Шестьдесят процентов моряков нашего экипажа были людьми семейными, призванными из резерва. На берегу они оставили своих родных и хорошую работу, на которую мечтали вернуться. Оторванные от семей, они ходили постоянно встревоженными, беспокоясь и о последствиях английских воздушных налетов на наши города, и о последствиях блокады, которая уже привела Германию к карточной системе на продовольственные товары. Живы ли их жены и дети? Не голодают ли они? Но таково было решение командира, и никто не ожидал, что оно станет популярным. Рогге посчитал даже излишним с кем–либо объясняться по этому поводу, если не считать штурмана и меня.
- Сожалею, господа,- сказал он,- но мое решение окончательное. Я понимаю, что оно вас совсем не радует. Поверьте, что оно в той же степени не радует и меня, но другого выхода у нас нет. Иначе мы погубим "Атлантис". Кроме того, война продолжается, и мы обязаны делать так, чтобы англичане помнили об этом в любом уголке мира.
В принципе, Рогге был прав. Мы израсходовали только треть нашего боезапаса, "Атлантис" был по всем статьям в отличном состоянии и имел достаточно топлива на многие месяцы плавания.
Впрочем, Берлин разрешил Рогге по желанию укрыться в Дакаре, но командир отказался: "Туда мы, возможно, проскочим, но оттуда не выйдем уже никогда". А простоять остаток войны на якоре в Дакаре ни у кого из нас не было ни малейшего желания. С другой стороны, наше появление в Тихом океане на линиях, ведущих в Австралию и из Австралии, будет новой неожиданностью для англичан, что позволит нанести им достаточный урон.
- Хорошо,- согласились мы с командиром.- А что потом?
- Значит так,- улыбнулся Рогге.- Осенью мы попытаемся вернуться в южную Атлантику, а зимой, когда ночи станут длиннее, прорвемся на север.
Мы повернули на юг, но на этом пути нам все же попались две новые жертвы - "Рабаул" и "Трафальгар".
17 июня мы потопили транспорт "Тоттенхэм", которым командовал капитан Вудаок. Транспорт имел в трюмах боеприпасы, а потому взорвался, как вулкан.
Через пять дней, 22 июня, мы потопили пароход "Бальзак", который вез груз риса и воска, а также много почты.
Избавившись от пленных, мы продолжали движение на восток: прошли остров Принца Эдварда, прошли новый Амстердам под потоками тропического ливня и страшного града. Градины падали со свистом, как малые авиабомбы. Море бушевало, тучи стелились по самой поверхности океана. Еще никогда нам не приходилось видеть столь дикое проявление океанской стихии в содружестве со столь же дикими небесами.
Стали сказываться усталость и перенапряжение экипажа. Сигнальщикам временами стали мерещиться разные странные вещи вроде "летучих голландцев" старых времен. У некоторых начались нервные срывы - им казалось, что против них плетутся интриги, к ним придираются по мелочам и все их ненавидят.
Психологический надлом чувствовался буквально у всех. Пребывание более года в замкнутом пространстве корабля среди одних и тех же лиц, монотонность жизни по корабельному распорядку - все это не могло не сказаться на состоянии экипажа.
Почти все стали замкнутыми; разные мелочи, ранее остававшиеся незамеченными, вызывали приступы раздражения и мнительности.
- Мор,- как–то сказал мне Рогге, когда мы вместе стояли на мостике,- я решил отправить экипаж в отпуск.
- В отпуск? - переспросил я.- Куда? На какую–нибудь ближайшую льдину?
Я позволил себе шутить, хотя знал, что Рогге не любит бросаться словами. Раз говорит, значит наверняка держит в рукаве какого–нибудь туза, а то и двух.
