Вернувшись из экспедиции, я как-то зашел в одно издательство, куда меня пригласили в связи с работой над моей книгой. Во время разговора с редактором я заметил, что на меня время от времени с интересом поглядывает какая-то молодая, весьма милая на вид женщина, находившаяся в кабинете. Ее внимание меня несколько смущало, и я никак не мог понять, что же ей от меня нужно.
Едва закончился разговор с редактором, как женщина подошла ко мне и спросила:
- Простите, пожалуйста, вы такой-то?
Я подтвердил, что это именно так, и женщина обрадованно воскликнула:
- Ну, слава богу, ведь я вас уже два года разыскиваю!
- А в чем дело? - с недоумением спросил я.
- Да вот, - оживленно проговорила женщина, - мне Татьяна Ивановна Богуславская передала ваш замечательный рассказ о том, как на основании остеологических данных была восстановлена скифская лошадь и какую роль она сыграла. Знаете, - с милой доверчивостью продолжала женщина, - я веду в газете раздел "Читатели спрашивают - ученые отвечают". Так читатели иногда спрашивают такую чепуху! Вот мы время от времени и придумываем сами разные интересные вопросы, а потом просим ученых на них ответить. Я вас очень прошу, напишите для нас, какое практическое значение имеет остеология, как была выведена снова скифская лошадь, какую роль она сыграла.
Я опешил. Меньше всего я мог предполагать, что моя невинная шутка обернется таким странным образом и приведет к таким последствиям.
- Видите ли, - растерянно пробормотал я, - я ведь, собственно, не остеолог, а археолог, так что…
- Нет! Нет! Не отказывайтесь, - поспешно прервала меня женщина, - нам очень нужен этот материал. Вы не представляете себе, как я вас разыскивала, да вас почти никогда нет в Москве. То вы в экспедиции, то в командировке, то в отпуске…
- Да, да, - сочувственно поддакнул я, в душе посылая к черту злосчастную судьбу, которая привела меня в этот издательский кабинет.
- Знаете, - также доверчиво рассказывала между тем женщина, - отчаявшись вас найти, я стала расспрашивать, кто в Москве лучший остеолог, и мне сказали, что это профессор Чалкин. Вот я и обратилась к нему за консультацией.
Тут у меня дух перехватило. Я знал, что Вениамин Иезекильевич вряд ли сочувственно отнесется к такого рода шуткам.
- Ну и что же он вам ответил? - медленно спросил я.
- Да он сказал, - все также оживленно отозвалась женщина, видимо, не заметившая моего состояния, - что, поскольку первые сведения об этом выдающемся научном эксперименте я получила от вас, он считает некорректным вести без вас разговор на эту тему.
У меня отлегло от сердца. Молодец, старый друг, не подвел!
- Потом, - продолжала неугомонная женщина, - я обратилась к товарищу Буденному.
- Вот как? - пробурчал я, снова помрачнев.
- Да, - с досадой продолжала Вера (позже выяснилось, что именно так звали эту молодую женщину). - Товарищ маршал не смог меня принять, и со мной говорили два его референта. Так они сказали, что не в курсе дел, потому что недавно работают в этой системе. И вот наконец я вас встретила! Ведь вы нам напишете? Не откажете?
С трудом выдерживая взгляд ее голубых глаз, я, чувствуя себя очень неважно, ответил, тщательно подбирая слова:
- Я ведь вам уже говорил, что я не остеолог, а археолог. Важные детали этого эксперимента как-то позабылись. Дайте мне несколько дней, чтобы восстановить все это дело в памяти, кое-что освежить, порыться в источниках.
После обмена телефонами и торжественного заверения, что я выполню обещание, я выскочил из кабинета редактора и помчался к Чалкину. К счастью, он оказался дома. Я рассказал ему эту душераздирающую историю, с частью которой он, впрочем, был знаком и раньше, и буквально припал к его ногам, умоляя:
- Вениамин Иезекильевич, дорогой! Ведь вы же умный, опытный человек! Вы все знаете. Вы знаете, что все на свете уже было. Наверняка какие-нибудь сумасшедшие пытались и выводить скифских лошадей по остеологическим данным. Ну, пусть не лошадей, пусть хоть курицу, но, наверное, кто-нибудь да выводил!
