Властелин чужого. Текстология и проблемы поэтики Д. С. Мережковского - Елена Андрущенко 21 стр.


...

"Больше всего интересовал во вчерашнем вечере театр, т. е. какую Мережковский написал (или переделал из своего же романа) трагедию. <…> Переделывая роман в трагедию, автор, вероятно, в виду сценичности постарался еще нагляднее, ярче и незаслоненнее выставить сопоставление Петра и Алексея – новой и старой Руси. Из действия трагической судьбы царевича Алексея не получилось, а получилась литературная, талантливая, несколько примитивная пьеса, изобилующая сильными сценами и сценическими эффектами" [187] .

Рецензент полагал, что трагедия является инсценировкой романа "Антихрист. Петр и Алексей" и отмечал "литературность" этого произведения. И то, и другое совершенно справедливо. Для сцены были приспособлены 1 и 3 части первой книги; 2, 3 и 4 части второй, 2 часть третьей книги; 1,5,6 части шестой книги, 2 и 3 части десятой книги романа. Как известно, сам роман писался на основе многообразных исторических исследований царствования Петра и старообрядчества. Об этом свидетельствуют, в частности, некоторые выписки и записи Д. Мережковского, сохранившиеся в архивах. Он знакомился с трудами Н. Левицкого, автора "Учения раскола об Антихристе и последних днях мира по челобитным, поданным царю Алексею Михайловичу" (1880), И. Нильского "Об Антихристе" (1899), А. Пыпина "Петр Великий в народном предании" (1897), Г. Есипова "Государево дело. Рассказы об изветах, кляузах, допросах и пытках" (1880), П. Баснина "Раскольничьи легенды о Петре Великом" (1903), исследованиями по истории раскола (в т. ч. "Материалы для истории раскола за первое время его существования" под. ред. Н. Субботина", 1879), произведениями протопопа Аввакума. Источником сведений о нравах в окружении Петра послужил "Дневник" Корба, который цитируется и в книге "Л. Толстой и Достоевский". Некоторые старообрядческие источники романа раскрыла Е.М. Юхименко [188] . Совершенно очевидно, что специально для трагедии Д. Мережковский исторических источников не изучал. В качестве "источника" он использовал текст собственного романа.

Таким же образом создавалась трагедия "Юлиан" ("Смерть богов"). Вопрос о ее принадлежности Д. Мережковскому остается для нас открытым. Произведение при жизни писателя не публиковалось. Машинопись трагедии хранится в ОРК и Р СПбГТБ [189] . Она поступила в эту библиотеку в 1955 г. Экземпляр не является цензурным, в нем нет помет автора или читателей. Трагедия отпечатана на машинке, шрифт которой не перестроен согласно реформе орфографии 1918 г. На первой странице машинописи от руки с учетом реформы орфографии, вероятно, позднее сделана надпись: ""Юлиан-отступник" ("Смерть богов"). Трагедия в 5-ти действ. Д.С. Мережковского". Сведений об истории создания этой инсценировки и ее сценической истории не сохранилось. Почерк на титульном листе не совпадает с почерком Д.С. Мережковского. В перечне произведений, который он составил для А.В. Амфитеатрова в 1930-х гг., упоминаний о ней также нет.

Восстановить творческую или сценическую трагедии по отзывам рецензентов не представляется возможным. Единственным откликом на постановку трагедии "Антихрист. Юлиан Отступник", также созданной по роману Д. Мережковского, является рецензия Н. Розенталя, видевшего пьесу на сцене Петроградского драматического театра в 1922 г. Он сообщает, что инсценированы были роман Д. Мережковского и два действия первой части драмы Г. Ибсена "Кесарь и Галилеянин", но без участия Д. Мережковского [190] . Это очевидно: вряд ли бы сам писатель дал название, которым была озаглавлена третья часть его первой трилогии ("Антихрист. Петр и Алексей"). При сопоставлении машинописного текста с подробностями представления, содержащимися в отзыве Н. Розенталя, становится понятно, что речь идет о другой инсценировке. Так, он упоминает Ямблика, героя романа Д. Мережковского, но в машинописи трагедии такого действующего лица нет; описывает сцену восстания галльских легионов, вмонтированную в "ибсеновский кусок" и др. Машинописный текст не совпадает и с найденным нами "героико-историческим повествованием в стихах" "Юлиан-отступник" И.Н. Голованова (1898).

