Петр добавил к этому, прихваченную по случаю, банку рыбных консервов.
- Рыбка плавае по дну, хрен пиймаешь хоть одну, - с ухмылкой заметил Шевченко и, запустив руку во внутренний карман кителя, объявил: - А я пиймав!
В его руке появилась четвертушка водки.
- О мерзавчик! Как раз к столу! - обрадовался Белов.
- Ну, ты молодец, Трофим, с тобой как у Христа за пазухой, - похвалил его Петр.
- Не, зо мной лучше, там не наливают, - хохотнул Шевченко и, сделав глоток из бутылки, пустил ее по кругу.
Какое-то время они сосредоточено жевали - голод дал о себе знать. И когда он поутих, разговор снова возвратился к побегу Колесова.
- Сволочь, теперь задолбают комиссиями! - в сердцах произнес Белов.
- Скотина, всю малину обосрал нам с Ромкой! - взорвался Шевченко. - Мы вчера таких гарных баб сняли. На седня договорились у Тоньки сгуртоваться, и на тебе.
- А може, обойдется все ором, если эту падлу поймают.
- Не, Мыкола, замылить цэ дило не дадут, - не согласился Шевченко с Беловым.
- Теперь Гопу точно жопу надерут, ну, и нам достанется, - поддержал его Петр.
- От же сука! От же гад! А как все хорошо шло, - сокрушался Белов.
- Эх, гавкнувся мий отпуск. А я, почитай, цилый рок не бачил жинку. Своими бы руками задушил сволочь! - грозился Шевченко.
Он и Белов продолжали на все лады поносить Колесова. А Петру не давала покоя мысль, что в нем он проглядел надежного и верного помощника. Перед его глазами стояла худенькая, почти мальчишеская фигурка Алексея и его открытое лицо, усыпанное у носа забавными веснушками. Среди других курсантов он ничем особенным не выделялся. На занятиях вел себя тихо, компаний ни с кем не водил, распоряжения инструкторов и старшего группы выполнял исправно - одним словом, был "тихой овечкой", которая, кажется, и жила только одним: как бы уцелеть в стае волков?
"Вот тебе и овечка?! Как же ты его просмотрел?" - казнился Петр и молил в душе, чтобы Колесову повезло уйти от засад и добраться к своим.
Однако этой надежде не суждено было сбыться. Белов первым заметил промелькнувший на перекрестке опель группы и окликнул Шевченко:
- Трофим, кажись, наша смена едет.
- Давно пора, а то в пузе кишки марш играют, - оживился он и распорядился: - Пошли, хлопцы.
Они спустились вниз и двинулись к перекрестку. На полпути к нему их догнала машина. В кабине находился ефрейтор Шойрих. Физиономии его и водителя самодовольно лучились. То, о чем мечтал каждый, - живым или мертвым схватить Колесова и получить в награду отпуск, удалось этому пройдохе-тыловику. Он первым смекнул, где искать беглеца, и ринулся на центральный рынок. Прикупленные им продавцы быстро вывели на след Колесова. Безоружный, ошеломленный внезапным появлением гитлеровцев, он не смог оказать серьезного сопротивления.
Шойрих, все еще находившийся под впечатлением операции по захвату Колесова, самозабвенно смаковал каждый ее эпизод и не забывал упоминуть о своей героической роли. Петр с трудом сдерживал себя, чтобы не заехать ему по роже. Сам недавно прошедший через мясорубку Райхдихта, он хорошо представлял, каким нечеловеческим мукам подвергался Алексей в эти самые минуты. На него обрушились вся ненависть и гнев взбешенных гитлеровцев. Не в силах чем-либо помочь ему, Петр терзался от собственной беспомощности. Это не укрылось от внимания Шойриха.
- Петренко, а ты что, не рад? - прервал он свой рассказ и с недоумением уставился на него.
- Завидует вам, господин ефрейтор, - хмыкнул Белов.
- Болею, - буркнул Петр.
- Та шось ни тэ зьив в нашей харчевне, - не удержался Шевченко, чтобы не пройтись по адресу вороватого тыловика.