- Я не припомню такого случая в анналах науки, - болезненно морщась, пробурчал Чалкин. - Действительно, в Америке выводят карликовых пони, но остеология здесь совершенно ни при чем. Вы бы могли ей рассказать о том, как остеология помогает восстановить историю животноводства и охоты - этих важнейших занятий человечества с древнейших времен.
- Да, да, конечно, - с отчаянием согласился я, - но нельзя же обмануть такую милую и доверчивую женщину, которая, вдобавок, вот уже два года занимается этим делом!
- Это не делает чести вам! - грозно отчеканил Чалкин, подняв кверху указательный палец.
- Ну, хорошо, хорошо, - поспешно покорился я, - мы еще устроим специальный суд чести надо мной, и я заранее признаю себя виновным, но пока что надо спасать положение. Помогите!
- Сделаю все возможное. Займусь поисками, - смягчаясь, ответил Чалкин.
Несколько дней он действительно рылся в своих бесконечных архивах, листал разные книги, но, увы, так ничего и не нашел.
Мне пришлось объяснить Вере, что есть высшие народнохозяйственные соображения, по которым данные о замечательном эксперименте со скифской лошадью не могут быть опубликованы. Я специально подобрал для Веры другой, довольно интересный вопрос и ответ, которые были опубликованы и, кажется, вполне удовлетворили Веру. Так что в конечном счете она, как думается, не осталась внакладе.
БОЛЬШОЙ СКАНДАЛ
В августе в нашем лесном лагере стало еще уютнее, чем раньше. Звери и птицы прижились и совершенно привыкли к нам и друг к другу. В августе дни еще очень жаркие, а ночи стали длиннее, темнее и холоднее, звезды ярче. Все чаще в центре лагеря, в круге между палатками, по вечерам стал вспыхивать костер. Почти все птицы и многие зверьки к вечеру засыпали, щенки и кошки тоже. Зато для других, как, например, для Рыжика, для моих сонь активная жизнь начиналась именно с темнотой. Когда я усаживался у костра, сони, ставшие особенно ручными после ухода их подросших детенышей, неторопливо вылезали из кармана моей куртки. Они сладко потягивались, шевелили почти голыми ушками, глядели на огонь немигающими круглыми глазами, быстро и тщательно умывались и причесывались, а потом хлопотливо принимались бегать то по мне, то по кому-нибудь другому из сидящих у костра, то по траве. Временами они надолго исчезали среди веток деревьев, откуда доносился только их мелодический протяжный свист и шорох листвы. Возвращались они в свой берет обычно уже под утро, когда все в лагере крепко спали.
Каких только песен не наслушаешься темными августовскими вечерами в нашем лесном лагере - русские, украинские, молдавские, румынские, болгарские, чешские, гагаузские, веселые и грустные, иронические и гневные, шуточные, словом, всякие. Вечерами у костра пели все, но, конечно, лучше всех Георге и вообще наши молдаване. Звучен, красив романский язык, мелодичны его напевы, молдаванам присущи природная музыкальность, артистичность, изящество манеры исполнения. После молдавских песен многие из наших студенческих шуточных вдруг начинали казаться не смешными, а какими-то жалкими, искусственными, суррогатом песни…
Раскопки все еще шли полным ходом. Каждый день приносил все новые и новые находки, а интерес несколько спадал. Пока что шло накопление количества уже известных, уже понятных, уже открытых нами вещей и остатков древних славянских сооружений. Кое-кто из новичков стал откровенно скучать. Черновая работа: мойка и шифровка керамики, обработка костей и других массовых находок, описи - все это шло своим чередом, требовало времени и сил, а вот открытие новых, еще загадочных, а потому особенно интересных сооружений и вещей приостановилось. Более опытные археологи относились к этому спокойно - знали, что и количественное накопление очень важно, да еще знали твердо коварный и великодушный экспедиционный закон: очень часто самые интересные, самые волнующие открытия делаются в последние дни работы, когда и времени и денег в обрез, да и погода уже не та, и только терпеливый труд побеждает в конце концов. Кстати сказать, так случилось и в ту осень, но это особый рассказ. Мы пока что терпеливо ждали. Хотя, конечно, на всех уже начала сказываться усталость - шел четвертый месяц нашей работы.