В машинописи трагедии некоторые сцены представляют собой монтаж фрагментов, находящихся в разных частях романа Д. Мережковского. Так, например, в романе Юлиан назван Антихристом в момент, когда срывает со знамени крест и надевает серебряное изваяние бога Солнца, Митры-Гелиоса (конец 1 части), а в машинописной трагедии определение "Антихрист" звучит на церковном соборе, созванном уже императором Юлианом (2-е действие трагедии). Спор церковников о единосущном и подобосущном (2-е действие трагедии) в романе происходит на соборе еще при жизни Константина (1 часть). Некоторые изменения внесены в образы Елены и Арсинои.

Если в романе Елена – антипод Арсинои, то в трагедии их образы сближены, опущена тема духовной эволюции язычницы Арсинои, склонившейся к христианству. Вопрос о принадлежности инсценировки Д. Мережковского нами не решен однозначно. С одной стороны, известно, что он перерабатывал свои произведения для постановки на сцене, по свидетельству Н. Розенталя и А. Луначарского, в его творческих планах было создание ряда пьес на основе романов. Характер работы с текстом романа подобен тому, как создавалась трагедия "Царевич Алексей". При поступлении экземпляра на хранение в Петербургскую театральную библиотеку авторство трагедии сомнений не вызывало.

Наблюдения над функционированием "чужого" слова в текстах пьес Д. Мережковского свидетельствуют об одних и тех же подходах, которые к концу 1910-х гг. меняются, как представляется, под влиянием коммерческих соображений. В письмах 1918–1919 гг. Д. Мережковский активно обсуждал передачу прав на издание второй трилогии и гонорар за него. Планы бежать из России вынуждали его торопить издательство "Огни":

...

"Покорнейше прошу <…> ввиду моего скорого отъезда, по возможности, ускорить дальнейший набор, чтобы мне успеть исправить корректуру" [191] .

Уезжая, он оставил доверителем своих издательских дел А.О. Грузенберга, который продолжал переписку с издательством, приобретшим до 1 июля 1925 г. "исключительные права" на издание "Царства Зверя". В письмах той поры кроме подписи бухгалтера издательства появляется и подпись "комиссара".

Видимо, из этих же соображений, в надежде на съемку фильма в середине 1930-х гг. он взялся за сценарий "Данте", впервые опубликованный Т. Пахмусс, которая восстановила его творческую историю по письмам к В. Злобину [192] .

Сценарий писался путем монтажа фрагментов первой части "Жизнь Данте" книги "Данте". Он состоит из 13 частей; текст I тома – из 19. Заглавия некоторых из них совпадают: второй части сценария "Пожираемое сердце" и четвертой главы первой части книги; четвертой части "Смерть Беатриче" и названия восьмой главы первой части книги; девятой части "Маленький Антихрист" и названия тринадцатой главы первой части и т. д. Как и в случае с трагедией "Царевич Алексей", Д. Мережковский смонтировал в сценарии части своего же произведения, с тем отличием, что "источником" был не роман, а его исследование жизни итальянского поэта. Способ, которым это сделано, отличается от пьесы "Будет радость": писатель оперирует не автореминисценциями, а выбирает фрагменты текста, наиболее, по его мнению, выразительные. О том, что такой подход к созданию сценария не был продуктивным, свидетельствуют, в частности, впечатления В. Злобина от работы над сценарием "Борис Годунов":

...

"Мережковский не знал, как писать сценарий" [193] .

Фильм по нему снят не был, в отличие от "Царевича Алексея", историю которого восстанавливает Р. Соболев [194] .

Сценарий "Борис Годунов" впервые опубликован Т. Пахмусс, которая датирует его замысел концом 1920-х гг. Восемь сцен сценария публиковались в 1957 г. в парижском журнале "Возрождение" (№ 36–38) под редакцией В. Злобина. Текст сценария, хранящийся у Т. Пахмусс, состоит из 16 сцен.