- Предоставить экипажу отпуск на берегу мы не в состоянии,- продолжал командир, не обращая внимания на мои шутки,- поэтому мы предоставим им отпуск прямо на корабле. Каждому - семь суток. В течение этого времени они будут освобождены от всех обязанностей по штату и даже от внутрикорабельной дисциплины. Могут не выходить на построения и даже не участвовать в авралах. Исключение составляют только боевые тревоги. В случае тревоги они должны быть на своих местах по боевому расписанию. Ответственным за это мероприятие я назначаю вас, лейтенант. Организуйте все это дело и позаботьтесь, чтобы помещение для отпускников было комфортабельным и приятно выглядело.
Идея была замечательной. Она предотвратила многие инциденты, которые могли бы произойти из–за усталости и нервного перенапряжения.
Помещение для отпускников мы украсили картинами, моделями кораблей, фотографиями родных и т. п. Все это вызвало восторг у экипажа.
Через пару дней я вошел в каюту командира и доложил.
- К вам депутация, господин капитан 1–го ранга.
- Депутация? - удивленно переспросил Рогге.
В дверях каюты стояла первая партия отпускников, одетых в спортивные костюмы. У их ног были сложены сумки, украшенные ярлыками лучших отелей на курортах Германии.
Позднее на имя командира поступила телеграмма: "Прекрасно проводим время. Погода чудесная!" Все это, конечно, никак не вязалось с корабельным уставом и строжайшей дисциплиной военного времени, но таков был метод Рогге руководства подчиненными.
Но не всегда наши дела шли так гладко и лучезарно. Неожиданные проблемы возникали прямо на ровном месте. Сигнальщики, подменяясь для принятия пищи, спешно покидали камбуз, не убирая свои столы. Это вызывало раздражение у других матросов.
"Кто такие эти сигнальщики, что они так себя ведут? Мы что, обязаны убирать за ними дерьмо? Можно подумать, что они одни несут службу, а мы все тут отдыхаем!"
Появился старшина и приказал одному из крикунов: "Убери посуду и вытри стол!" Наступила мертвая тишина.
- Я кому сказал? - зарычал старшина.- Чего ты ждешь? Убери со стола!
Молчание.
- Убрать со стола! - приказал старшина.- Повтори приказание!
Двое матросов направились было к столу, но остановились и один из них сказал:
- Это стол сигнальщиков. Пусть они и убирают.
- Меня не касается, чей это стол! - отрезал старшина. - Выполнять приказ!
Матросы переглянулись и твердо ответили:
- Убирать не будем!
- Что? - заорал старшина.- Вы отказываетесь выполнять приказ?!
- Не будем убирать за сигнальщиками,- упрямо повторяли матросы.
На камбузе появился дежурный по низам офицер.
- Что случилось, старшина? - спросил он.
Старшина доложил, что матросы отказываются убирать со стола.
При появлении офицера все встали по стойке "смирно".
- Вы слышали приказ старшины? - пролаял офицер.
- Так точно, господин лейтенант!
- Выполняйте!
- Не будем, господин лейтенант!
- Вы отказываетесь выполнять приказ?
- Так точно, господин лейтенант!
Примерно тридцать матросов, находившихся на камбузе, ждали, чем закончится это нелепое пререкание.
Дежурный офицер вызвал караул и арестовал обоих матросов. Я по совместительству выполнял обязанности председателя военного суда. Положение было очень деликатным. Оба матроса обвинялись в невыполнении приказа в военное время, что приравнивалось к мятежу, тем более, что все это произошло на глазах у нескольких десятков матросов.
Из этого вытекало, что оба должны быть расстреляны или повешены.
Альтернативой могло быть их оправдание, но это было невозможно, поскольку их вина не нуждалась в доказательствах. Приказ должен быть выполнен в любом случае. Поэтому их оправдание не только было бы незаконным, но и опасным, т. к. имело бы разлагающее влияние на весь экипаж. Однако мотивы их поведения и полное раскаяние, когда они остыли и одумались, в наших конкретных условиях не позволяло применить к ним суровые меры, предусмотренные военными законами.
