Поэтому на собраниях, в которых участвовали не только коммунисты, последние держались заедино. И только между собой пока спорили. Споры эти напоминали митинги времен революции, на которых коммунистическая масса была воспитана. Вожди блистали речами, а рядовые члены бросали реплики, на которые выступающие более или менее остроумно отвечали. Часто слушали не то, что говорит оратор, а как он говорит. И еще было важно "кто" говорит. Ленин приковывал внимание как вождь революции, Троцкий - как вождь Красной Армии, но в отсутствие известных людей из центра первую скрипку играл секретарь партячейки. Лидеры оппозиции, многие из которых были блестящими ораторами, не могли объехать все партячейки и победить на всех ораторских состязаниях, а местное начальство получало директивы из секретариата ЦК, то есть от Сталина. В провинции это был практически единственный источник информации о происходящем. Понятно, что оппозиция не имела там шансов на успех. При этом оппозиционерам запрещалось пользоваться официальными каналами для распространения своих взглядов. Работа Л. Серебрякова (кстати, бывшего секретаря ЦК) по координации выступлений оппозиционеров была заклеймлена как фракционная - в партии только органы ЦК могли что - то координировать. А они координировали борьбу с оппозицией. Перевес в "административном ресурсе" помог "триумвирату" Зиновьева, Каменева и Сталина победить больного Троцкого и его сторонников. В Москве оппозиция получила поддержку около трети коммунистов, несмотря на отсутствие возможностей развернуть широкую агитацию в провинции оппозиционеров поддержала значительная часть коммунистов в Рязани, Пензе, Калуге, Челябинске, Симбирске, Юзовке, Иваново - Вознесенске. Но каждый раз партийное большинство оставалось за большинством Политбюро, и на партийную конференцию были избраны считанные оппозиционеры.
Однако накануне партконференции, которая должна была подвести итоги дискуссии, уже достаточно ясные, в борьбу вмешалась "третья сила". 27 декабря 1923 г. начальник Политуправления РККА, то есть представитель партии в армии В. Антонов - Овсеенко, направил в ЦК разгневанное письмо, в котором говорил о тех большевиках, которые пока молча наблюдают межфракционные склоки, но "их голос когда - нибудь призовет к прядку зарвавшихся "вождей" так, что они его услышат, несмотря на свою крайнюю фракционную глухоту". Кто эти "молчаливые большевики"? С. Т. Минаков считает, что Антонов - Овсеенко имеет в виду "красноармейские шинели".
Поводом для письма главного военного комиссара накануне конференции стал арест его офицера, позволившего себе поспорить с Зиновьевым. Но это была "последняя капля". Антонов - Овсеенко считал, что именно армия может стать гарантом единства партии при сохранении в ней множественности мнений. Спорьте, но не уничтожайте друг друга. Начальник ПУРа разослал циркуляр, в котором объявил о сборе конференции парторганизаций военных училищ в феврале (то есть после конференции всей партии, решения которой, таким образом, не признавались окончательными) и приступил к консультациям с партийными лидерами. Антитроцкистская фракция была серьезно обеспокоена возможным вмешательством армии во внутрипартийную борьбу, тем более, что Троцкого поддержали парторганизации многих частей Московского гарнизона и военными училищами. По столице носились слухи о возможности военного переворота, который могут совершить троцкисты.
Однако Антонов - Овсеенко не считал себя сторонником Троцкого, но он возмущался нападками на него: "я не фракционер; а у большинства Политбюро, как и у Троцкого, я вижу этот фракционный уклон", - писал он Дзержинскому. "Антонов - Овсеенко выражал не интересы Л. Троцкого и не интересы Г. Зиновьева или И. Сталина. Он выражал интересы самостоятельной политической силы, заявившей о себе в этой политической борьбе, - интересы Армии".
В Москву срочно прибыл командующий Западным фронтом М. Тухачевский. Еще два месяца назад все его мысли были о вторжении в Германию. Но дерущиеся политики сорвали это вторжение. Все старые конфликты с политическими руководителями лишь усиливали недовольство. Как и во времена Французской революции, которая во многом была для большевиков "моделью поведения", политики мешали военным одерживать победы.
Проанализировав доступные источники, С. Т. Минаков приходит к выводу: ""зеркало" мнений многих близких людей, в которое в разное время с доверием "вглядывался" М. Тухачевский, стремясь "узнать" и "прочитать" себя, отражало "Наполеона"".
Тухачевский переговорил о ситуации с Антоновым - Овсеенко и видными троцкистами Радеком и Пятаковым. С. Т. Минаков считает, что все зависело от приказа Троцкого (на который он не решился), "М. Тухачевский мог выполнить лишь функцию "шпаги"". Но у Троцкого и без Тухачевского была шпага - войсками Московского округа командовал Н. Муралов, в то время как "шпага" Тухачевского находилась далеко от Москвы - в Смоленске. Но без согласия Тухачевского на нейтралитет переворот был невозможен - раскол партии мог привести к гражданской войне. А Тухачевский, как и Антонов - Овсеенко, играет свою игру, претендуя на роль арбитра. Окончательная победа Троцкого также нежелательна для него, как и окончательная победа Сталина.
