Литература
Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994.
История всемирной литературы: В 9 т. Т. 8. М., 1994.
Корецкая И. В. Над страницами русской поэзии и прозы начала века. М, 1995.
Поэтические течения в русской литературе конца XIX – начала XX века. М, 1988.
Смирнова Л.А. Русская литература конца XIX – начала XX в. М., 1993.
Эткинд Е. Кризис символизма и акмеизм // История русской литературы XX в.: Серебряный век. М, 1995.
Николай Гумилев
Создателем "Цеха поэтов" в 1911 г., объединившего акмеистов, его синдиком стал Николай Степанович Гумилев (1886, Кронштадт – 1921, Петроград), поэт, драматург, литературный критик. По словам С. Маковского, Гумилев "считал необходимым бороться с десятилетним "символическим пленением" русской поэзии", и, несмотря на увлечение В. Брюсовым, И. Анненским, Ф. Сологубом и французскими символистами – Ш. Бодлером, А. Ренье, П. Верленом, А. Рембо, его "тянуло прочь от мистических туманов модернизма" . В своем акмеистическом манифесте "Наследие символизма и акмеизм" Гумилев сформулировал повод для изменения курса: "Русский символизм направил свои главные силы в область неведомого. Попеременно братался он то с мистикой, то с теософией, то с оккультизмом". Основой творчества Гумилев считал сознательное отношение к слову, профессионализм, что отразилось в названии литературного объединения "Цех поэтов", напоминающем о средневековых цехах, объединявших ремесленников.
Ранние книги стихов Гумилева: "Путь конквистадоров" (1905), "Романтическиецветы" (1908), "Жемчуга" (1910), "Чужое небо" (1912) включают уже ставшие традиционными для символизма темы и образы, присутствуют и декадентские мотивы, например, прославление Люцифера ("Баллада", "Пещера сна"), описание кабалистических ритуалов по вызыванию андрогина ("Андрогин"), различных инициации (посвящений) в дохристианских верованиях ("Ужас"). Таким образом, отрицание мистики и оккультизма в манифесте акмеизма было для Гумилева обретением новой веры, точкой окончательного выбора своего пути в творчестве.
Сборники "Колчан" (1916), "Костер", "Фарфоровый павильон" (1918), "Огненный столп", "Шатер" (1921) охватывают обширнейшую тематику – от экзотики дальних стран и классической мифологии до христианства и европейской культуры. Гумилева – реформатора символистской поэтики волнуют те же, что и символистов, проблемы духовного порядка: смерть, перевоплощение, синтез земного и трансцендентного.
Гумилев ощущает мир постольку, поскольку "впечатленья бытия" "воплощались в метрические строки" , он стремится к "вещности", реальности образа, его зримости и пластичности, ясности и строгости мысли, отчетливости духовной позиции. Поэт ввел новые рифмы и неожиданные яркие эпитеты, для него важны смысловая энергия ритма и четкость стихотворного рисунка. Он тяготел к мифу о сильном человеке. Неоромантизм сказывается в воспевании героя-завоевателя, героя-путешественника, не сломленного рутиной жизни. Поэт культивировал образ независимой и свободной личности:
Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю радостно в саду…
Поэт считал, что "нужно самому творить жизнь", и только тогда "она станет чудесной" . Гумилев, представляющий "гиперборейцев", вводит в свои произведения повествовательный элемент, придает поэзии эпический характер, возвращает популярность такой стихотворной формы, как баллада. Из русских поэтов на поэтический стиль Гумилева повлиял И. Анненский, отметивший, что "лиризм Н.С. Гумилева – экзотическая тоска по красочно причудливым вырезам далекого юга. Он любит все изысканное и странное, но верный вкус делает его строгим в подборе декораций" . Акмеистический принцип "вещности" сформулирован в стихотворении "Естество":
Стань ныне вещью, Богом бывши,
И слово вещи возгласи,
Чтоб шар земной, тебя родивший,
Вдруг дрогнул на своей оси.