Тот хоть и не очень хорошо понимал украинский, но по тону, каким это было сказано и выражению лица, понял намек и не остался в долгу. Смерив Шевченко снисходительным взглядом, он язвительно заметил:
- Если тебе наш стол не нравится, я могу похлопотать перед шефом, покормишься за большевистским.
- Так то ж не я, а Петро шось ни тэ зьив, - смешался Шевченко и до самой группы больше не проронил ни слова.
В ее расположении царила зловещая тишина, нарушаемая визгом пилы и стуком молотка. В дальнем конце плаца рабочая команда в спешном порядке сооружала виселицу. Несмотря на то что рабочий день еще не закончился, ни на гимнастическом городке, ни в курилках не было никого. Инструкторы и курсанты, забившись по своим углам, с оглядкой по сторонам обсуждали события прошедшей ночи и дня.
Незадолго до ужина дежурный по группе распорядился, чтобы командиры подразделений вывели своих подчиненных на плац. Инструкторы и курсанты молча занимали свои места в строю и бросали испуганные взгляды на три виселицы. Всех их мучил один и тот же вопрос: для кого две остальные? Прошло пять, затем десять минут, а на плацу так ничего и не произошло. Гопф-Гойер держал мучительную паузу, вымещал на них свою злобу и ненависть. Наконец дверь штаба открылась. Скрип ржавых петель зловеще прозвучал в могильной тишине.
Гопф-Гойер вышел на крыльцо. За его спиной теснились Райхдихт, Рудель, Бокк, Шойрих и остальная штабная верхушка. Их появление заставило подтянуться командиров подразделений и нервной волной прокатилось по строю курсантов. Дежурный по группе подал команду "Смирно". Гопф-Гойер спустился с крыльца, прошел к трибуне, ледяным взглядом окатил строй и остановил на виселицах. Его лицо исказила зловещая гримаса, он обернулся к гауптвахте и гаркнул:
- Комендант, начинайте!
В ответ заработал двигатель, ворота распахнулись, и на плац выехал грузовик. В кузове стоял истерзанный Колесов. По бокам его подпирали два верзилы из комендантского отделения. Грузовик медленно катил вдоль строя и остановился у виселицы.
Гопф-Гойер подался вперед и, окинув строй испепеляющим взглядом, объявил:
- Так будет с каждым, кто изменит Великой Германии! Смерть предателю!
- Смерть! - недружно прозвучало в ответ.
- Будь вы все прокляты! Придут наши… - голос Алексея оборвался.
Палач суетливо набросил петлю на шею Колесову. Грузовик сипло всхлипнул двигателем и тронулся с места. Кузов ушел из-под ног Колесова, и его тело забилось в предсмертной конвульсии. Но на этом устрашающий спектакль, затеянный Гопф-Гойером, не закончился. К строю вышел Райхдихт. Со стороны гауптвахты донесся дробный грохот сапог - комендантское отделение выскочило на плац и встало за его спиной. К ним подъехал грузовик. Все эти перемещения нагнали еще больше страха на курсантов.
Райхдихт двинулся ко второму отделению курсантов - круг новых жертв определился, и вздох облегчения пронесся по соседнему строю. Комендантское отделение, погромыхивая карабинами, взяло их на прицел. Райхдихт остановился в нескольких шагах и зашарил взглядом по лицам курсантов, те невольно сжались. На них повеяло холодным дыханием смерти. Гитлеровец ткнул пальцем в середину строя и назвал:
- Панин! Зубенко!
Мертвенная бледность покрыла их лица, и в следующее мгновение вокруг них образовалась мертвая зона.
- Взять мерзавцев! - распорядился Райхдихт.
Громилы из комендантского отделения, расшвыряв жидкую цепочку курсантов, набросились на Панина с Зубенко, сбили их с ног и принялись избивать, а потом забросили в кузов машины. На этот раз под грохот барабана казнь тех, кто чаще всего общался с Колесовым, Гопф-Гойер превратил в злодейское действо - несчастных вздернули на виселице. На это был еще не конец - отделение за отделением прошли строем перед эшафотом.
