Глава восьмая
Бережной, Якунин, Колесов…
В том, что за дверью кабинета Райхдихта скрылся Якунин, у Петра не было ни малейшего сомнения. Эту характерную посадку головы и эти прямые плечи он не мог перепутать ни с какими другими. "Провал!" - обожгла его страшная мысль. После секундного замешательства он заскочил к себе в кабинет и захлопнул дверь на защелку.
"Предатель! Шкура! - проклинал он Якунина и ругал себя: - Дурак! Лопух! Развесил уши и попался! Это же надо так глупо проколоться. И на ком? На том, в ком уже не сомневался. Эх, Петя, Петя! Не успел выбраться из одной ямы, как угодил в другую! Теперь Райхдихт припомнит тебе все!"
Отбитые почки заныли и напомнили Петру о недавних пытках. Каждая клеточка тела откликнулась на боль, а перед глазами возникли перекошенные от злобы рожи коменданта и Райхдихта. Второй раз попадать в их руки он не собирался.
"Надо рвать когти! Сколько у тебя - пять, десять минут? Потом будет поздно, Гоп с Райхдихтом спустят с поводка свою свору, и тогда - конец! - лихорадочно соображал Петр. Взгляд упал на сейф. - Прихватить с собой картотеку на агентов и бежать!"
Он торопливо зашарил по ящикам стола в поисках ключей, нашел связку и открыл дверцу. За ней тускло блеснули металлические коробки, в них лежали личные дела и учетные карточки на агентуру. Руки потянулись к той, на которой значилась литера "А1". Холод металла вернул ему способность трезво рассуждать.
"С такой бандурой дальше дежурного не проскочишь", - прикинул Петр и вытряхнул картотеку на стол. Его глаза искали подходящую упаковку, но тут в коридоре захлопали двери и зазвучали громкие голоса. Он сорвал застежку с кобуры, выхватил пистолет и бросился к окну. Под ним толкались инструкторы - путь во двор был отрезан. Живым Петр не думал сдаваться и направил пистолет на дверь. Шум за ней стих, и голоса отдалились от кабинета. Слабость охватила его, и рука с пистолетом плетью упала вниз. На непослушных ногах он прошел к двери и выглянул в коридор. В нем воцарилась сонная тишина, которую нарушал монотонный гул голосов, доносившийся из дежурки.
"Не все потеряно. Еще есть время", - воспрянул духом Петр, возвратился к столу и принялся запихивать в холщовую сумку картотеку. Карточки и учетные листы агентов он с трудом запихивал в нее, но они рассыпались по полу. "Спокойно, Петя, не суетиться! Когда они хватятся, ты уже будешь за забором. За забором? А потом куда? Бежать, а там видно будет. Чего видно? Что вообще случилось? - задавался он этими вопросами и искал выход: - Как что? Ты же раскрылся перед Якуниным?! На чем? А эти твои заходы с рабочей закалкой и дорогой домой. И что? Ты же предлагал ему искать ее вместе! А может… Ты его проверял! - ухватился за эту мысль Петр. - Точно! Сомнения в надежности Якунина у тебя возникли после изучения анкеты и биографии. Шахтер, да еще бригадир, попасть на фронт мог только в двух случаях: после ЧП на участке или добровольцем. Это насторожило тебя, и ты стал наблюдать за Якуниным. Результаты наблюдений усилили подозрения. Хитрый большевик - Якунин советскую власть не ругал, на занятиях, скорее, отбывал номер, чем пытался усвоить, каким образом провести советскую контрразведку. А позавчера в разговоре о комсомоле он все-таки прокололся. Так чем не повод прощупать его нутро? На пустой треп, который с тобой вели стукачи Райхдихта, ты не купился. К тебе требовался особый подход. И я нашел!" - выстраивал линию своей защиты Петр.
Требовательный стук в дверь снова заставил его напрячься. Положив руку на кобуру с пистолетом, он спросил:
- Кто там?
- Дежурный, - откликнулись из-за двери.
- Чего надо?
- Мне ничего, тебя шеф вызывает.
- Зачем? - прощупывал почву Петр.
- Это спроси у него.
- Райхдихт там?