Мирное течение экспедиционной жизни было неожиданно нарушено посреди одной из августовских ночей. Я проснулся от каких-то диких, непонятно кем издаваемых завываний. Быстро оделся и выскочил из палатки. Лунный потрескавшийся шар висел прямо над валом городища напротив нашего лагеря. Я увидел стоящую возле стола под тентом группу людей, из центра которой и раздавалось это странное завывание. Подошел. Незнакомый высокий и плечистый парень лет восемнадцати - двадцати, дрожа мелкой дрожью, крепко держался левой рукой за руль велосипеда, а правой делал какие-то странные движения, как будто отмахивался от досаждавших ему мух и комаров. В довершение всего он тихонько подвывал, иногда переходя на вопли, один из которых и разбудил меня. Парня поддерживал за трясущиеся плечи Зденек. Вадим пытался напоить его водой из кружки. Саня, сложив руки на груди, как Наполеон, мрачно и безмолвно наблюдал эту сцену. Из дальней темной палатки выскочили и побежали к нам, переругиваясь на ходу, Георге и Турчанинов.
- А я тебе говорю, - кричал Георге, - что человек такие звуки издавать не может!
- А это, по-твоему, кто? - насмешливо спросил Турчанинов, указывая на парня.
- Это, - ни секунды не промедлив, отпарировал Георге, - это разве человек? Оболтус это, а не человек!
Турчанинов развел руками, а парень, при виде двух новых слушателей, стал подвывать еще громче.
- Секи мигалки! - сумрачно произнес вдруг Саня, выдвигаясь из тени.
- Как псевдоним?
Парень, уставившийся во все глаза на Саню, неожиданно перестал дрожать и пробормотал тонким голосом:
- Петрик.
Саня стал задавать наводящие вопросы. Парень, загипнотизированный сумрачным взглядом Сани, довольно внятно отвечал, иногда, впрочем, норовя снова сбиться на завывания. От этого его быстро отвращал Саня, молча поднося к его носу кулак. Горестная и несколько фантастическая история, которую рассказал Петрик, заключалась в следующем: проводив после танцев в клубе девушку из соседнего села, Петрик на велосипеде поехал в свое родное село. Когда он проезжал по узкой лесной дорожке, из-за дерева протянулась громадная черная рука и схватила его за руль. Петрик упал, но благодаря своему необыкновенному самообладанию успел спастись, даже прихватив при этом свой велосипед. Вот так он мчался что было духу, пока не добежал до нашего лагеря. Здесь силы оставили его.
Закончив рассказ, Петрик, видимо, вспомнив все пережитое, снова потерял способность к членораздельной речи и стал завывать, правда, потише прежнего. Добросердечный Зденек, а потом и мы все по очереди предлагали ему различные варианты дальнейших действий: пойти спать в какую-нибудь из наших палаток, продолжать путь в родное село, вернуться в село к девушке, вместе с нашим провожатым добраться до своего или ее села. На все эти предложения Петрик весьма энергично отрицательно качал головой и взвизгивал.
В конце концов решительный Саня лично отвел Петрика в свободную хозяйственную палатку. Петрик брел за ним, ни на секунду не выпуская из рук велосипеда.