Безжалостная расправа на Колесовым не облегчила положения Гопф-Гойера. Через два дня в Ростов нагрянул Гемприх с комиссией и вывернул все наизнанку. После его отъезда среди офицеров поползли слухи о скорой отставке Гопф-Гойера, и даже назывался его приемник - капитан Мартин Рудель. Разрядило обстановку в группе сообщение о предстоящем перемещении в Краснодар.
Отъезд на Кубань вызвал в душе Петра бурю чувств, он была связан с Верой. После долгих раздумий он решился объясниться с ней и, не дожидаясь конца рабочего дня, отправился к Пивоварчукам. Последние метры ему дались с большим трудом. Все заранее приготовленные объяснения рассыпались в прах перед одним фактом - его службой в абвере.
Впереди показался до боли знакомый забор. Петр робким взглядом пробежался по двору. В нем никого не было, калитка находилась на запоре, а в доме царила непривычная тишина. Он нерешительно топтался на месте, надеясь, что кто-нибудь из хозяек появится на крыльце. Прошла минута-другая, но он так и не заметил каких-либо движений. Дом, казалось, вымер, и тут ему показалось, в крайнем окне дернулась занавеска. Это не было обманом зрения - она продолжала подергиваться. Отбросив сомнения, Петр отодвинул щеколду на калитке, зашел во двор, поднялся на крыльцо и постучал в дверь. И опять никто не ответил, но он решил не отступать и продолжал стучать. Его настойчивость возымела действие. В сенцах послышались шаги, звякнул крючок, и на порог вышла Лидия Семеновна. В ее взгляде Петр не нашел для себя ничего хорошего и, пряча глаза, спросил:
- Вера, дома?
- Нэма, - глухо обронила она.
- А когда будет?
- И не будэ.
- Что с ней?! - в Петре проснулась тревога.
- Ничего! - отрезала Лидия Семеновна.
- Где она?
- К родичам съехала.
- Как?! Почему?!
- А ты шо, не понимаешь?
- Но также нельзя, Лидия Семеновна? Нельзя!
- Слухай, хлопец! Христом Богом прошу, оставь ты нас в покое. Разни у нас дорози.
Понурившись, Петр побрел со двора. Ненавистная личина предателя душила его. В ту ночь он так и не смог уснуть. А на следующий день его закрутил водоворот событий. Из Запорожья пришел приказ Гемприха о передислокации группы в Краснодар. На сборы отводилось всего три дня. Вместе с Самутиным он в пожарном порядке готовил к отправке картотеку на курсантов и агентов. Особой забой для него стали сведения, хранящиеся в тайнике. И здесь у него мелькнула шальная мысль - доверить их Вере. Сначала она показалась ему авантюрной, но чем больше он над ней думал, тем больше находил аргументов "за". При его положении, когда приходилось ходить по лезвию бритвы, собранные им данные на кадровый состав группы и агентов, заброшенных за линию фронта, скорее окажутся у капитана Рязанцева, если будут храниться у Веры. Свою и немаловажную роль в этом решении сыграли его чувства к Вере. В ее и глазах Лидии Семеновны он снова мог стать желанным в их доме.
Сгорая от нетерпения, Петр направился к Пивоварчукам. Удача на этот раз улыбнулась ему. Вера была дома и развешивала белье на веревке.
- Вера! - несмело окликнул он.
Она обернулась и зарделась.
- Вера! - повторил он и пытался поймать ее взгляд.
Она, уронив таз с бельем на землю, растерянно заметалась. Петр ринулся во двор и, схватив за руку, воскликнул:
- Не бойся, я не фашист! Я свой!
Это не произвело впечатления на Веру. В ее глазах по-прежнему плескалось холодное презрение. Проклятая фашистская форма сбивала ее с толку. Он выхватил из кармана пакет и выпалил:
- Ты должна передать его нашим! В нем важные сведения! Послезавтра нас отправляют в Краснодар!
Растерянность на лице Веры сменился недоумением, и с губ сорвалось:
- Каким нашим?
- Командиру Красной армии… Э-э-э, нет, начальнику Особого отдела. Это очень важно! - с жаром убеждал Петр.
