Судя по плану драмы, работу над ее текстом Д. Мережковский начал с пятого явления I действия, записанного в тетради первым, а затем, карандашом, дописывал первые четыре явления. В тексте (лл. 12–94-об.) сохранились следы авторской правки чернилами и карандашом. Упоминаний о работе над пьесой не сохранилось. Ее литературный претекст установить не удалось, но при раскрытии источников интертекста становится очевидно, что в пьесе использованы цитаты и реминисценции, отсылающие к творчеству Ф. Достоевского. Д. Мережковский также пытается воспроизвести совокупность его стилистических приемов. Как уже говорилось во второй главе, способом постижения наследия Ф. Достоевского была мифологизация, Д. Мережковский оперировал его образами, идеями, именами героев, названиями произведений как емкими семантическими формулами, за которыми подразумевается целый комплекс значений и возникают определенные ассоциации. Именно такие формулы введены в текст пьесы. Например,
...
" М .<арк>. Не сердитесь. Умирающему все позволено … Если вы когда-нибудь полюбите … позовите меня Я буду вам устраивать свидания, сторожить дверь и в щелку не подсматривать. Буду вашим слугой, Личардой верным, посредником, сводником…
Л .<ия>. Какое презрение!
М .<арк>. Презрение?
Л .<ия>. А то что же? … "крошечный бесенок с насморком". Желаете купить душу мою по дешевой цене" (638).
Требующее пояснения словосочетание "Личарда верный" восходит, конечно, не к сказке о Бове Гвидоновиче, а, если судить по контексту, к роману Ф. Достоевского "Братья Карамазовы". Это выражение Д. Мережковский использовал в книге "Л. Толстой и Достоевский", характеризуя не только Смердякова, но и Петра Верховенского, "Мефистофеля Ставрогина". Реминисценция "крошечный бесенок с насморком", введенная в реплику Лии, восходит к словам Ставрогина из романа "Бесы" ("О, какой мой демон! Это просто маленький, гаденький, золотушный бесенок из неудавшихся"), которая восемь раз приводится в пятой главе "Религии" книги "Л. Толстой и Достоевский". К творчеству Ф. Достоевского отсылает еще одна реплика героини:
...
" Л .<ия>. Да, особенно в белые ночи. Вот видите, небо внизу еще чистое, а вверху уже прозрачное, светится огонь за синим стеклом. И как мало звезд. Это к белым ночам. Хорошо тогда, но жутко. Как во сне. Достоевский правду сказал, что весь Петербург точно приснился кому-то точно, вот-вот проснется спящий – и ничего здесь не останется" (643).
Здесь использована реминисценция из романа "Подросток", причем она возникает в тексте книги "Л. Толстой и Достоевский" там, где речь идет о мистицизме Ф. Достоевского. Выражение "народ-богоносец", характерное для публицистики писателя, которой посвящена статья "Пророк русской революции (К юбилею Достоевского)", введено в реплику Бориса. Таким образом, неосуществленный замысел можно рассматривать как вариацию на темы произведений Ф. Достоевского.
Несколько фрагментов пьесы могут быть пояснены в контексте творчества самого Д. Мережковского. Так, в реплику Лии введен пересказ фрагмента и неточная цитата из "Прологов":
...
Л .<ия>. Есть… легенда, как один мужчина пошел ночью на кладбище, разрыл могилу, потер платок свой трупным гноем и нюхал: "вот чего ты хочешь, насыться!" – пока не угасла в нем похоть" (639),
а комментарий к нему прочитывается в статье "Тургенев" (1909):
...
"В "Прологах" повествуется, как одному юному отшельнику, распаленному блудным помыслом, старец посоветовал пойти на кладбище, разрыть могилу, натереть платок трупным гноем и понюхать, чем пахнет: "Тогда поймешь, чего хочешь". Так аскетизм и оргиазм сливаются в одной кощунственной лжи" (304).
Еще одна реплика -
...
" Л .<ия>. Ну да. Помните притчу… Когда люди спали, пришел враг и посыпал между пшеницами плевелы. Доброе семя – сыны Божьи, а плевелы – сыны лукавого. Несуществующие люди, автоматы, чертовы куклы, пустые маски, за кот.<орыми> нет ничего. Кажется, что они есть, но их вовсе нет. Не душа, а пар… Ну вот и я плевел… Я никогда не могла понять, что это такое… Мне самой иногда кажется, что есть "плевелы" и я." (640),
содержит реминисценцию библейского стиха (Мф., 13: 36–39):
...