- Я почем знаю, он мне не докладывает, - пробубнил дежурный и отправился к себе в дежурку.
Петр, поколебавшись, сгреб со стола остатки картотеки в сумку и запихнул в сейф, перед выходом заглянул в зеркало. На него смотрела взволнованная физиономия с лихорадочно блестящими глазами.
"Нет, Петя, так не пойдет! У тебя все на роже написано! Возьми себя в руки!" - усилием воли он сосредоточился и, придав лицу озабоченное выражение, отправился к Гопф-Гойеру.
В его приемной никого не было. Постучав, Петр вошел в кабинет, и с облегчением вздохнул. Гопф-Гойер был один и копался в бумагах. Не поднимая головы, он махнул рукой на кресло за приставным столиком. Петр присел и ждал, что последует дальше. Подчеркнув карандашом что-то в документе, Гопф-Гойер отодвинул его в сторону и перевел взгляд на Петра. В глазах гитлеровца была одна усталость.
- В каком состоянии находятся документы прикрытия на группу Бережного? - спросил он.
Петр оживился и бодро доложил:
- Личные документы отработаны полностью. Что касается командировочных предписаний, справок о выписке из госпиталя, то я учел все последние изменения, внесенные комендатурами Южного фронта.
- Это очень важно! Здесь не может быть мелочей, - подчеркнул Гопф-Гойер.
- Господин подполковник, я предельно внимательно отношусь к данному вопросу. Вчера на занятиях с группой Бережного с каждым курсантом были подробно разобраны все нюансы, так что проблем не должно возникнуть.
- Надеюсь. Как оцениваете ее готовность в целом и каждого участника, в частности?
Вопрос Гопф-Гойера неприятным холодком обдал спину Петра. В нем шевельнулось подозрение в отношении Якунина, но он не подал виду и спрятался за дежурной формулировкой:
- Извините, господин подполковник, я могу дать объективную оценку только по своей линии.
- И какая же она?
- Группа хорошо подготовлена.
- Кого можете выделить в лучшую сторону? - продолжал допытываться Гопф-Гойер.
Снова неприятный холодок зашевелился между лопаток Петра, и он запустил пробный камень:
- Бережного, пожалуй, Якунина и еще…
- С Якуниным не торопитесь! - перебил Гопф-Гойер.
- Это же почему?! - сердце Петра екнуло.
- У Райхдихта возникли вопросы к нему. Язык и руки распускает там, где не надо.
- Как-то на него не похоже. На занятиях производил благоприятное впечатление. Может, чего лишнего на него наплели агенты Райхдихта, - пробормотал Петр, а в голове вихрем пронеслись мысли: "Эх, Миша, Миша, что же ты так? Где, кому, что сболтнул?"
Его оговорка вызвала на лице Гопф-Гойер усмешку. Вяло пожевав губами, он заговорил менторским тоном:
- Говорите лишнего? В разведке, господин Петренко, ничего лишнего не бывает! Что же касается ваших благоприятных впечатлений, то поверьте старому разведчику: самые благоприятные впечатления могут оказаться и самыми обманчивыми. В нашем деле, чтобы не стать игрушкой в чужих руках, надо доверять только очевидным фактам.
- Извините, господин подполковник, я только постигаю азы этого сложнейшего искусства, в котором вы давно профессор, - польстил ему Петр.
- Полноте, в нем нет предела совершенству, - снисходительно произнес Гопф-Гойер и, заканчивая разговор, распорядился: - Документы на Якунина отложите в сторону, пока Райхдихт не внесет ясность в это дело.
- Понял, господин подполковник. Сделаю немедленно! - заверил Петр и вышел из кабинета в смешанных чувствах.