Как писал В. Злобин, его источниками должны были стать пушкинская трагедия и "Царь Борис" А.К. Толстого. Анализ свидетельствует, что в сценарии использовался также текст трагедии писателя "Смерть Иоанна Грозного" и, как справедливо указал С.И. Кормилов, текст его романа "Князь Серебряный" [195] . В сценарии также выявлены реминисценции из трагедии А.С. Суворина "Царь Димитрий Самозванец и царевна Ксения" (1904). Т. Пахмусс реконструировала текст сценария согласно своим представлениям, с которыми сложно согласиться. Она включила в публикацию так называемые "иночтения", являющиеся, по существу, вариантами сцен: V "Кабак" ("В кабаке"), IX "Бегство из монастыря" ("Бегство") и X "Корчма" ("Корчма"). Варианты "В кабаке" и "Бегство" отличаются от сцен, включенных в основной текст сценария, меньшей организацией, включают лирические отступления, эмоциональные реплики, отсутствующие в окончательном тексте. В то же время, "иночтение" "Корчма" представляется более совершенной, по сравнению с основной, сценой. В ней реплики распределены между действующими лицами, названными в начале строки, авторские ремарки сжаты и сокращены. В связи с этим при публикации нами было принято решение "иночтение" "Корма" поместить в основном корпусе текста, а сцену "Корчма", помещенную Т. Пахмусс в основном тексте, перенести в "Варианты". Сцена "В бане у Шуйского" содержит диалог Шуйского и Воротынского о поимке беглых иноков, почти дословно повторяющий диалог героев в сцене "Прием послов". В связи с отсутствием возможности познакомиться с рукописью, мы не смогли установить, в связи с чем в VII сцену авторами введен диалог, в VI сцене уже повлиявший на поворот сюжета: доклад Шуйского Борису об аресте Григория в VI сцене исключает вопрос Шуйского "Знает царь?" в следующей сцене. Большие различия текста сцен VI и VII не позволяли ни одну из них исключить из основного текста сценария.

История текстов пьес иллюстрирует еще один вариант отношения Д. Мережковского к чужому тексту. В сравнении с "Вечными спутниками" и "Л. Толстым и Достоевским" возникает иная "литературность". Это уже не только комбинация литературных заимствований, но и эксплуатация "чужой" точки зрения, которой "работает" писатель, создавая стилизации и вариации. Несмотря на иное задание – художественное, а не критическое или публицистическое, – он вновь отталкивается от пересозданного другим писателем, а не преодолевает сопротивление "познавательно-этической направленности жизни". Но именно эта цель побуждает его изменить характер использования "чужого" замысла, а также – в случае с пьесой "Будет радость" – рассматривать свои собственные прежние публицистические или критические тексты как готовый материал для этого нового художественного произведения.

Глава IV Слово "Вечных спутников" в историософской трилогии Д. Мережковского

Трилогия "Тайна Трех: Египет и Вавилон" (Прага, 1925), "Тайна Запада. Атлантида – Европа" (Белград, 1931) и "Иисус Неизвестный" (Белград, 1932–1934) создавалась писателем в эмиграции. "Тайна Трех" публиковалась частями в "Современных записках" и в парижском трехмесячнике "Окно", выходившем в 1923 г., а затем была выпущена отдельным изданием в Праге в 1925 г. Когда она вышла в свет, читателям было сложно узнать в книге прежнего Д. Мережковского. Несмотря на то, что он всегда считался мастером цитации, компиляции и пересказа, виртуозно приспосабливавшим чужой текст для иллюстрации собственных идей, все же его собственные интерпретации, причем довольно пространные, всегда оставались в тексте главными. В этой книге он выражается кратко, почти афористично, нередко оставляя без собственного комментария цитируемый текст или комментируя его чрезвычайно скупо.

Книга состоит из трех частей, в первой из них – шесть, в остальных семь глав, каждая из которых разбита на маленькие главки. Эта форма совершенно нехарактерна для письма Д. Мережковского. Графически главки книги выглядят так:

...

"XVI

Наше "знание" – невежество, наше "просвещение" – тьма. "Ждем света, и вот, тьма; озарения, и ходим во мраке. Осязаем, как слепые, стену, ходим ощупью; спотыкаемся в полдень, как в сумерки; между живыми, как мертвые". Не о нас ли это сказано?" [196] .