"И приступив к Нему, ученики Его сказали: "Объясни нам притчу о плевелах…" Он же сказал им в ответ: "Сеющий доброе семя есть Сын Человеческий. Поле есть мир; доброе семя – это сыны Царствия (Божия), а плевелы – сыны лукавого. Враг, посеявший их, есть дьявол"",
который пересказан в реплике Федора в следующей пьесе Д. Мережковского. Между неосуществленным замыслом писателя и пьесой "Будет радость" существуют переклички, которые дают возможность утверждать, что работа над ним предшествовала созданию этой пьесы. В нее перенесены некоторые идеи, обнаруживаются и тематические сближения.
Пьеса "Будет радость" датируется 1914 г. по письму Д. Мережковского к Ф. Батюшкову из Парижа от 27 апреля – 10 мая 1914 г.
...
"Глубокоуважаемый Федор Дмитриевич,
я написал пьесу из современной русской жизни. Она вполне понятна, проста и, кажется, абсолютно цензурна. Мне бы хотелось познакомить с ней Вас, Н.А. Котляревского и В.А. Теляковского. Я возвращаюсь 5 мая в Петербург (выезжаю отсюда из Парижа 3 мая). Надеюсь, что застану Вас в Петербурге? Но застану ли Н.<естора> А.<лександровича> и Вл<адимира> Арк<адьевича>? Если пьеса понравится и будет пропущена, очень хотелось бы включить ее в репертуар будущего года. Сообщите об этом, пожалуйста, Нестору Александровичу, если он еще в Петербурге.
Что пьеса З.Н. Г иппиус? Мы об ней не имеем никаких известий.
Не знаю, хороша ли моя пьеса, но из того, что я ее написал, Вы видите, что я все-таки стараюсь и не забываю Л.<итературно>-Т.<еатральный> К.<омитет>. До скорого свидания.
Искренне преданный Вам Д. Мережковский"
(662–663).
Подтверждение того, что речь идет именно об этой пьесе, содержится в письме к В. Теляковскому от 11 мая 1914 г. из Санкт-Петербурга. В нем Д. Мережковский стремился пояснить своему корреспонденту замысел пьесы
З. Г иппиус "Зеленое кольцо", которая не прошла цензуру, но в начале писал о завершении работы над пьесой "Будет радость", рукопись которой прилагал к своему письму.
...
"В моем письме я сообщал Вам, что написал пьесу из современной жизни ["Будет радость"], которую хотел бы представить на Ваше рассмотрение, а также спрашивал [ Вас ], какова судьба "Зеленого кольца"" (663).
Пьеса "Будет радость" создавалась путем вариации различных литературных элементов. Но в отличие от предшествующих случаев, здесь исходными текстами были не произведения других писателей, а то, что сам Д. Мережковский писал о них. В процессе выявления источников текста оказалось, что ценностный контекст, в котором они находятся в литературной критике писателя, является отправной точкой для создания новой литературной комбинации уже в пьесе. Эта комбинация, в свою очередь, становится семантической конструкцией, готовой к перенесению в новый текст, например, в эссе Д. Мережковского, написанные уже в эмиграции.
Как и в незавершенной пьесе важнейшим, центральным тематическим слоем текста является творчество Ф. Достоевского. Так, в четвертом и пятом явлении I действия в реплики Гриши и Федора вводятся фрагменты цитат и реминисценции из романов "Братья Карамазовы" и "Бесы":
...
" Гриша . А "с умным человеком и поговорить приятно", по Смердякову?" (334)
" Гриша . Нет, папа, милый, я не сержусь, а только трудно мне с вами об этом… А насчет Паскаля, старец говорит: книга хорошая, но нельзя смешивать веру с вероятностью – "держать пари на Бога"…" (335)
" Федор . Неужели? А как просто! Главная мысль в том, что людям свойственно убивать себя не менее, а, может быть, и более, чем умирать так называемой естественной смертью. Звери умирают, люди убивают себя. Одна из всех живых тварей, человек сознает смерть и может убить себя и всегда убивает, хотя бы только частично – трудом, болезнью, пороком, святостью, безумием, – ну, словом, всем своим человечеством. И еще потому человек – самоубийца естественный, что тоже одна из всех тварей любит свободу больше, чем себя. А сделать смерть вольною, убить себя, как следует, значит победить страх смерти, начало всякого рабства, "оказать своеволие в высшем градусе", как верно определяет Кириллов у Достоевского" (336).
Последняя реплика является свернутым переложением комментария Д. Мережковского к сцене самоубийства Кириллова, который он дал в пятой главе "Религии" книги "Л. Толстой и Достоевский".
...
"…предел самоутверждения личности, предел "своеволия" – и все герои Достоевского могли бы сказать то же самое: последний раз противопоставляют они себя поглощающим их стихиям, утверждают свое я, свою личность, "заявляют своеволие" – в самой гибели своей" [175] .