С одной стороны, опасения, что Михаил оказался двурушником, развеялись, с другой - его отвод из состава группы и разбирательство, затеянное Райхдихтом, не только на не определенное время отодвигали восстановление связи с Рязанцевым, но и таили скрытую угрозу. Возвратившись к себе, Петр забыл о работе и ломал голову, пытаясь понять, чего же такого мог выкинуть Михаил, чтобы попасть под подозрение Райхдихта. Брошенная вскользь фраза Гопф-Гойера о языке Михаила только напустила тумана, и Петру ничего другого не оставалось, как только строить догадки. Заниматься подобным неблагодарным занятием он не стал и решил прояснить ситуацию в разговоре с самим Якуниным. Но ни за обедом, ни потом за ужином они так и не встретились. На следующий день при разводе на занятия он не обнаружил его и в строю курсантов. Загадочное исчезновение Михаила не давало ему покоя. Райхдихт, который мог пролить хоть какой-то свет на сложившуюся ситуацию, в коротком разговоре ничего не сказал. Лишь накануне заброски группы Бережного в беседе с ним рассказал о конфликте с Якуниным. В пылу ссоры Михаил не только съездил ему по физиономии, но и наговорил лишнего. В их конфликте Гопф-Гойер занял сторону Бережного - Михаила откомандировали в абвергруппу 103.
Петр снова остался один на один с гитлеровцами. Но то был не последний удар судьбы. Другая беда пришла, откуда он ее вовсе не ждал. Произошло это в воскресенье. В службе постоянного состава группы выпал тот редкий день, когда не только офицеры, но и инструкторы могли позволить себе расслабиться. День выдался погожий. Стоявшая в течение несколько недель невыносимая июльская жара с наступлением августа сменилась бархатным сезоном. В первых числах прошли ливневые дожди. После них ожила и встрепенулась пожухлая листва садов. Нежная зелень легким налетом покрыла рыжие макушки степных курганов. В воздухе появилась бодрящая свежесть, а по утрам запахи поздних цветов и созревающих яблок пьянили и кружили голову.
Но не только природа добавляла настроения абверовцам. Накануне прошла удачная заброска группы Бережного в тыл частей Южного фронта, и Гопф-Гойер позволил себе ненадолго ослабить служебные вожжи. На утреннем построении он объявил общий выходной. На местах остались только караул и дежурные, все остальные отправились в город: кто - в центр пошататься по магазинам и злачным местам, кто - к знакомым, а большинство - на берег Дона, чтобы воспользоваться уходящими теплыми деньками.
Петр присоединился к компании земляков Роману Лысому и Трофиму Шевченко. Прежде чем отправиться на пляж, они решили зайти на рынок - прикупить продуктов, горилки, и оставшееся до вечера время провести на пляже у реки.
В Ростове, опустошенном войной и оплетенном густой паутиной доносчиков и провокаторов гестапо, рынок оставался одним из немногих мест, где теплилась хоть какая-то жизнь и краем уха можно было услышать последние вести с фронта. Дорога до него заняла не больше получаса. Серая одноликая толпа, похожая на огромный муравейник, издалека напомнила о себе скрипом повозок и гортанными криками возниц. Они стремились пробиться к въездным воротам и занять места под крытыми навесами, чтобы спастись от яркого солнца.
Лысый, частенько промышлявший на рынке, быстро вывел Шевченко с Петром к торговым рядам, где продавали продукты и овощи. Он - по натуре деляга - здесь оказался в своей стихии и до хрипоты торговался за каждый огурец и за каждый грамм сала. Не отставал от него и Шевченко. Любитель выпить, он не пропускал ни одной бутыли самогонки и вскоре был навеселе. Петр невольно поддался их азарту и затеял спор с продавцом раков. В какой-то момент он скорее почувствовал, чем перехватил на себе пристальный взгляд, обернулся… и обмер. На него смотрела Лидия Сергеевна. Форма гитлеровца вызвала в ее глазах ужас. Его бросило в жар, он готов был провалиться сквозь землю. Пальцы судорожно заскребли по френчу, ткань затрещала, и верхние пуговицы посыпались на землю. Проклятая форма жгла тело нестерпимым огнем.
- Петро, шо с тобой? На тоби лица нэма! - поразился произошедшей в нем перемене Лысый.
- Ты шо биса побачив? - вторил ему Шевченко.
Петр их не слышал и потерянным взглядом сопровождал Лидию Семеновну. Она последний раз мелькнула у ближних торговых рядов и скрылась в людской толчее.
- Петя, та шо с тобой робыться?! - всполошился Лысый и затряс его за плечо.
- А?.. Чего? - опомнился он и ответил первое, что пришло в голову: - Худо мне, хлопцы, живот крутит.