Книга начинается главкой, задающей тему всего рассуждения:

...

I

"Слава Пресвятой Троице! Слава Отцу, Сыну и Духу! Слава божественному Трилистнику!" (52),

и завершается как при кольцевой композиции утверждением, что "совершается Тайна Трех" (557). Внутри глав также соблюдается кольцевая композиция. Так, первая часть "Небывалое" завершается словами, отсылающими к началу:

...

"XVII

Слава Божественному Трилистнику! Слава Отцу, Сыну и Духу! Слава Пресвятой Троице!" (146).

Не только "Тайна Трех", но и "Тайна Запада" написана в такой форме: главы поделены на небольшие перенумерованные главки, каждая из них представляет собой самостоятельный и завершенный текст, в совокупности они развивают одну идею. Рискнем предположить, что образцом для такой формы размышления была книга Паскаля "Мысли". Напомним, как графически выглядят ее главки:

...

"Разные мысли о религии.

XXXI

Приятно находиться на корабле, выдерживающем бурю, когда уверен, что это судно никогда не погибнет. Преследования, обращенные против Церкви, походят на стихии, обуревающие такой непотопляемый корабль.

Историю Церкви следовало бы назвать историей истины" [197] .

Интересно совпадение образа корабля у Паскаля и у Д. Мережковского, видимо, случайное. Но если в "Мыслях" выражена уверенность в "непотопляемости" корабля, у Д. Мережковского – ощущение надвигающейся катастрофы. Он сравнивает свои книги с письмом в бутылке, которое брошено с корабля, терпящего бедствие, а затем, в "Тайне Запада" – судьбу человечества с крушением "Титаника".

Трудно согласиться с мнением Ю. Терапиано, что в эмиграции Д. Мережковский

...

"…кажется, вовсе не заботился о внешней стороне своих писаний" [198] .

В данном случае он позаботился о форме: напоминающая "Мысли" способом размышления – максимами и афоризмами, – она как нельзя лучше соответствовала его новым задачам. Несмотря на глубокий пессимизм, связанный с тем, что человечество движется по губительному пути, он предпринимает попытку поведать о глубокой древности, в которой уже прозвучало пророчество о приходе Мессии. Но делает это, как полагает О. Кулешова, подобно Платону, соединяя "мысль и художественный образ в одну структуру" [199] . Импульсом к созданию этой книги, вероятно, было сенсационное обнаружение гробницы Тутанхамона и археологические открытия той поры. Его дилогия "Мессия" ("Рождение богов. Тутанкамон на Крите", 1924, "Мессия", 1926–1927) написана также на "египетскую" тему: А. Лавров считает "Тайну Трех" "своего рода философско-историческим комментарием" к ней [200] .

Существенное отличие текста трилогии Д. Мережковского от всех предшествующих состоит в том, что он почти везде указывает источники цитат. Что стало причиной этого, можно лишь предполагать. Видимо, как и в случае с цитированием трактатов Л. Толстого во введении к "Религии", он стремился быть абсолютно точным и дать возможность читателю проверить свою правоту. Д. Мережковский редко указывает издание или страницу, обычно называя имя и произведение. Они могут быть установлены по изданиям, которые были ему доступны: при этом обнаруживаются неточности при цитировании или переводе. Возможно, причину следует искать и в особом типе повышенной публицистичности, которая здесь возникает. Она создается за счет комбинации специально подобранных цитат, в совокупности выражающих авторскую позицию. Потому Д. Мережковскому важно сослаться на авторитетное слово, всякий раз указывая источник цитаты, а собственный комментарий свести к минимуму.

Между первой и второй частями трилогии Д. Мережковским не устанавливается видимая связь. Вместе с тем, слово "Атлантида" вводится в текст "Тайны Трех" двадцать три раза и автор прочерчивает перспективу – "от "Атлантиды" до "Апокалипсиса"" (141), что является темами двух его следующих книг. Тема последней части трилогии, "Иисус Неизвестный", оформляется в финале "Тайны Запада":

Назад Дальше