В таком фрагменте диалога:
...
Федор . Шучу? Нет, Катя. А если и шучу, то на зло себе. Хочу плакать и смеюсь. Какой-то "демон иронии". В самом деле, "бес".
Катя . И то, что вы говорили давеча, и в статье, – не шутка?
Федор . Вы же знаете, Катя, вы все знаете!
Катя . Ну, тогда еще хуже. Нельзя говорить и не делать. А ведь вы не сделаете?
Федор . Не знаю, ничего не знаю. Заблудился в самом себе, запутался. Может быть, сейчас и не сделаю, а когда-нибудь…
Катя . Нет, никогда. Оттого и говорите. Если бы сделали, то молчали бы, стыдились… У вас нет стыда.
Федор . Верно, Катя, верно! Именно, стыда нет. Какая вы вещая! Все знаете… Что нет стыда, это и старец мне говорил намедни. "Макаки, – говорит, – макаки… не люблю макак!"
Катя . Что это?
Федор . Обезьянка такая бесстыжая. Я сначала не понял. А это он обо мне, о таких, как я, нестыдящихся" (339)
компилируются не реминисценции из романов Ф. Достоевского, а варьируются автореминисценции, о чем свидетельствует текст той же пятой главы "Религии". Так, в репликах закавычены "демон иронии", "бес", "макаки". В книге "Л. Толстой и Достоевский", анализируя образ Кириллова, Д. Мережковский использует эти выражения в том же контексте:
...
""От великого до смешного только шаг": откуда ни возьмись, выскакивает маленький, гаденький бесенок, "внезапный демон иронии". Петр Верховенский подает перо и диктует Кириллову предсмертное письмо, в котором тот принимает на себя убийство нигилиста Шатова. <…> Мы знаем, чья это "рожа с высунутым языком", кто этот "всемирный гражданин": это – рожа серого, теплого, мягкого, бескостного, того, у кого хвост "длинный, гладкий, как у датской собаки"; этот всемирный гражданин – скептический лакей Смердяков и позитивный барин Чичиков, бессмертный "приживальщик", вечная "обезьяна" "дрянного барчонка" Ставрогина, Ивана Карамазова и христианского философа Левина и языческого философа Ницше. Это он "своевольничает" и кощунствует, смешивает и смеется – человекобожескую трагедию превращает в дьяволов водевиль, лик Силы и славы – в "рожу с высунутым языком"" [176] .
И это касается не только книги "Л. Толстой и Достоевский". Обратим также внимание на то, что он стремится повторить, воплотить то, что М. Бахтин впоследствии называл диалогичностью Ф. Достоевского. Однако эта попытка Д. Мережковскому не удалась, поскольку по самому характеру дарования ему всегда была ближе монологичность Л. Толстого.
Еще один тематический слой прочитывается в таких репликах и фрагментах диалогов:
...
"…Спереди-то я ничего, даже недурен как будто, – "ах, как красиво!" А вот сбоку-то, сбоку, почти сзади – не узнаю себя, – в затылке, там, где скоро плешь начнется, да и в лице, особенно, в нижней челюсти, в угле носа и лба – что-то звериное, хищное, и смешное, и стыдное, стыдное… Сам себе чертом кажусь, своим собственным чертом." (340).
" Татьяна . Вот даже слова сказать не хочешь… За что полюбила? За правду, Федя, за то, что ты черту смотришь прямо в глаза.
Федор (усмехаясь). А-а! "Дерзновение"?
Мы для новой красоты
Нарушаем все законы,
Преступаем все черты…
Татьяна . Ну, что же, смейся! Мне все равно, мне все равно…
Федор . Я не смеюсь, а корчусь… не бойся, от своей собственной пошлости… Ну, а еще за что?" (343).
Здесь Федор цитирует стихотворение Д. Мережковского "Дерзновение" и произносит реплики, восходящие, по нашему мнению, к статье "М.Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества". Приведем три фрагмента из нее:
...