Посмеявшись над ночным происшествием, мы разошлись по своим палаткам и снова уснули. Однако через некоторое время я был разбужен таким горестным воплем, по сравнению с которым все, что до сих пор издавал Петрик, казалось журчанием ручейка или шелестом весенней травы. Замешкавшись, я вышел из палатки несколько позже других и с удивлением обнаружил, что мои товарищи по лагерю и Петрик, неизменно сжимавший левой рукой руль велосипеда, стоят почему-то у ребячьей палатки, в которой спали Коля и Мишка. Саня применил к Петрику уже испытанный метод лечения и вернул ему членораздельную речь. Из его сбивчивых объяснений мы поняли, что Петрик, проснувшись, отправился по неотложной необходимости в лес, взяв с собой непонятно зачем велосипед. Вернувшись, он перепутал палатки и зашел в ребячью. Там, не обнаружив на прежнем месте своей раскладушки, он, чтобы разобраться, зажег спичку. Первое, что он увидел при ее свете, была голова большой змеи, которая раскачивалась всего в нескольких сантиметрах от его носа. Безвредный Колин полоз и привел Петрика в такой ужас.
По мере рассказа он постепенно успокаивался, как вдруг Рыжик, соскучившись без своего любимого хозяина, выскочил из палатки и легкими прыжками помчался к Сане, сверкая зелеными, яркими глазами. Притихший было Петрик взвыл не своим голосом, а тут еще, как назло, прямо над нашими головами тяжело ухнула сова, недавно поселившаяся возле лагеря. Снова, как уже не раз бывало, проснулись вес наши птицы и звери. Залаяли разбуженные щенки, замяукали кошки, закудахтали куры, белыми призраками слетая с деревьев, закрякали утки, зацокали сони, как леопарды крутя хвостиками, отрывисто затявкал испуганный Рыжик, снова ухнула сова, а с другого дерева ей громко отозвалась Клеопатра.
Петрик закрыл лицо руками и перешел прямо-таки на истошный визг. Утихомирить его оказалось совершенно невозможно, и мы безуспешно перепробовали самые различные способы. Наконец, осененный гениальной догадкой, Георге притащил двухстволку и выпалил сразу из обоих стволов прямо над ухом Петрика. Тот мгновенно успокоился. Вслед за ним утихли постепенно звери и птицы.
Петрик был снова препровожден в палатку. Остаток ночи прошел спокойно. Однако с первым же криком дежурного: "Подъем!" - Петрик стремглав вылетел из палатки, таща за собой свой верный велосипед, вскочил на него и помчался что было духу вниз по склону холма, вон из лагеря.
Не приметив ручья, он свалился в воду вниз головой, выпрыгнул, вытащил велосипед, снова вскочил на него и был таков. Ребята, Чалкин и Митриевна, безмятежно проспавшие эту ночь, с интересом выслушали наш рассказ о большом ночном скандале. А Петрик, Петрик, как это ни странно, снова попал к нам в экспедицию, и на этот раз надолго, но это уже особый рассказ. Но и тогда, несмотря на бессонную по его вине ночь, я не таил обиды на Петрика, а был ему даже признателен. Ведь вся эта глупейшая история почему-то сняла напряженность, которая существовала в лагере. Она послужила своеобразной разрядкой, восстановила в отряде веселое и спокойное настроение, а самое главное, привела к замечательному открытию.
На другой день, после работы, Саня и Вадим отправились в лес на место столкновения Петрика с загадочной Черной рукой. Они обследовали все кусты и деревья вдоль лесной тропинки, но так ничего и не обнаружили. Вернулись недовольные друг другом.
- Все он наврал, этот Петрик, - зло сказал Вадим, - не было там никаких черных рук. Это у Тома Сойера был друг Джо Гарпер - Кровавая Рука.
- Чмырь! - презрительно отозвался Саня. - Опыт надо ставить в условиях, максимально приближенных к действительности. После этого, дождавшись темноты, Саня в одиночестве углубился в лес для нового тура исследований.
Он пропадал долго, очень долго. Мы уже начали беспокоиться. Когда же он все-таки появился, беспокойство наше еще более возросло. Саня брел медленно, пошатываясь, вытянув вперед руки, время от времени спотыкаясь, не разбирая освещенной лунным светом тропинки. Зденек и Вадим тут же бросились к нему, подхватили под руки, подвели к столу. Георге, тщательно ощупав его лицо и торс, объявил, что видимых ран и других повреждений не обнаружено.
- Рука, черная, нахальная! - не дожидаясь наших вопросов, мрачно процедил Саня. - Это тебе не Джо Гарпер!