Я пытался найти, как говорят англичане, "золотую середину", отчаянно листая свод военных законов. И нашел.
- Приведите арестованных,- приказал я.
И когда матросов привели, объявил им приговор:
- Три месяца заключения в крепости.
В свое время этот вид наказания был придуман для офицеров благородного происхождения и считался почетным заключением. Но в условиях корабля подобный приговор звучал настолько грозно и непонятно, что приговоренные матросы побледнели, а остальные как–то притихли.
- Три месяца в крепости? - удивился Каменц, когда арестованных увели.- Но это же невозможно выполнить?
- В том–то и дело,- пробормотал я.
В результате оба "мятежника" провели две недели в карцере.
Кроме того, у нас была проблема, которую вполне можно было предвидеть. Это была проблема мужчин, на длительное время оторванных от женского общества и вынужденных жить вместе в тесной стальной коробке. По этой причине мы очень опасались наличия на борту пленных женщин, но, к счастью, все страхи оказались напрасными.
Но вот когда мы праздновали Новый год на Кергелене и устроили так называемое "кабаре", переодев женщинами нескольких хрупкого вида матросов, на корабле были отмечены два случая гомосексуализма. Я сказал бы, что при увольнении матросов на берег где–нибудь в Киле или Бремене случается больше ЧП подобного рода, чем те, с которыми мы столкнулись на борту "Атлантиса".
"Матросы всегда должны быть заняты,- подчеркивал Рогге,- тогда у них просто не будет времени думать о всяких глупостях, а тем более их творить".
Х
Сначала Рогге предполагал попасть в Тихий океан, обогнув мыс Горн, но что–то подсказало ему, что именно там англичане с нетерпением и ждут "Атлантис". Поэтому командир рейдера и повернул корабль не на запад, как многие ожидали, а на восток. Пройдя по самой кромке пакового льда Антарктиды, "Атлантис" обогнул Новую Зеландию и направился к островам Кермадек, лежащим в семистах милях к северу, снова попав из антарктического холода в тропическую жару.
Это был военно–морской вариант "флангового марша", которым Рогге пытался опровергнуть известную математическую аксиому о том, что кратчайшим расстоянием между двумя точками является прямая линия. Математический закон капитана 1–го ранга Рогге был верен в рамках философской концепции, по которой лучше быть осторожным, чем потопленным. С этим на "Атлантисе" были согласны все.
В конце августа 1941 года "Атлантис" прошел острова Антиподы, наблюдая на горизонте их черные пустынные скалы.
Именно в этом районе произошло странное событие, которого никто на рейдере ни тогда, ни позднее не мог объяснить. Корабль вошел в какую–то таинственную зону полного непрохождения радиоволн - зону радиомолчания.
Радисты "Атлантиса" обшаривали диапазоны всех частот, но не слышали ничего. Казалось, весь мир вымер. Не было слышно даже атмосферных помех. Корабль прошел миль двести, пока внешний мир снова дал о себе знать чуть слышной морзянкой откуда–то из Австралии.
"Атлантис" пытался пройти как можно южнее, чтобы избежать обнаружения австралийскими самолетами, как это однажды произошло в этом районе со вспомогательным крейсером "Орион". 10 сентября сигнальщики рейдера обнаружили пароход "Сильваплана", которому было суждено стать последней жертвой "Атлантиса".
Из дневника лейтенанта Мора:
"Сильваплана" имела в трюмах романтический груз, которого только и можно было ожидать в этом краю бирюзового моря и шепчущих волн, разбросанных зеленых островов и тихих лагун.
В пятидесяти ящиках носового трюма мы обнаружили маленьких идолов из красного дерева с острова Бали. Наиболее суеверные из наших матросов даже растерялись.
- Они принесут нам несчастье,- уверяли они.
- Никакое несчастье не может быть вечным,- утешал их я.
