И это – можно утверждать – не только факты, единственно возможные для исследователя в сфере психологии – психологии сознания, но также и личности, мышления и вообще всяких высших, собственно человеческих форм психической деятельности человека, но – также и факты, на получение и анализ которых как раз исследование в этом случае должно быть с самого начала и нацелено!
Положение дел, несовместимое с самыми фундаментальными принципами естественнонаучного исследования, в сфере конкретной психологии человека должно быть возведено в принцип исследования и "поставлено во главу угла". Именно к такому, более чем парадоксальному с точки зрения самосознания исследователя естественнонаучной ориентации, выводу с необходимостью приводит анализ культурно-исторической концепции Выготского.
В каком-то смысле можно было бы сказать, что "продуктивная ловушка" – это ловушка, ловящая самое себя и вместе с тем – оказывающаяся и после "срабатывания" парадоксальным образом чем-то большим, чем она сама была "до" этого срабатывания и "вне" него. Иначе говоря, подобного рода ловушка – это прибор, ловящий нечто не вне себя, но "на себе" и на своей работе.
Если воспользоваться противопоставлением, введенным самим Выготским, можно было бы сказать, что "ловушка для природы" подобна "телескопу", лишь продолжающему в своей амплификации естественную способность человека, тогда как "ловушка для сознания", или "продуктивная ловушка" – сродни "градуснику".
"Экстериоризация" и метод культурно-исторической психологии
"За всеми высшими функциями и их отношением, – пишет Выготский в работе 1929 года, – стоят генетически социальные отношения, реальные отношения людей. Отсюда: принцип и метод персонификации в исследовании культурного развития, то есть разделения функций между людьми, персонификации функций: например, произвольное внимание – один овладевает – другой овладеваем. Разделение снова надвое того, что слито в одном (ср. современный труд), экспериментальное развертывание высшего процесса (произвольного внимания) в маленькую драму" ( Выготский , 1986, с. 54).
Мы привели этот выразительный пассаж, в котором с исключительной даже для Выготского ясностью центральная идея метода его культурно-исторической психологии формулируется именно как идея метода "экстериоризации" (в данном случае – в форме "драматизации"), для того чтобы подчеркнуть, что "экстериоризация" понимается здесь не только как чисто методический ход, позволяющий исследователю "вернуться" к генетически исходным формам высших психических функций (которые, как мы знаем, по Выготскому, суть всегда интерпсихические функции). Прежде всего, "экстериоризация" понимается тут в своем "психотехническом" измерении – как акт радикальной реорганизации психики человека с чертами подлинной (и неустранимой) "продуктивности". Акт "экстериоризации" "выводит наружу" для исследователя такую форму (культуру) психической деятельности, которой до и без этого специально организуемого акта "исследовательской", вроде бы – чисто "познавательной" – деятельности вообще не существовало и существовать не могло, которая только благодаря этой акции "экстериоризации" впервые устанавливается, приводится к своему существованию.
Иначе говоря, в идее экстериоризации [58] , в понимании Выготского, мы обнаруживаем все основные черты того общего метода "ловушек для сознания" (психики), которые мы уже обсуждали ранее в связи с "объективно-аналитическим методом психологии искусства" и проблемой объективного метода в психологии сознания.
И в данном случае решающе важным оказывается установленное ранее принципиальное различие между "ловушками первого рода" ("ловушками для природы") и "ловушками второго рода" ("ловушками для сознания"). То обстоятельство, что культурно-историческая психология должна иметь дело именно с последними – с "ловушками для сознания", ибо именно они и являются, по сути дела, объектом ее изучения, ведет к чрезвычайно важным следствиям.
Так, уже отсюда проистекает принципиальная неприменимость в рамках культурно-исторической психологии естественнонаучной парадигмы исследования, как мы то уже отмечали в связи с разбором "психологии искусства" Выготского и к чему мы еще вернемся непосредственно ниже.
Здесь же заметим, что в подобной ситуации оказывается не только исследователь, работающий в рамках культурно-исторической психологии в узком смысле, но – также и психолог, работающий в традиции "общепсихологической теории деятельности". Ибо понятие "экстериоризации", трактуемое в плане метода, и в ней занимает центральное место, принимая лишь другую конкретную форму, реализуясь в понятиях "опредмечивания" и "распредмечивания" деятельности.