В "Пятистопный ямбах" самооценка поэтом осмысливается через связь собственного творчества с традициями мировой культуры: "Мне золоченый стиль вручил Вергилий, / А строгий Дант – гусиное перо <…> / Средь серебра я только серебро". В "Восьмистишии" акмеистический принцип художественного познания осознается как следование традиционной хрисианской этике:
Ни шороха полночных далей,
Ни песен, что певала мать,
Мы никогда не понимали
Того, что стоило понять.
И, символ горнего величья,
Как некий благостный завет,
Высокое косноязычье
Тебе даруется, поэт.
Особенно популярным стал стихотворный цикл "Капитаны", символически выразивший суть его "музы дальних странствий":
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.<…>
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыплется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет?
В 1909 г. Гумилев уезжает в Абиссинию, его мечты о странствиях становятся реальностью. Весной 1913 г. он вновь едет на полгода в Африку, командированный Музеем антропологии и этнографии Академии наук. Путешествуя по далеким странам и описывая яркие впечатления, Гумилев создает авторский миф, в котором современному миру обыденности противостоит новый захватывающий мир диких племен, покоряющихся сильному и гордому герою-пришельцу, герою-страннику, не ведающему упреков совести, страха и сомнений. Сердце героя готово к любви и самоотречению, но он наказан одиночеством, непреодолимым экзистенциальным непониманием другими. После трех лет знакомства с Анной Горенко (Ахматовой) в 1910 г. Гумилев женился на ней. Их сын Л. Гумилев стал впоследствии известным ученым-этнографом, историком, философом и создателем теории этногнеза и пассионарности.
Поэтический диалог, родившийся у двух русских поэтов на фоне их сложных и драматичных отношений и историческом фоне XX в., составляет одну из лучших страниц любовной лирики. Гумилев передал затаенный трагизм А. Ахматовой и суть ее Музы:
Твоих волос не смел поцеловать я,
Ни даже сжать холодных, тонких рук.
Я сам себе был гадок, как паук,
Меня пугал и мучил каждый звук.
И ты ушла, в простом и темном платье,
Похожая на древнее Распятье.
Во время войны 1914 г. Гумилев был зачислен в действующую армию, за боевые операции дважды награжден Георгиевским крестом. Военные впечатления отражены в "Записках кавалериста" и сборнике "Колчан" (1916). История России становится личной судьбой поэта:
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.Но не надо яства земного,
В этот страшный и светлый час,
Оттого что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.<…>
Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мирно бьется в груди моей.
После Февральской революции 1917 г. Гумилева снова командировали на фронт, но до весны 1918 г. он жил в Париже, а затем в Англии. В апреле поэт возвращается через Мурманск в Петроград. Оказавшись в советской России, Гумилев преподает в Институте живого слова, становится членом редколлегии организованного М. Горьким издательства "Всемирная литература", открывает литературную студию, участвует в создании петроградского Союза поэтов. В феврале 1921 г. он был избран его председателем.
В седьмой книге "Костер" (1918) и в сборнике "Огненный столп" (1921) Гумилев пророчески предсказывает свою насильственную смерть. В центре внимания оказываются исторические коллизии России. В стихотворении "Мужик" прочитывается известный сценарий отношений Г. Распутина и императрицы, поверившей в целительные силы мужика. Гумилев, далекий от историософских увлечений, свойственных символистам, создает яркий образ "потрясенной столицы", вовлекая в художественную ткань стихотворения миф о земле-матери (жене, царице), "петербургский миф" и православный контекст:
В гордую нашу столицу
Входит он – Боже, спаси!
Обворожает царицу
Необозримой Руси.<…>
Как не погнулись – о, горе! -
Как не покинули мест
Крест на Казанском соборе
И на Исакии крест?