Кроме идолов, пароход вез груз кофе, ванили, воска и тика. В трюмах дурманяще пахло дорогими сортами дерева и экзотическими специями.
Почти сто тонн кофе, который был на "Сильваплане", стоили бешеных денег на европейском черном рынке, учитывая тот факт, что старый континент был зажат тисками английской морской блокады. Оставалось только вздыхать по старым временам, когда корсары и поставщики экзотических товаров в Европу действовали в тесном содружестве.
На Рогге "Сильваплана" также произвела прекрасное впечатление. Это было великолепное судно - современное и быстроходное. Захвачено оно было без кровопролития. Это был наш лучший приз со времен "Оле Якоба".
Я сидел в кают–компании в самом лучшем расположении духа.
- Знаешь, как нас называют? - спросил меня наш подрывник Фелер, изучавший захваченные газеты.- Гремучей змеей океана!
- Гремучей змеей? - удивился я.
- Да,- подтвердил Фелер.- Таким ласковым именем нас наградили австралийские газеты.
- Что ни говори,- согласился я,- но мы их здорово покусали!
- Раз мы змеи,- засмеялся Фелер,- мы и должны кусаться - больно и смертельно.
… Рогге поутру вызвал меня в свою каюту.
- Для новой серии операций,- объявил командир, - нам нужна база. Надо выбрать подходящий островок, откуда мы будем выпускать на разведку наш гидросамолет, а сами следовать туда, куда он укажет. В любом случае пальмы и песчаные пляжи не принесут особого вреда кому–либо из нас. Доложите мне быстренько свои соображения по этому поводу.
Мы выбрали островок Вана–Вана в группе нижних островов Кука. Знания матросов об этих местах были почерпнуты исключительно из голливудских фильмов. Они искренне верили, что на острове их встретят аппетитные туземки в юбках из пальмовых листьев и в гирляндах из ярких тропических цветов.
Радио рейдера могло передавать нацистские марши, но матросы их не слышали - в их ушах пели гитары и звонкие голоса экзотических девушек.
Хотя путешествие было небезопасным - нужно было проскочить в узкий проход кораллового рифа, - но желающих отправиться в эту экспедицию было столько, что возьми мы всех, "Атлантис" остался бы пустым, как "Мария Целеста".
Океанская зыбь, разбиваясь о коралловые рифы, взлетала высоко вверх наподобие фонтана и обрушивалась вниз, грозя затопить катер. Мы не могли сказать ничего конкретного о природе этого явления, но поработать веслами нам пришлось от души, прежде чем мы пробились в лагуну, а затем вылезли на пляж уставшими до изнеможения и промокшими до нитки.
Песок, перемешанный с осколками кораллов, ослепительно сверкал на солнце. Метрах в двадцати стеной стояли высокие пальмы и виднелось несколько хижин.
- Голливуд! - восхищенно заявил Фелер.- Кораллы, лагуна, пальмы, кокосы! Вот только девушек нет! Где же они?
Не оказалось девушек и в двух ближайших к месту нашей высадки тростниковых хижинах. Из хижин доносилось хныканье и ворчанье. Мы заглянули в одну и в углу ее обнаружили выводок из десяти щенков. Неподалеку стоял горшок с какой–то едой, которая была еще теплой.
- Так,- сказал я.- Они напуганы и спрятались. Их нужно успокоить.
Мы оставили в подарок туземцам ножи и универсальную, международно–признанную валюту - сигареты. Когда мы вернулись на следующий день, прямо на пляже нас ждала депутация примерно из двадцати туземцев во главе с вождем.
Настроены они были вполне дружелюбно. Рядом с вождем стояла женщина неопределенного возраста, у которой поверх цветастого платья был надет передник. Фелер что–то сострил по этому поводу, но я, не слушая его, поклонился вождю, изобразив на лице самую галантную из своих улыбок. Затем сопровождавший нас доктор вынул из рюкзака флаг Красного Креста и вручил его вождю. Вождь всем своим видом излучал благодарность и удовольствие.