- Потерпи, по сто грамм добавим, и усе пройдет, - пытался подбодрить его Шевченко.
- Не поможет, похоже, я траванулся. После завтрака как-то не по себе уже стало.
- Это все сволочь Шойрих, кормит нас дерьмом! У мэни на прошлой недили пузо тож прихватило, - вспомнил Лысый.
- Извините, хлопцы, вы уж без меня, а я в общагу, отлежусь.
- Петя, може, два пальца в рот, и всэ пройдет, - продолжал уговаривать Шевченко.
- Не, хлопцы, только хуже будет. Я пойду! - отказался Петр и, выбравшись из базарной толчеи, присел на первую попавшуюся лавочку. Ему по-настоящему стало худо. Взгляд Лидии Семеновны, в котором смешались ужас и презрение, продолжал жечь и выворачивал его наизнанку. Те теплые чувства, которые до недавнего времени он испытывал в доме Пивоварчуков и очищавшие его изболевшуюся душу от скверны абвера, теперь обратились в прах.
"Ну, за что мне такое наказание? За что?! Как все это объяснить Вере? Черт же меня дернул тащиться на рынок! - казнился Петр и искал выход из положения. - Скажешь, что… - страдальческая гримаса исказила его лицо. - И что говорить? За тебя все сказала гитлеровская шкура. А ответ ты прочитал в глазах Лидии Семеновны. Но Вера же тебя любит. Кого? Фашистского холуя?! Но я же… Что я? Скажешь, советский разведчик? У-у-у", - застонал Петр и в ярости шарахнул кулаком по лавке.
Две старухи, проходившие поблизости, шарахнулись в сторону и, испуганно оглядываясь, поспешили скрыться в ближайшем переулке. За плетнем встревожено закудахтали куры, а из палисадника донесся женский голос:
- Шо случилось мило… - и оборвался на полуслове.
Мундир Петра ничего кроме страха не вызывал, и испуганное лицо скрылось в кустах смородины.
"Нормальные люди как от чумного шарахаются. А ты еще захотел, чтобы Вера и Лидия Семеновна тебя приняли", - с горечью подумал Петр и, выругавшись, побрел к Дону. Там, забившись в заросли ивняка, он остался один на один со своими мыслями.
Легкий ветерок гнал по воде слабую волну, она о чем-то тихо перешептывалась с берегом. В густом, стоявшем сплошной стеной камыше беззаботно чавкали сазаны. На противоположном берегу, в пойме, позвякивая колокольчиками, паслось стадо коров. Все вокруг дышало миром и покоем, и ничто не напоминало о войне и страданиях.
Но мир не наступил в душе Петра. В нем боролись два чувства: любовь и долг. Он не находил в себе сил сделать выбор и вырваться из этого заколдованного круга. Разведчик Прядко, связанный тайной с военными контрразведчиками, не имел права раскрыть ее перед Верой и Лидией Семеновной, а значит, путь в их дом был для него навсегда закрыт. Но просто Петр со своими слабостями и достоинствами, окруженный заклятыми врагами и нуждавшийся в человеческом участии, которое он нашел в семье Пивоварчуков, никак не желал с этим мириться. Воевать с самим собой оказалось выше человеческих сил. Стащив с себя ненавистную фашистскую форму, Петр сиганул в реку. Широкие круги далеко разошлись по воде. Дружный хор лягушек нарушил благостную тишину, а в ивняке тревожно вскрикнула сойка.
Прохладная вода остудила Петра. Вынырнув, он перевернулся на спину и уставился в небо. Там, в заоблачной вышине, свободно парили птицы, а ветер выстраивал из облаков фантастические замки. И снова щемящая тоска о Вере сжала его сердце.
"Ты должен забыть о ней! Должен!" - твердил он себе. Но чувства отказывались этому подчиниться. Перед глазами снова возникли лицо Веры и задорная, влекущая к себе, улыбка. В ушах звучал ее певучий, мелодичный голосок. Образ девушки преследовал его как наваждение. Пытаясь избавиться от него, Петр раз за разом погружался в воду и, когда силы оставили, выбрался на берег. В изнеможении опустился на теплый песок и не заметил, как его сморил сон. Проснулся он от холода. Солнце спряталось за облака, а с севера подул холодный ветер.