И тут – чрезвычайно важный в методологическом отношении – продуктивный характер "опредмечивания" не был достаточно последовательно продуман ни самим создателем этой концепции, ни его современными последователями, равно как и критиками.
Психология, единицей анализа в которой выступает система психотехнических действий – система, включающая не только непосредственно самую акцию преобразования психики, но также и те сложнейшие кооперативные и коммуникативные связи и отношения мыследеятельности, которые обеспечивают осуществление и организацию этой акции, – такая психология с необходимостью является "психологией распредмеченного знания" (или, точнее сказать – "предметно-распредмеченного").
Иначе говоря, она оказывается психологией, имеющей дело со знанием, "извлеченным" из его прямого отношения к объекту и взятым в его существенном отношении к некоторому более широкому целому системы мыследеятельности, – целому, внутри которого это знание производится и обращается, существуя лишь как несамостоятельный элемент этой системы, но, вместе с тем – целого, которое, в свою очередь, само только благодаря получению и употреблению этого знания и может осуществляться и развиваться.
Иначе говоря, психология, единицей анализа в которой выступает система психотехнического действия, в некоторых отношениях выступает сходной с "общей психологией" по Выготскому, отличаясь от нее, правда, в том, что имеет дело не с анализом уже преднаходимых психотехнических действий, но – с анализом действий, которые лишь благодаря этому "их" анализу и в зависимости от его характера и результатов осуществляются.
Здесь важно – психотехнических действий, осуществляемых "здесь-и-теперь" и, стало быть, в зависимости от знания о них, получаемого в их анализе [59] , – в отличие от преднаходимых, всегда уже осуществленных в прошлом и, значит, безотносительно к их анализу и исследованию [60] .
Понятие "психотехнического описания" объекта
Особый тип знания, с которым мы встречаемся в данном случае, реализует особый тип описания объекта изучения – описания, которое можно было бы назвать "психотехническим" описанием, то есть описанием, нацеленным не на фиксацию законов естественной жизни объекта, но – на фиксацию условий возможности направленного его преобразования. Иначе говоря, "психотехническое" описание – это описание объекта не в его автономном существовании, существовании, независимом ни от какой человеческой мыследеятельности, и в частности – от его изучения, но, напротив, описание объекта именно с точки зрения задачи, а также средств и способов его направленной трансформации – трансформации посредством и внутри самого исследования объекта. Или кратко: "психотехническое" описание – это описание объекта с точки зрения системы психотехнического действия.
Подобного рода описание изучаемого объекта можно встретить не только в случае культурно-исторической теории. Таковы, например, психоаналитические описания, в чем отдавал себе отчет уже К.Г. Юнг, когда он развертывал, в частности, свое учение о пути духовного роста личности, или – процессе "индивидуации", или же – свою версию психологии сновидений.
Подобного рода описания, правда, уже не "психотехнические" в узком смысле слова, можно встретить и в философии. Именно так – то есть с точки зрения фиксации условий возможности трансформации "объекта" мысли – строятся, например, описания человеческих "страстей" у Декарта и у – столь близкого Выготскому – Спинозы. Они описываются с точки зрения преобразования их (и всей духовной организации человека) в направлении овладения ими (и, соответственно – "очищения интеллекта", делающего возможным "истинное познание"), в направлении полного духовного перерождения и освобождения человека.
Еще раньше последовательное проведение психо– и сотеро-технической точек зрения реализуется в платоновском учении о "теле" и его "умирании" [61] .
Парадоксальным выражением этого особого ракурса описания может служить признание того, что "страсти" и, соответственно – "тело", как они рассматриваются этими мыслителями, существуют далеко не у всех людей, но начинают существовать только для тех, кто встает на путь особой духовной работы и лишь внутри нее и в ее контексте. Иначе говоря – как мы отмечали выше, при разборе некоторых мыслей Выготского о системном характере высших психических функций, сформулированных им в черновых заметках ( Выготский , 1929, с. 62) – и здесь определяющими самую природу и закономерности жизни тех или иных отдельных психологических образований (у Выготского – сновидений, различных форм психопатологии и др.) оказывается та – более широкая – рамка, внутри которой эти психологические образования выступают, а также место, которое они там занимают. Такой рамкой в рассматриваемых случаях выступает тот или иной тип специальной психотехнической и духовной работы, переживания ( Василюк , 1984).