- Какого Особого отдела?! - у Веры голова шла кругом.
- Начальнику Особого отдела НКВД капитану Павлу Рязанцеву. Запомни, Рязанцеву! - тормошил ее Петр.
- Я-я-я… Ты… - голос у Веры сорвался, и в следующий миг шею Петра обвили ее руки.
Трепетная волна прокатилась по его телу, и он стиснул девушку в объятиях. В страстных поцелуях терялись обрывки фраз, это уже ни имело никакого значения. Счастливые глаза Веры говорили Петру красноречивее всяких слов. В эти короткие мгновения нежной и трепетной любви, на которые так скупа война, они ничего не замечали.
- Верка?! Ты-ы-ы шо творишь?! Ты… - потеряла дар речи Лидия Семеновна.
Единственная дочь, ее кровинушка, на глазах соседей миловалась с фашистским прихвостнем. Для донской казачки большего позора трудно было представить.
Первой нашлась Вера. Она ринулась к матери и, обхватив ее за плечи, радостно повторяла:
- Мамо, Петя свой! Он свой! Он наш!
- Шо?! Вон з моей хаты. Шоб твоей ноги в нем нэ було. Як я сусидям в очи подывлюсь? - не могла поверить своим ушам Лидия Семеновна.
- Лидия Семеновна! Лидия Семеновна, не надо так. Я не могу все сказать, - пытался вставить слово Петр.
- Та шо мэни казать! Я шо, очей нэ имию!
- Мамо, успокойся. Петя не такой. Ты поверь, он хороший, - уговаривала ее Вера.
- Хороший? А ця одежку, шо?
- Лидия Семеновна, успокойтесь, пройдем в дом и там спокойно поговорим, - мягко, но настойчиво попросил Петр.
- О, Господи, та шо ж цэ такэ? Шо ж я людям скажу? - сокрушалась Лидия Семеновна, но, подчиняясь нажиму Петра и дочери, зашла в дом.
Там ее оставили силы. Она тяжело опустилась на табурет, крепкие натруженные крестьянским трудом руки плетьми обвисли к полу, а в глазах разлилась смертельная тоска. В таком состоянии Вера видела мать, когда с фронта пришла похоронка на отца. Жалость к ней охватила ее, она припала к коленям и сквозь слезы умоляла:
- Мамо, прости меня. Поверь, он хороший.
Но эта мольба не доходила до Лидии Семеновны. Остановившимся взглядом она смотрела перед собой и ничего не замечала. На глазах Петра разворачивалась еще одна семейная трагедия, невольным виновником которой являлся он. Властный, не знающий компромиссов, характер донской казачки, потерявшей на войне мужа, мог привести к ее полному разрыву с дочерью. У него не оставалось иного выбора, как признаться ей в своей связи с советской разведкой. Он наклонился к Лидии Семеновне и, пытаясь поймать взгляд, прямо заявил:
- Мы с Верой любим друг друга! Я не шкура! Эта тряпка на мне лишь прикрытие. Я выполняю задание советского командования. Извините, но это все, что я могу сказать.
- Мамо, та пойми же ты, Петя не фашист! Он свой! Он наш разведчик, - вторила Петру Варя.
Последние ее фразы, похоже, были услышаны Лидией Семеновной. Она встрепенулась, в глазах вспыхнул огонек, и впервые без прежнего ожесточения посмотрела на Петра. Он оживился и, чтобы рассеять последние сомнения, признался:
- В абвере я нахожусь по заданию начальника Особого отдела 6-й армии Юго-Западного фронта капитана Рязанцева.
- Мамо, цэ правда! Петя дал мне для него пакет… - Вера осеклась и виновато посмотрела на Петра.
Он нежно погладил ее по плечу и продолжил:
- В нем важные сведения для капитана Рязанцева. Они очень ему нужны. Послезавтра абвергруппу отправляют в Краснодар. Я не имею права подвергать опасности вашу семью. Вы можете отказаться…
Договорить Петр не смог. Лидия Семеновна поднялась с табуретки, и ее руки обвили его. Глухие рыдания сотрясали ее тело, а сквозь слезы прорывалось:
- Прости меня, сынок. Прости старую дуру.