В общежитие Петр возвратился задолго до ужина. В комнатах и бильярдной царила непривычная тишина. Инструкторы, пользуясь благодушным настроением Гопф-Гойера, отрывались на полную катушку. Петр вяло погонял шары, а когда подошло время, отправился в столовую. Ужин показался безвкусным, и, почти не тронув, он оставил его на столе, возвратился к себе в комнату, лег на кровать и попытался забыться. Но глубокое чувство к Вере продолжало бередить душу. Взгляд Петра упал на шкаф. В нем за ворохом белья хранилась дежурная бутылка. Это было последнее средство, которое помогло бы ему на время забыться. Он поднялся, достал бутылку, в ней оказалась самогонка, налил стакан до краев, выпил и не почувствовал ее крепости. Она дала о себе знать, когда в дверь постучал дежурный.
- Чего надо? - заплетающимся языком спросил Петр.
- Партию в бильярд не хош сгонять?
- Не, я спать хочу.
- А на интерес?
- Я же тебе русским языком сказал: нет!
- А на немецкий шнапс слабо? - не отставал изнывавший от безделья дежурный.
- Пошел к черту! - потерял терпение Петр.
За дверью раздались обиженное сопение и невнятное бормотание. "Пристал как банный лист", - последнее, о чем подумал Петр и отключился. Пробуждение было внезапным. Его трясли словно переспевшую грушу. Он с трудом продрал глаза и в свете керосиновой лампы с трудом узнал Шевченко.
- Вставай, Петро! Вставай! Тревога! - тормошил он его.
- Какая тревога? Где? - спросонья Петр ничего не мог понять.
- Колесов сбег!
- Какой Колесов?
- Из группы Задорожного.
- Как? Куда?
- Я почем знаю. Гоп объявил общее построение, там такой шухер. Давай шевелись! - торопил Шевченко.
До Петра, наконец, дошло, что в группе произошло ЧП. Подобное на его памяти случалось всего два раза. Он встал с кровати, и его повело - сказывался выпитый стакан самогонки. С трудом попадая в брючины, он надел брюки, влез в сапоги и, на ходу застегивая пуговицы на кителе, выбрался из общежития. Со стороны плаца доносились гортанные команды. Лучи прожекторов суматошно метались по территории. Окна на втором этаже штаба сияли как рождественская елка. Серая безликая масса курсантов, инструкторов выстраивалась по подразделениям. Петр разглядел богатырскую фигуру Романа Лысого и пристроился рядом с ним.
Дежурный по группе подал команду, шум стих, и над плацем звучала разноголосица фамилий - шла перекличка. Она подтвердила факт - Колесов исчез из группы, а вместе с ним из кабинета Гопф-Гойера пропали документы. Он рвал и метал. Первыми получили свое дежурный по штабу вместе с помощником - они отправились на гауптвахту. Позже к ним присоединился непосредственный командир Колесова - Задорожный. Курсантов, чаще других общавшихся с ним, заперли в классе учебного корпуса, и за них взялся Райхдихт, надеясь вытрясти из тех хоть что-то, проливающее свет на побег Колесова. Остальных офицеров и инструкторов Гопф-Гойер разбил на тройки и направил на прочесывание города.
Петр оказался в группе с Шевченко и инструктором Беловым. Им достался отдаленный и наиболее опасный район города - рабочая окраина. В нем активно действовали подпольщики, и была вероятность того, что вместо Колесова, можно было нарваться на пулю или нож. Старший в группе - Шевченко не горел желанием лезть на рожон и до наступления рассвета предпочитал держаться ближе к полицейскому участку и румынской комендатуре. С приходом дня они вышли на проческу кварталов, до обеда колесили по району, а когда ноги загудели от усталости, забрались на третий этаж бывшего заводоуправления, откуда открывался обзор на бойкий перекресток Пролетарской и Заводской улиц.
Шевченко смахнул со стола пыль и, выложив на стол сверток с колбасой, предложил:
- Ну шо, хлопци, порубаем.
- Голод не тетка, а на Шойриха надежды нэма, - согласился с ним Белов и достал из кармана ломоть хлеба.