Исследование и практика
Главным в идее метода культурно-исторической психологии является то, что исследование должно быть непосредственно и органически включено в практическое – психотехническое – действие. И включено так, чтобы практика с самого начала и намеренно развертывалась в такой форме, которая не позволяла бы ей осуществляться без этого включенного в нее исследования. Причем это включение, или "внедрение", себя в практическое – психотехническое – действие должно в конце концов обеспечиваться самим же исследованием!
То есть – в противоположность основной установке естественнонаучного метода, состоящей, как мы отмечали, как раз в том, чтобы в конце концов получить такое знание об объекте изучения, которое позволило бы исследователю реализовать в эксперименте представление объекта, полностью исключающее всякое знание о нем и всякое познание его в качестве необходимого условия его существования, – формулируемое нами понимание метода культурно-исторической психологии ориентирует исследователя на получение (на каждом шаге исследования) такого знания об объекте изучения, которое дозволяло бы развертывать такую форму практики (психотехнического действия), которая бы с необходимостью предполагала в качестве необходимого условия самого ее существования (опять же – непрерывное) получение знания о ней и ее исследование.
Иными словами, исследование в данном случае должно быть всего лишь особым образом экстериоризированной частью самой же системы психотехнического действия, внутренней функциональной частью, непосредственно включенной в качестве таковой – части, функционального "органа" – в самую систему практического (психотехнического) действия.
При этом, как мы уже говорили, самый этот момент включения исследования внутрь психотехнической практики – его осуществления и, соответственно, получения нового знания об этой системе практики как о единственно реально существующем целом, о действительной единице изучения, – самый этот факт "включенного" характера исследования в культурно-исторической психологии является "продуктивным" по отношению к жизни исследуемого объекта – соответственно тому, что исследование тут является продуктивной "ловушкой для сознания", которая, как мы разъясняли это понятие выше, "ловит" нечто, чего до того не существовало, что лишь благодаря срабатыванию этой ловушки впервые только и приводится к своему существованию.
Заметим, что с точки зрения классической культуры рациональности подобного рода схема метода представляется глубоко противоречивой и потому невозможной и недопустимой.
В частности, традиционный способ мышления с необходимостью должен "обнаруживать" тут "дурную бесконечность" развертывания схемы метода, невозможность ее "замыкания", остановки движения по ней: исследование практики (включающей это исследование) предполагает исследование исследования (практики, включающей это ее исследование) и т. д. до бесконечности!
Стоит, однако, только попытаться продумать стоящие за подобным рассуждением допущения, чтобы поймать себя на том, что в нем, по существу, реализуется прежний способ мышления и способ представления ситуации исследования: исследование – на каждом шаге развертывания этого рассуждения – по-прежнему представляется совершенно внешним по отношению к исследуемому – "прогрессивно разбухающему" при этом – объекту изучения.
На самом же деле, в культурно-исторической психологии оно – именно "внутреннее". А то, что в рамках прежнего способа мышления тут с неизбежностью возникают парадоксы и апории, и указывает на то, что вместе со сменой основной схемы метода должен также смениться и самый тип рациональности – самый способ мышления и представления рассматриваемой новой – "неклассической" – ситуации в исследовании.
Направление движения, которое здесь намечается, а именно – построение исследования внутри особым образом организуемых психотехнических практик, это направление и должно обеспечить решение перечисленных выше, при анализе ситуации в современной психологии, задач, в частности – задачи аккумуляции опыта различных практик и обеспечивания его передачи из одной практики в другую.
Конечно же, и в рамках психотехнической парадигмы иследования проблемы – и, быть может, даже только более трудные и важные проблемы – еще остаются, но они уже становятся доступными обсуждению, и возникает надежда если не на их решение, то, по крайней мере, на какую-то разработку, тогда как при естественнонаучном подходе они оказываются принципиально неразрешимыми.
Почему? Во-первых, потому, что каждая система психотехнического действия, даже каждый акт осуществления такого действия оказываются предельно индивидуальными. И обычные практико-методические знания, которые получаются в одной системе, оказываются в принципе непереносимыми в другую. Все оказывается предельно ситуативным. Каждый, кто участвовал в тех же тренинговых группах или в тех или иных практиках "стимуляции творчества", не может не согласиться, что происходящее там – каждый раз уникально, что оно происходит "здесь и теперь" и повторить его, воспроизвести невозможно. "Мастером" мы и называем человека, который предельно четко улавливает особенности ситуации и предельно точно и адекватно "по ситуации" и действует.