Поэт емко передает сумятицу нравов, ощущение конца русской истории, прерывания традиции, которым сопутствует рождение новой, темной силы, выходящей из потаенных глубин, то ли языческих, то ли сатанинских. Лучшая книга стихов Гумилева – "Огненный столп" сосредоточена на глубинных душевных движениях, сопряженных с острым переживанием современности и чувством трагической тревоги. Четкость композиции оттеняется вкраплением фантастических и иррациональных моментов. В стихотворении "Рабочий" говорится о том, как отливается рабочим у горна та единственная пуля, которая "с землею разлучит" поэта:
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мытую траву.
Поэтическая сила пророческих видений особенно наглядна в стихотворении (поэме) Гумилева "Заблудившийся трамвай" (1920), которое получило множество интерпретаций, иногда противоположных по смыслу. Н. Оцуп вспоминал, как однажды ранним утром Гумилев возвращался с друзьями домой, он "был очень оживлен, шутил, говорил о переселении душ, и вдруг посередине его фразы за нами послышался какой-то необычный грохоти звон. <…> Мы не могли опомниться и повернулись лицом к трамваю, летевшему к нам и сиявшему электрическим светом на фоне светлеющего неба. Было что-то потрясшее нас всех в этом, в сущности, очень простом и прозаическом явлении <…> таинственный трамвай мгновенно унес от нас Гумилева" .
Трамвай "по трем мостам" уносит поэта "через Неву, через Нил и Сену", едущие "обогнули стену" и "проскочили сквозь рощу пальм". Смещение времени и пространства, соединение всех воспоминаний – следствие того, что трамвай "заблудился в бездне времен". Смещение пространственно-временных ориентиров вызывает образы умерших:
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик – конечно, тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
Литературные герои предстают как реальные действующие лица, смерть которых вызывает острую боль. Нарушение причинно-следственных связей приводит к тому, что действие переносится в XVIII век:
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шел представляться к Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
Предположение, что в Машеньке – героине "Заблудившегося трамвая" запечатлены черты Машеньки из "Капитанской дочки" Пушкина, разрушается тем, что не она, а герой идет к императрице и должен отслужить молебен:
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла!
Вопрос "Где я?" – остается без ответа. Вокзал так же нереален, как и Индия Духа:
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?
В "Заблудившемся трамвае" есть пророческое, метафорическое предвидение поэта о собственной смерти:
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят – зеленная, – знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.В красной рубашке, с лицом как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
"По народным поверьям, – указывает В. Мусатов, – в канун Усекновения главы Иоанна Предтечи запрещается употреблять в пищу овощи круглой формы, напоминающие о человеческой голове. Так что символика капусты и брюквы приобретает отчетливый религиозно-мученический аспект" .
В "Заблудившемся трамвае" присутствует некая тайна, поэт видит и прошлое, и настоящее. Сменяющиеся образы, совокупность которых составляет цепь литературных и реальных воспоминаний и символов русской и мировой культуры, создают причудливый ландшафт Петербурга с Медным всадником и Исакиевским собором:
И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.<…>
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине.
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
Мрачные предсказания можно обнаружить в прозе Гумилева "Африканская охота (Из путевого дневника)" (1916), в стихотворении "Священные плывут и тают облака…". Итогом этих предчувствий становится духовное открытие в христианском духе:
Понял теперь я: наша свобода -
Только оттуда бьющий свет…
Тема Отечества в поэзии Гумилева создается из отдельных, иногда фрагментарных поэтических высказываний, погруженных в общий контекст стихотворений. Гумилевская Россия – развоплощенная, ее лик двоится:
Ты прости нам, смрадным и незрячим,
До конца униженным, прости!
Мы лежим на гноище и плачем,
Не желая божьего пути…
В конце XX в. критики стали отмечать философское начало его поэзии, пронизанность христианскими мотивами, глубокое видение природы вещей и сути человеческого духа. Стихотворение "Шестое чувство" написано в обстановке Гражданской войны, льющейся крови и бессмысленно страдающей человеческой плоти.
Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.<…>
Так век за веком, – скоро ли, Господь? -
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
Поэт воплотил жажду человеческого совершенства, мечту о "величье совершенной жизни", прообразы которой присутствуют в природе. В стихотворении "Деревья" он писал:
Я знаю, что деревьям, а не нам
Дано величье совершенной жизни.<…>
О, если бы и мне найти страну,
В которой мог не плакать и не петь я,
Безмолвно поднимаясь в вышину
Неисчислимые тысячелетья!
В посмертном сборнике "К синей звезде" есть строки о стремлении к любви, не знающей смерти и разлуки:
Если ты могла явиться мне
Молнией слепительной Господней,
И отныне я горю в огне,
Вставшем до небес из преисподней…
Стало очевидным, что, будучи акмеистом, Гумилев прошел школу символизма, позволившую ему создавать образы, близкие к символу, и включать общезначимые мировые символы в свою поэзию. В заключительном шестистишии из сонета "Потомки Каина" (из сборника "Жемчуга") используется символ креста:
Но почему мы клонимся без сил,
Нам кажется, что кто-то нас забыл,
Нам ясен ужас древнего соблазна,Когда случайно чья-нибудь рука
Две жердочки, две травки, два древка
Соединит на миг крестообразно.
Грех Серебряного века Гумилев видит в забвении изначальной святости Слова, он помнит, "что осиянно / Только слово средь земных тревог. /Ив Евангелии от Иоанна / Сказано, что слово – это Бог" (стихотворение "Слово"), и знает, что "Дурно пахнут мертвые слова".
Как критик Гумилев создал обоснованную теорию акмеизма ("Наследие символизма и акмеизм"), с 1909 по 1917 г. регулярно публиковал литературно-критические статьи и эссе на культурные темы в журнале "Аполлон", составившие сборник "Письма о русской поэзии" (1923). Гумилев – автор "византийской трагедии" "Отравленная туника", написанной строгими ямбами, пьес для детей "Дерево превращений", "Дитя Аллаха". О драматургии поэта С. Маковский писал: "Излюбленный герой Гумилева-драматурга – поэт-калека, обиженный судьбой лебеденок, но гений и прозорливец, бессильный на жизненном пиру и побеждающий жизнь своей жертвенностью, уходя
…от смерти, от жизни -
Брат мой, слышишь ли речи мои?
К неземной, к лебединой отчизне
По свободному морю любви.
Ему, покаранному в земном существовании поэту, мерещатся девушки, "странно прекрасные и странно бледные, со строго опущенными глазами и сомкнутыми алыми устами"; они "выше гурий, выше ангелов, они как души в седьмом кругу райских блаженств", они печальны и улыбаются рыцарю-поэту" . Гумилев перевел сборник Т. Готье "Эмали и камеи" (переиздан в 1989 г.), эпос о Гильгамеше, стихотворения С. Колриджа, Р. Саути, Х.М. Эредиа, А. Рембо.
Свою жизнь Гумилев строил как приближение к идеалу Поэта. В книге "Стихотворения. Посмертный сборник" (1923) нашло выражение его жизненного самоощущения – "посередине странствия земного". Заслуга Гумилева-теоретика и Гумилева-поэта состояла в том, что он вернул поэтическому образу самоценность, связанную с земной радостью жизни, а не искусственной трансцендентностью и лжемистикой, и воплотил выдвинутый им акмеистический принцип творчества как "мужественно твердого и ясного взгляда на вещи".
В 1921 г. Гумилев был расстрелян по обвинению "в причастности к контрреволюционной организации Таганцева (Петроградской Боевой организации)". Внешней причиной стало подавление Кронштадского мятежа, а поэт был уроженцем Кронштадта, сыном судового врача. Будучи по убеждениям монархистом, он не мог признать Октябрьской революции. В 1991 г. поэт был полностью реабилитирован.