Несмотря на некоторые языковые трудности - туземцы знали всего около десятка английских слов, - мы быстро нашли с ними общий язык с помощью жестов. Когда мы показали им, что нам нужны кокосовые орехи, они быстро притащили нам примерно пятьсот штук! В обмен мы подарили им несколько мешков муки. Попутно выяснилось, что единственным судном, которое появлялось в лагуне острова два раза в год, была шхуна, производящая бартер товаров ширпотреба на копру.
Белое население давно покинуло Вану–Вану, и хотя на острове имелась маленькая, с любовью построенная церковь, службы в ней не было почти полвека. Так что лучшего места нельзя было придумать.
Наш гидросамолет садился в лагуне, становился на якорь, а утром улетал на разведку. А "Атлантис" стоял на якоре по другую сторону кораллового рифа, окружающего остров.
Весь смысл этой операции заключался в том, чтобы каждый раз при взлете самолета и особенно при его посадке на воду избежать весьма утомительной процедуры его подъема на борт "Атлантиса".
Это никогда не было приятным занятием. Во–первых, нужно было посадить довольно тяжелый "Арадо" на двух–трехметровую волну океанской зыби, а затем подрулить к качающемуся кораблю, который пытался встать таким образом, чтобы создать у борта более–менее ровную поверхность воды. После этого пилот вылезал из кабины на фюзеляж, где, стоя на коленях в позе совокупляющегося мула, пытался поймать раскачивающийся на конце стального троса и бешено крутящийся вокруг своей оси тяжелый стальной гак, решая сразу две задачи: не получить этим гаком по голове и не слететь с фюзеляжа в воду.
Для этого надо было обладать качествами циркового акробата и жонглера одновременно. Поймав гак, пилот цеплял его за специальный рым на фюзеляже самолета, и их вместе вытягивали на борт корабля.
Пилотом разведывательного самолета на "Атлантисе" был лейтенант Булла. Только благодаря ему в январе нам удалось захватить английский сухогруз "Мандасор". Мы не могли догнать это судно, и Рогге приказал сделать это пилоту - догнать пароход и задержать его до подхода рейдера. Это был, надо сказать, смертельный номер. На пароходе было одно 100–мм и одно 75–мм орудие и два пулемета, которые открыли по лейтенанту Булле дружный огонь, пытаясь его отогнать.
Первым заходом Булла уничтожил антенну "Мандасора", а при втором заходе обстрелял мостик из пулемета и сбросил на судно пару бомб. Но англичане так "тепло" попрощались с ним, что подбитый Булла был вынужден сесть на воду, ожидая, когда "Атлантис" его подберет.
Теперь Булла летал ежедневно, но ничего обнаружить не мог.
Наша последняя ночь на острове Вана–Вана была сентиментальной. Мы сидели у костра и пели песни. В душе никому не хотелось покидать этот гостеприимный оазис и снова уходить в жестокое и враждебное море. Когда "Атлантис" дал ход, туземцы, собравшись на берегу, махали нам руками. Особенно они полюбили нашего доктора, который успел многих из них вылечить от свирепствовавшей там редкой болезни глаз.
"Атлантис" медленно шел на восток курсом зигзага в надежде повстречать еще какую–нибудь добычу. Но никто не попадался, и мы были даже рады этому. Тихий океан порождал странное чувство оторванности от всех земных дел и забот, которых было так много в начале нашего рейда.
Мы пришли на остров Гендерсон, знаменитый своей легендой о "Баунти". Остров был необитаем, но прямо на пляже красовался большой деревянный щит, на котором было написано: "Остров Гендерсон. Остров принадлежит королю Георгу V". Видимо, лет за десять до нас сюда заходил какой–то британский крейсер.
Мы продолжали движение на восток. Было скучно, но при этом каждый развлекался, как мог.