Сталин не забыл Тухачевскому его переговоров с троцкистами. Однако он помнил, и то, что Тухачевский фактически отказал Троцкому в поддержке. Этим противоречием определяются непростые отношения Сталина и Тухачевского на протяжении многих лет.
Приезд Тухачевского окончательно лишил Троцкого шанса опереться на армию. Но, к разочарованию военных "арбитров", большинство Политбюро не оценило их позицию. Антонов - Овсеенко был снят с поста на партийной конференции. Разочарованный Тухачевский 23 января уехал к себе в Смоленск, даже не оставшись на похороны скончавшегося в это время Ленина. В марте сторонник Троцкого Э. Склянский был заменен на посту заместителя председателя Реввоенсовета внефракционным большевиком М. Фрунзе. В армии разворачивается реформа, связанная с перетряской кадров и сокращением численности войск. Одним из эпизодов этой реформы стала отставка Тухачевского с поста командующего фронтом (вероятно, для этого его пришлось даже на время взять под стражу), который затем был упразднен. Руководители СССР не собирались в ближайшее время воевать, они начали строить социализм в одной стране.
Итоги дискуссии с Троцким были подведены на XIII партконференции 16–18 января 1924 г. С докладом выступил Сталин. "Большевизм не может принять противопоставления партии партийному аппарату", - воздвигает Сталин пограничный столб, отделяющий сталинизм от троцкизма. Аппарат - это не бюрократия, а лучшие люди партии, ее выборные органы. Чиновничество теперь будет прятаться за выборными органами, подбирая их состав. А воля выборных органов будет определяться большинством Политбюро. Оно выпускает документы от имени ЦК партии. И если Троцкий не согласен с большинством партийной олигархии, он действует против ЦК, против партии. Иная точка зрения, по мнению Сталина - это "бесшабашный анархо - меньшевистский взгляд". Нет, Троцкого еще нельзя "ставить на одну доску с меньшевиками". Пока. Но Сталин напоминает, что Троцкий вчера еще боролся "с большевизмом рука об руку с оппортунистами и меньшевиками". Так что не ему учить большевистскую гвардию.
Сталин вопрошал зал: "существует ли ЦК, единогласные решения которого уважаются членами этого ЦК, или существует лишь сверхчеловек, стоящий над ЦК, сверхчеловек, которому законы не писаны… Нельзя проводить две дисциплины: одну для рабочих, а другую - для вельмож". Троцкий - не борец за демократию, а кандидат в сверхчеловеки, раскольник и нарушитель партийной дисциплины.
Не бюрократизация, а фракционность, раскольничество - главная опасность. Троцкий выводит фракционные споры из произвола партийного аппарата, который не позволяет разногласиям свободно разрешаться. Сталин возражает: "Это немарксистский подход, товарищи. Группировки у нас возникают и будут возникать потому, что мы имеем в стране наличие самых разнообразных форм хозяйства…" В стране есть и капитализм, и государственное хозяйство, в партии состоят представители разных социальных слоев. "Вот причины, если подойти к вопросу марксистски, причины, вытягивающие из партии известные элементы для создания группировок, которые мы должны иногда хирургическим путем обрезать, а иногда в порядке дискуссии рассасывать идейным путем". Сталинский взгляд на эту проблему был глубже и страшнее троцкистского. Партия, обладающая монополией на власть, подвергается давлению со стороны разных социальных групп. И она не должна поддаваться этому давлению. Она должна быть "монолитной организацией, высеченной из единого куска", чтобы ликвидировать противоречия в обществе, и превратить в его коммунистический монолит. Проводниками чуждых влияний являются группировки. Разногласия, возникающие на почве любых идейных споров - это основа для растаскивания партии в разные стороны. Конечно, лучше товарищей убедить. Но если они упорствуют - хирургический путь, отсечение сначала от руководства, а потом и от партии.
Для большевиков этот сталинский подход был в диковинку. При Ленине они привыкли спорить. Ленин, который был остроумным полемистом и теоретически возвышался над своей "старой гвардией", создал в партии традицию споров, которые заканчивались его, Ленина, решением. Это позволяло ему лучше контролировать ситуацию, выяснять мотивы недовольства, давало возможность соратникам генерировать идеи. То, что не принимал Ленин, не принимали и партийные съезды. Партийное единство сохранялось. Но инакомыслящих не наказывали, они не боялись споров. Ленин был готов "топнуть ногой", в решающие моменты запретить группировки, но при дефиците преданных большевизму кадров он не разбрасывался ими.
