ни демонстрировал свою лояльность, а спасения–то ему и нет: он существует - и тем самым обречен.
Вконец перепуганный царевич решается на побег. Доехав до Данцига (современного Гданьска), он… скрылся. Резко свернув на юг, царевич отправился в Вену, где проживают могущественные родственники его первой жены. Изменено имя - теперь в этой карете едет не царевич Алексей, а польский шляхтич Коханский. К австрийскому императору Алексей Петрович обратился с просьбой об убежище и покровительстве. Он очень откровенно объясняет, почему вынужден бежать:
"Отец мой окружен злыми людьми, до крайности жестокосерд и кровожаден. Думает, что он, как Бог, имеет право на жизнь человека, много пролил невинной крови, даже часто сам возлагая руку на несчастных страдальцев. К тому же неимоверно гневлив и мстителен, не щадит никакого человека, и если император выдаст меня отцу, то все равно, что лишит меня жизни. Если бы отец и пощадил, то мачеха и Меншиков не успокоятся, пока не запоят или не отравят меня".
Потому Алексей и
"пришел просить императора… о спасении жизни моей: меня хотят погубить, меня и бедных моих детей хотят лишить престола".
Как видно, ни подоплека, ни приводные ремни интриги - вовсе не секрет для Алексея.
Австрийские родственники прячут Алексея в Тироле, в замке Эренберг. И вовремя! Пётр, узнав от своего резидента Веселовского, что царевич в Вене, тут же посылает в этот город гвардейского капитана Румянцева (отца Румянцева–Задунайского, знаменитого победителя турок) и четырех гвардейских офицеров с приказом: схватить Алесея и переправить в Россию!
От греха подальше Алексея и Ефросинью отправляют в Неаполь и помещают в почти неприступном замке Сан–Эльмо. А по пятам за беглецами идут доверенные лица Петра: Румянцев и граф Пётр Андреевич Толстой.
В сентябре 1717 года они сумели встретиться с Алексеем и передали ему письмо Петра. В этом письма Пётр обещал сыну "Богом и судом Его", что никакого наказания не будет,
"если ты воли моей послушаешься и возвратишься".
В ход шло все что угодно: уговоры, лесть, обман. Пётр Андреевич Толстой из всех сил уговаривал Ефросинью: мол, если беглецы согласятся вернуться, будут они жить тихо, в деревне, никто их не тронет.
Алексей Петрович не поддавался: видимо, очень уж хорошо представлял, с кем он имеет дело. Если бы он продержался, трудно сказать, как бы сложилась дальнейшая русская история. Но тут Толстой нашел безошибочный ход… Он сумел подкупить секретаря вице–короля неаполитанского Вейнгарда, и этот человек официально сообщил царевичу, что венский двор якобы собирается его выдать в Россию, царю Петру. В эту ложь царевич Алексей поверил, и хроника дальнейших событий такова.
3 октября Алексей заявил Толстому и Румянцеву, что он согласен вернуться в Россию, если отец "простит" его и позволит обвенчаться с Ефросиньей. Обещание было дано в виде самых торжественных клятв, и в январе 1718 года Алексей с Ефросиньей вернулись на родину.
3 февраля они были арестованы, и в тот же день Пётр в кремлевском дворце объявил собравшимся сенаторам "вины" своего сына. Среди всего прочего, сенаторам заявили о существовании целого "заговора", который возглавляет Алексей. Сообщили, что в "каморе" Алексей во всем сознался и назвал "соучастников". Странным образом "соучастники", вроде бы уже "выданные" Алексеем, так и не были названы; думаю, нет смысла долго объяснять - почему это Пётр проявил вдруг такую удивительную сдержанность?!
Впрочем, в тот же день, 3 февраля 1718 года, специальным манифестом Алексей отстранялся от престола как "изменник" и "заговорщик", а наследником провозглашался Пётр Петрович, сын Екатерины.
Вскоре арестовали тех, на кого "показывал Алексей": Александра Кикина, Никифора Вяземского, царевну Марию Алексеевну. Вроде бы, никогда не сообщалось, что царевич назвал Якова Игнатьева и Абрама Лопухина, но и этих арестовали.
Вроде бы цель достигнута… Но не совсем! Уж очень эфемерный, несерьезный какой–то весь этот "заговор". Если Меншиков, Пётр и Екатерина хотят, чтобы им верили, надо состряпать "дело" посерьезнее. В Преображенское начинают свозить людей, имевших неосторожность быть близкими к Алексею. Интересное дело - широковещательно кричат, что царевич Алексей "заговорил" и "выдает заговорщиков" одного за другим. Но в числе этих "заговорщиков" нет ни единого действительно серьезного, крупного деятеля государства! Ни одной политической фигуры, от которой заговор мог бы приобрести хоть какое–то реальное значение. Никто не трогает Д.М. Голицына. Никто не задает ни одного вопроса Я.Ф. Долгорукому. Это ведь фигуры крупные, на них многое возложено, и брать их по явно облыжному делу нет смысла. Если бы они и впрямь пошли на заговор, пытались бы свергнуть Петра - не сносить голов ни тому, ни другому. А так, если заговор не настоящий, репрессировать пусть раздражающих, но ценных, полезных людей… стоит ли?
Можно ли представить себе Алексея Петровича, который плетет нить политической интриги, не пытаясь найти общего языка с Долгоруким, но вовлекая в заговор своего камердинера?! Дико и думать о таком.