Мастер, конечно, накапливает опыт. Когда он проведет 25 групп, он скорее всего будет действовать более эффективно, чем после проведения двух. Хотя некоторые, даже самые крупные практики, отрицают это. Так, например, Роджерс в своей книге о группах ( Rogers , 1970) прямо говорит о том, что он – крупнейший в мире авторитет в этой области – гораздо чаще, чем начинающий "ведущий", оказывается в положении, когда не знает, что делать; и какой-нибудь начинающий "ведущий" зачастую более эффективно находит выход в ситуации, чем он.
Но даже если допустить, что накапливание индивидуального опыта такого "ведущего" или участника группы и происходит, то передать этот опыт за границы непосредственных участников группы – передать его через знание – оказывается невозможным. Если рассказывать о групповых занятиях тем, кто никогда не был в группе, – тем, кто никогда не имел этого опыта изнутри, то рассказ этот производит, как правило, странное впечатление. Слушатели не могут даже понять, как это серьезные люди, с серьезными задачами – вплоть до задач своего личностного развития – могут играть в эти "детские" игры. Ибо, по рассказам, группы представляются совершенно никчемным и совершенно никуда не ведущим занятием, и после того, как участники рассказали, чем они занимались, кажется, что они скорее всего обманывают, с таким пафосом говоря о том, как много они получили из опыта групповой работы. Если в данном случае давать обычные описания естественнонаучного типа, то есть описывать процессы в группах как естественно протекающие по определенным законам процессы, то такое описание оказывается совершенно неспособным передать опыт работы группы.
Однако если перейти к выработке и использованию некоторого иного типа знаний – знаний, которые выступают не в функции пассивного "отражения" жизни некоторого естественно существующего объекта, но – в особой инструментальной – психотехнической функции, то есть знаний, существующих прежде всего внутри самой же этой психотехнической практики, знаний, позволяющих получить особого рода – "экстеризованные" в знаниях – формы существования самого изучаемого процесса, знаний, в которых соответствующая психотехническая практика живет и осуществляется, только через них и благодаря им существуя, – то в такого типа знаниях можно уже будет не только фиксировать опыт этих практик и пытаться обеспечить его передачу, но, быть может, также – с опорой на них – пытаться решать задачу направленного развития практик.
Заключение. На пути к конкретной психологии человека
Они подобны плющу, который поднимается не выше деревьев, его поддерживающих, и даже часто, достигнув вершины их, спускается вниз; мне кажется, что подобно этому идет вниз, то есть спускается ниже уровня простого невежества, тот сорт учеников, который не довольствуется взглядами учителя, а подсовывает ему все, что возможно, – разрешение многих проблем, о которых он ничего не говорил и, быть может, никогда не думал. Эти люди пробавляются темными понятиями, с которыми можно очень удобно философствовать, очень смело говорить и бесконечно спорить; они кажутся мне слепцами, которые хотят без вреда для себя бороться со зрячим и для этой цели сходят в самую глубь совсем темного подвала; они должны радоваться тому, что я не издаю своих принципов философии, потому что они настолько просты и очевидны, что сделай я это, я, так сказать, открыл бы окна и напустил бы света в тот подвал, куда они спустились для того, чтобы драться.
Р. Декарт (Рассуждения о методе)
Если бы мы прочли каждое слово Платона и Аристотеля, то все же – без уверенности в собственном суждении не сделали бы и шагу далее в философии; обогатились бы только наши исторические сведения, а не наше знание.
Р. Декарт (Правила для направления духа)
Разделяемый большинством исследователей творчества Выготского предрассудок (который по убеждению этих исследователей является выражением действительно исторической точки зрения на его концепцию) состоит в том, чтобы рассматривать культурно-историческую теорию как шаг на пути к чему-то другому в контексте "непрерывного прогресса психологической науки". Это могут быть отдельные идеи и достижения современной психологии или же та или иная современная концепция в целом (скажем, "общепсихологическая теория деятельности" или "теория планомерного формирования умственных действий"). Чрезвычайно характерны в этом отношении некоторые работы, представленные в сборнике материалов конференции по Выготскому (Научное творчество Л.С. Выготского, 1981).