А в следующую секунду все трое слились в одном объятии. Среди бескрайнего моря человеческого горя и страданий они, пусть и ненадолго, обрели свое счастье.
12 августа 1942 года передовая часть абвергруппы 102 погрузилась в эшелон и отправилась к новому месту назначения - в город Краснодар. Там советского разведчика Петра Прядко ждали новые испытания. Его пакет со сведениями для капитана Рязанцева долгих 6 месяцев, хранился в тайнике в скромном домике по улице Баррикадной, 7. Несмотря на обыски в казацкой слободе, которые участились после поражения гитлеровцев под Сталинградом, две храбрые женщины сберегли его. А Вера сберегла не только сведения, но и рожденную в огне войны светлую любовь к Петру. Любовь, которая, по признанию Петра Ивановича, стала для него самой большой наградой. До последних дней жизни они остались ей верны…
14 февраля 1943 года после ожесточенных боев советские войска освободили Ростов. На следующий день Вера явилась в комендатуру, где ее внимательно выслушали и направили в Особый отдел Южного фронта. Там девушку принял дежурный, а затем начальник. Вера, волнуясь и перескакивая с одного на другое, рассказала о Петре и его тайне. В подтверждение своих слов она положила на стол пакет.
И когда он был вскрыт, то руководители Особого отдела пришли в изумление: структура и кадровый состав абвер-группы 102 лежали перед ними как на ладони. Помимо этих сведений, зафронтовой агент Гальченко в рапорте на имя капитана Рязанцева сообщал установочные, характеризующие данные и особые приметы на агентов, заброшенных в советский тыл. Последней из пакета выпала короткая, бесхитростная и от того еще более трогательная записка:
"Товарищ капитан, будучи в Ростове-на-Дону, я установил связь с комсомолкой Верой Пивоварчук (проживает г. Ростов, Красный Город Сад, ул. Баррикадная, 7), надежным и верным товарищем…".
В наш прагматичный век слова Петра Ивановича Прядко, вероятно, звучат наивно. Но не нам, которым не дано жить в том суровом и беспощадном времени, судить их - для кого честь, дружба и Родина не были пустым звуком. Они - разведчики и контрразведчики, рядовые бойцы и командиры, партийные и беспартийные, объединенные одним емким словом советские, были скромны в своих оценках и стеснительны в словах, но необыкновенно щедры и благородны в делах и поступках.
В тот же день после беседы с Верой на имя начальника Управления особых отделов НКВД СССР комиссара государственной безопасности 2-го ранга Виктора Абакумову была отправлена шифровка. В ней сообщалось, что зафронтовой агент Гальченко-Прядко жив и продолжает действовать. Она почти слово в слово повторяла рапорт Петра:
Начальнику Особого отдела
капитану Рязанцеву
…В Ростове-на-Дону группа пробыла до 10 августа 1942 г. За это время было заброшено до 12 агентов, из которых возвратилась лишь половина. В этот раз им были выданы очень плохие документы…
В Ростове-на-Дону начальством группы 102 оставлен агент для внутренней работы (фамилию - см. приметы стр. 11)…
Там же, во время пребывания группы 102 в Ростове, в этот же период находился радист по имени Игорь, которого вскоре некий капитан, представитель группы 101, забрал для переброски самолетом (прыжок с парашютом) где-то в район Сталинграда…
Далее со страницы 11 своего рапорта Петр дает характеристики и приметы агентов и сотрудников абвергруппы 102.
Шофер Зверев Алексей, "Алекс", "Павел", работает в группе с декабря 1941 г.
До войны находился в кадрах РККА (Рабоче-крестьянской Красной армии. - Прим. авт.) в звании воентехника 2-го ранга. В плен перешел в первые месяцы войны.
В группе больше всего ездит на машине, которая развозит агентов для переброски через фронт и при доставке их обратно из передовых частей в группу.
В группе пользуется большим доверием, и, как правило, машина посылается на ответственные задания.
В отношении советской власти настроен плохо, всецело в разговорах и на деле симпатизирует немцам.