Вадим пристыженно молчал, теребя и без того растрепанную бороду. Митриевна хотела взвизгнуть от испуга, но вместо этого у нее получилось нечто вроде пароходного гудка.
- А что же она, окаянная, исделала? - спросила она.
- Гляделки тиснула! - еще более мрачно ответил Саня.
Тут только мы заметили, что Саня, даже спавший и купавшийся в очках, теперь их лишился. Сразу как-то отлегло от сердца. Вот, значит, почему он шел так неуверенно и спотыкался.
Саня отвечал крайне неохотно и вообще был явно не в духе. Тем не менее после настойчивых расспросов выяснилось, что он шел по той самой тропинке, по которой ночью ехал Петрик. Внезапно высунувшаяся из леса черная рука сорвала с него очки, да еще больно ударила чем-то по лицу.
Саня кипел мрачным негодованием и намеревался отправиться снова в лес для выяснения отношений с Черной рукой, как только он наденет имевшиеся в чемодане запасные очки. Водрузив их на нос, Саня двинулся к тропинке, но я потребовал, чтобы он шел с кем-нибудь. Саню сопровождал целый почетный эскорт в составе Зденека, Георге и Вадима. Они вооружились палками и фонариками. Митриевна была категорически против этого мероприятия из соображений безопасности. Однако Турчанинов заявил ей:
- В древних индийских книгах сказано, что величайшим даром и для отдельного человека и для народа является "абхай", что значит по-индийски бесстрашие. Это понятие включает не только физическое мужество, но и отсутствие страха в сознании. Подобно тому, как страх - спутник лжи, так и правда всегда следует за бесстрашием. Это еще покойный Неру говорил. Так что у наших ребят один способ выяснить правду - проявить абхай.
- Абхай, абхай! А сам небось в лагере остался! - пробурчала Митриевна и с шумом, как кит, выдохнула воздух.
Мы, томясь ожиданием, не зная, чем заняться, развели костер. Впрочем, ждать на этот раз пришлось совсем не долго. Не прошло и получаса, как мы услышали оживленные голоса, а затем показались и все наши исследователи. Саня со смущенным и даже виноватым видом плелся к костру. Остальные, особенно Вадим, с воинственно торчавшей кверху бородой, были, наоборот, очень веселы. Вадим, на лбу которого красовались отбитые у Черной руки Санины очки, объяснил нам, что очки эти они нашли на нависшей над самой тропинкой ветке дерева. Когда Саня в темноте пробирался по этой тропинке, он слегка отклонился в сторону, наткнулся на ветку, которая и прошла как раз между его лицом и дужкой очков. Вот очки и повисли на ветке. Саня же без очков ничего не видел и не мог сообразить, в чем дело.
- Так что все-таки Джо Гарпер! - с торжеством закончил свои пояснения Вадим. - А Петрик, наверное, тоже налетел со своим велосипедом на какую-нибудь более толстую ветку или даже целый куст. С перепугу принял их за Черную руку и задал стрекача.
- А я, по-твоему, тоже с переляку? - оскорбился Саня. - Это мы еще пошлифуем!
Следующий день был воскресным. Чтобы поразвлечься, мы все после завтрака отправились к тому злополучному месту на лесной тропинке, где уже две ночи подряд разыгрывались такие драматические события. Шарик и Пиля, как настоящие ищейки, бежали впереди. Косые солнечные лучи, разделенные ветвями и листвой, откуда-то сбоку освещали подымавшийся кверху, клубящийся, рассеивающийся на глазах, искрящийся туман. Трава по обочинам тропинки становилась все более резкой и темной. Тропинка прихотливо вилась вдоль ручья между деревьями, то распрямляясь ненадолго, то круто поворачивая, узкая, но четкая и какая-то стремительная, упругая. Вадим без труда нашел заповедное место. Оно и в самом деле было приметным - тропинка здесь резко расширялась, хотя и на очень коротком пространстве, образуя как бы линзу. Прямо над этой линзой склонился большой, древний уже граб.