"Кажется, он сам если не осознавал ясно, то более или менее смутно чувствовал в себе это "не совсем человеческое", чудесное или чудовищное, что надо скрывать от людей, потому что этого люди никогда не прощают. Отсюда – бесконечная замкнутость, отчужденность от людей, то, что кажется "гордыней" и "злобою". Он мстит миру за то, что сам не от мира сего; мстит людям за то, что сам "не совсем человек"…"
"Если бы довести до конца это первое бессознательное впечатление, то пришлось бы его выразить так: в человеческом облике не совсем человек… Отсюда, наконец, и то, что кажется в нем "пошлостью"… У него было обратное тщеславие – желание быть как все. Все пошлости Лермонтова – разврат, "свинство", хулиганство с женщинами – не что иное, как бегство от "фантастического", от "неопределенных уравнений", безумное желание "воплотиться окончательно в семипудовую купчиху". До какой степени "пошлость" его только болезненный выверт, безумный надрыв, видно из того, с какой легкостью он сбрасывает ее, когда хочет…
Звери слышат человеческий запах. Так люди слышат… запах иной породы. Одни, особенно женщины, по первобытному греху любопытства, влекутся к нему, видят в нем "демона", как тогда говорили, или, как теперь говорят, "сверхчеловека"; другие отходят от него с отвращением и с ужасом: "ядовитая гадина", "антихрист"; или накидываются с яростью, чтобы загрызть, как собаки загрызают волка за то, что от него несобачий запах" [177] .
Обратим внимание: в статье о М. Лермонтове возникает такой же образ "обезьяны", что в пятой главе "Религии" и в пьесе:
...
""Бравый майор Мартынов", как называет его Вл. Соловьев, или попросту "Мартышка", как называл его Лермонтов (это в самом деле "мартышка", обезьяна Лермонтова, то же для него, что Грушницкий для Печорина, Смердяков для Ив. Карамазова)." [178] .
В образе Федора, таким образом, совмещаются черты литературных персонажей произведений Ф. Достоевского и М. Лермонтова – но не выдающегося русского поэта, а того мифологизированного образа М. Лермонтова, который создан в статье о нем и который является у Д. Мережковского выражением типа "сверхчеловеческого" в мировой культуре.
Нам уже приходилось говорить о том, что его типологию составляют образы Гёте, Байрона, Наполеона: не случайно между статьями и книгами, написанными о них, много буквальных перекличек [179] . В эту линию мировой культуры, полагал Д. Мережковский, входит и Паскаль. Ассоциативная связь, на наш взгляд, устанавливается таким образом. В реплике Федора есть слова-сигналы: "несуществующие души" и "плевелы".
...
" Федор . Не лги… Впрочем, о тебе не знаю. Но я сам сделал, сам захотел. Нравилось, "дерзновение"… "Красиво, ах, как красиво!" О, пошлость, пошлость! Не хаос, не бездна, а лужа: упал в грязь – ничего, мягко, – не ушибся, а только запачкался. Это-то мне и нравилось… да теперь еще нравится… И тебе, и тебе! Не лги – я знаю тебя. Хороши оба! Блудники, развратники, пакостники, "макаки" бесстыжие! С тринадцати лет – раньше – с тех пор, как помню себя… и все мы такие, все поколение. Это главное в нас. От этого все и пошло. Гриша прав: хулиганы, шуты, провокаторы. Не-существующие души, "плевелы"…" (344).
Их пояснение отсылает к двум разным контекстам. Первый – это статья о М. Лермонтове, в которой разъясняется, что такое "несуществующие души":
...
""Произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против Дракона; и Дракон и ангелы его воевали против них; но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий Дракон". Существует древняя легенда, упоминаемая Данте в "Божественной комедии", об отношении земного мира к этой небесной войне. Ангелам, сделавшим окончательный выбор между двумя станами, не надо рождаться, потому что время не может изменить их вечного решения; но колеблющихся, нерешительных между светом и тьмою, Благость Божия посылает в мир, чтобы могли они сделать во времени выбор, не сделанный в вечности. Эти ангелы – души людей рождающихся. Та же благость скрывает от них прошлую вечность, для того, чтобы раздвоение, колебание воли в вечности прошлой не предвещало того уклона воли во времени, от которого зависит спасение или погибель их в вечности будущей". Вот почему так естественно мы думаем о том, что будет с нами после смерти, и не умеем, не можем, не хотим думать о том, что было до рождения. Нам дано забыть откуда – для того, чтобы яснее помнить куда. Таков общий закон мистического опыта. Исключения из него редки, редки те души, для которых поднялся угол страшной завесы, скрывающей тайну премирную. Одна из таких душ – Лермонтов. <…> Это и есть премирное состояние человеческих душ, тех нерешительных ангелов, которые в борьбе Бога с дьяволом не примкнули ни к той, ни к другой стороне. Для того, чтобы преодолеть ложь раздвоения, надо смотреть не назад, в прошлую вечность, где борьба эта началась, а вперед, в будущую, где она окончится с участием нашей собственной воли" [180] .
Федор как "несуществующая душа" входит, таким образом, в типологию мифологизированных имен, созданную Д. Мережковским. Теперь продемонстрируем, как к ней присоединяется имя Паскаля. В начале пьесы "Будет радость" Гриша держит в руках книгу Паскаля "Мысли":