Между тем Алексея Петровича почти непрерывно пытают. Из пыточных камер выносят заляпанные кровью листки, пестрящие именами "названных царевичем" людей. Но все это - его камердинер, домоправитель, бывший царский денщик Александр Кикин… словом, все те же самые горе–заговорщики. Все они вызывают раздражение царя и его ближних людей, все они "годятся" на роль массовки заговора - чтобы показать, как велик был заговор, сколько предателей сплотил вокруг себя Алексей Петрович.
Пытают и всех этих "названных". Вслушайтесь в сочетание слов: "многих придворных дам били батогами". Сочетание вполне в духе "по реке плыл топор" или "обжегся льдом". Но все это чистая правда, независимо от наших нынешних эмоций по этому поводу. В ходе следствия по "делу" Алексея Петровича многих придворных дам били в застенках батогами. Кто–то не выдерживал, оговаривал себя и других, машина начинала работать с большим размахом.
Добираются и до матери страшного преступника Алексея, Евдокии Лопухиной. К радости следователей, за ней обнаружено не менее чудовищное преступление - отправленная в ссылку в 26 лет, она завела милого друга, майора Глебова. Это не есть измена царю, вообще не прелюбодеяние - Евдокия давно уже не мужняя жена. Но далеко не все решения Петра можно считать решениями вменяемого человека. Пусть Евдокия ему не нужна и в помине - но на его собственность совершено покушение! Глебова пытают раскаленным железом и углями, истязают кнутом, но он не дает следователям новых ниточек заговора. Может быть, он и рад спастись от мук, но сам не знает, кого называть; не понимает, чего от него хотят?!
Глебова сажают на кол под окнами кельи Лопухиной: чтоб видела! Чтобы Глебов не умер чересчур быстро, на него лично Петром, столь любившим вникать в детали, велено надеть шапку и шубу - чтобы жил и мучился. Глебов умирает 18 часов под окнами Лопухиной, постылой царицы и матери постылого царевича Алексея.
Кстати, сохранились любовные письма Евдокии к майору Глебову. Они очень теплые, заботливые, добрые показывающие далеко не пустую душу женщины, которую с легкой руки А. Толстого полагается считать чуть ли не клинической дурой. А вот Петра способность бывшей жены любить кого–то приводила в обезьянью ярость…
Александра Кикина колесуют и, чтобы продлить мучения, отрубают сначала руки, потом ноги, потом уже голову и сажают эту голову на кол. Колесуют и архиепископа Досифея, который хорошо относился к Лопухиной и не донес о её связи с майором Глебовым.
Пётр лично допрашивает Алексея и Ефросинью в Петергофе, куда их тайно привозят в закрытом возке.
Несмотря на все усилия, следствие заходит в полнейший тупик. Нет абсолютно никаких доказательств того, что царевич Алексей предал Российскую империю, совершил какие–то ужасные поступки. Нет даже доказательства того, что существовал сам заговор, а не то что стремления "просить войско" у австрийского императора и развязать войну австрийской империи с Россией или желания Алексея "извести" отца. Есть только уклончивые, неопределенные слова, произнесенные под пытками: "ежели бы бунтовщики меня когда–нибудь позвали", он мог бы возглавить заговор. Заметим - даже тут он не сознается в том, что его уже кто–то и куда–то звал. Так, теоретическое допущение, и то неизвестно - произнесенное Алексеем или придуманное палачами вместе с именами "заговорщиков".
Основная часть "показаний" Алексея - это клевета на самого себя.
"К отцу моему непослушания и что не хотел того делать, что ему угодно, причина та, что с младенчества жил с мамою и с девками, где ничему иному не обучился, кроме избных забав, а больше научился ханжить, к чему я от натуры склонный".
Ещё о себе Алексей сообщал, что учение ему
"зело противно и чинил то с великой леностью, только чтоб время в том проходило, а охоты к нему не имел".
И что он
"памяти весьма лишен, и весьма силами умными и телесными от различных болезней ослаблен".
Мы уже знаем, что эти вызывающие неловкость "признания" - вранье, вранье всё от начала до конца. Если такого рода галиматью выжимают из него, то только с одной целью - получить доказательства убожества, ничтожества царевича, оправдать расправу над ним. На этих "показаниях" да на вранье прямых убийц Алексея Петровича и держится недобрый миф о нем.
Следствие заходит в тупик… И тут Пётр совершает поступок настолько фарисейский, настолько невероятный, что в него верится еще меньше, чем в порку придворных дам батогами. Пётр направляет два письма, светским и духовным чинам империи, и просит у них совета:
"Боюсь Бога, дабы не погрешить, ибо натурально есть, что люди в своих делах меньше видят, нежели другие в них. Також и врачи, хотя б и всех искусней который был, то не отважится свою болезнь сам лечить, но призывает других".
Считается, что духовные иерархи ответили уклончиво: мол, пусть Пётр решает сам, судить ему сына по Ветхому или по Новому Завету. Если судить по Ветхому, то Алексея надо казнить. Если же по Новому, то простить, ибо Христос простил кающегося "блудного сына" и отпустил "блудную жену". В сущности же, церковники сделали все, что возможно, воззвав к совести царя и даже к его принадлежности к церкви. Ведь если ты христианин, то и Новый Завет для тебя должен быть куда большим авторитетом. Если же судишь сына по Ветхому Завету, то получается, поступаешь по морали древних пророков, и христианство твое сомнительно…
Светские же чины ведут себя несравненно менее достойно: 127 членов особой комиссии дружно голосуют за смертную казнь Алексея. Причем в это время даже еще и обвинение не сформулировано! Сама комиссия и формулирует: мол, Алексей
"намерен был овладеть престолом чрез бунтовщиков, чрез чужестранную цесарскую помощь и иноземные войска, с разорением всего государства".