Теперь, без Ленина, такого "верховного судии" у партии не было. Зато в партию начался приток карьеристов, которые могли выполнять бюрократические функции и заменять идейных большевиков. Подчинение становилось большей добродетелью, чем генерирование идей. Новые идеи могли стать источником долгосрочных разногласий - вожди не могли убедить друг друга и не считали, что кто - то имеет право на последнее слово. "Воля партии", выраженная съездами и конференциями, была фальсифицирована аппаратом, и поэтому заставляла оппозиционеров подчиняться только формально, не убеждая их. В этих условиях требовался иной партийный режим. Вместо многообразия мнений в рамках большевистской доктрины - монолит. Для руководящей работы не годятся творческие люди, которые привыкли спорить, для кого обновление идей - стиль жизни. Победа Троцкого в 1923 г. означала бы сохранение ленинского режима в партии хотя бы потому, что он был склонен к обновлению идей и любил полемику. Но эти порядки в партии не соответствовали характеру бюрократического режима, который создали большевики в стране. С Троцким во главе этот режим не был бы устойчивым из - за противоречия между режимом в партии и в стране. Сталин с его стремлением к организованности и монолитности придавал системе должную органичность. Но привыкшие к дискуссиям с Лениным большевики не признавали право Сталина менять режим, они понимали полезность дискуссий, в то время как генсек понимал их опасность для диктатуры в новых условиях. Понимал он и опасность лично для себя, потому что его сила (как и сила компартии, как и предполагавшаяся сила коммунизма) была в централизованной организации, а не в полемических упражнениях. Это противоречие было непримиримым.
При этом сила Сталина была в монолитности его мировоззрения. Гениальность Ленина предполагала однозначность его догматов. Будучи большевиками, оппозиционеры тоже признавали эту гениальность. И Сталин задавал вечным спорщикам убийственный вопрос: "почему Преображенский не только в период Брестского мира, но и впоследствии, в период профдискуссии, оказался в лагере противников гениальнейшего Ленина? Случайно ли все это? Нет ли тут некоторой закономерности?" Преображенский с места крикнул: "Своим умом пытался работать". Ах, так. Сталинский ответ полон сарказма: "Это очень похвально, Преображенский, что вы своим умом хотели работать. Но глядите, что получается: по брестскому вопросу работали вы своим умом, и промахнулись; потом при дискуссии о профсоюзах опять работали своим умом и опять промахнулись; теперь я не знаю, своим ли вы умом работаете, или чужим, но ведь опять промахнулись будто". Смех в зале. Партийные делегаты смеялись над Преображенским, который работал своим умом, а не умом вождей. И поделом. Потому что большевики - оппозиционеры всегда по завершении дискуссии признавали правоту Ленина, даже в тех случаях, когда не были в ней уверены. И потом снова шли полемизировать. Сталин не был терпим к этой страсти к спорам.
В первой половине 20–х гг. Сталин еще не собирался уничтожать завсегдатаев партийных группировок, но уже пришел к выводу об их неисправимости. Раз поведение оппозиционеров закономерно, на них уже нельзя положиться, и они должны быть отсечены от руководства и трудоустроены где - то в среднем звене управления, как спецы. А партийное руководство должно состоять из тех, кто подчиняется быстро согласовываемым решениям. "Руководящее ядро" должно быть монолитным. Это был сталинский новый курс.
Но генсек понимал, что реализовать свои идеалы он сможет только постепенно, только шаг за шагом. Слишком различны были партия по Ленину и партия по Сталину. Конференция приняла резолюцию "О партстроительстве", основанную на декабрьском компромиссе с Троцким. Она осуждала "бюрократизацию партийных аппаратов и возникающую отсюда угрозу отрыва партии от масс", провозгласила свободу дискуссий без образования фракций. Осуждалась реакция на критику как проявление фракционности, превращение утверждения секретарей парторганизаций в их фактическое назначение (секретари должны были избираться). После этой ложки меда для оппозиции следовала большая бочка дегтя. "Новый курс" Троцкого был объявлен "фракционным манифестом", с которого началась "небывалая еще в истории нашей партии кампания против ЦК" (хотя как раз против ЦК Троцкий ничего не писал). Взгляды оппозиции были объявлены "мелкобуржуазным уклоном". Резолюция показала всей партии - Троцкий не является вождем и стратегом, он уклонист. Но как ценного работника партия оставляет его в своих руководящих органах. Оппозиционеры были возмущены - приняв их предложения, партия их же и заклеймила.
Выступление Троцкого и его союзников было во многом навеяно последними статьями Ленина, особенно их антибюрократическими и антисталинскими фрагментами. Несмотря на свою болезнь, Ленин интересовался происходящим, тем более, что в середине 1923 г. ему стало немного лучше, а в октябре он даже посетил Москву. 19–20 января Крупская прочитала Ленину резолюции партконференции с разгромными характеристиками выступления Троцкого. 21 января Ленину внезапно стало значительно хуже. Нового удара он не перенес и вечером скончался. Исчезло последнее серьезное препятствие на пути сталинского нового курса.