Между тем проницательными исследователями творчества Выготского все чаще фиксируется "неравномощность" культурно-исторической теории и тех концепций, "ступенькой" к которым она якобы является. Неравномощность – в пользу первой. Так, В.В. Давыдов ( Davydow , 1982), рассматривая отношение между культурно-исторической теорией и общепсихологической теорией деятельности, ставит под вопрос расхожее представление о теории деятельности как о теории, в которой основные идеи культурно-исторической психологии Выготского получили якобы свое современное развитие и разработку, резонно обращая внимание на то, парадоксальное с этой точки зрения обстоятельство, что в рамках этой "более развитой" теории (равно как, добавили бы мы, и в рамках других современных общепсихологических концепций) не оказывается, в частности, достаточных категориальных средств для адекватного анализа ее "предтечи", в силу чего в данном случае не удается применить методологический принцип "обратного хода", в соответствии с которым, как известно, "анатомия человека оказывается ключом к пониманию анатомии обезьяны". Культурно-историческая теория не есть такая "обезьяна" на пути к какой-нибудь современной теории, но – в лучшем для них случае – она должна рассматриваться как современный им "человек".
Но понимал ли сам Выготский истинное значение того, что он сделал в психологии? По-видимому, какое-то достаточно высокое сознание исключительности своего вклада в психологию, глубокая и твердая убежденность в верности избранного пути, отчасти даже – миссионерская одержимость и ощущение своей "призванности", ангажированности своим делом, о котором он нередко прямо так и говорит в нарицательной форме в письмах к соратникам: "что касается нашего дела", дела, о чистоте которого он почти болезненно печется, всякую угрозу которому или неудачу в осуществлении которого чрезвычайно остро переживает как свою личную (письмо к А.Р. Лурия от 26 июля 1927 г. и другие, письма к А.Н. Леонтьеву от 15 апреля 1929 г. и от 2 августа 1933 г.). И рядом с этим подчас соседствуют чрезвычайно резкие суждения и оценки уже сделанного, осознание "убивающей незначительности" того, что уже "успето" по сравнению с бесконечностью задач (письма к А.Н. Леонтьеву, рукопись 1929 г. – см.: Выготский , 1986 и др.).
И все же поразительно, до какой степени Выготский не осознает своего открытия в психологии, не отдает себе отчета в действительных масштабах произведенного им переворота в развитии психологической мысли, насколько подчас робко и нерешительно проводит он свои самые оригинальные идеи, пытаясь во что бы то ни стало "вписать" их в довольно плоские и примитивные рамки традиционного психологического мышления своего времени, не решаясь до конца порвать с живущими в психологии предрассудками и подчас обессмысливающими его самые смелые построения штампами массового сциентистского сознания, только по привычке и в силу давно утраченной живой философской культуры мысли, доходящего до вопиющей безграмотности и воспроизводящего самые вульгарные и допотопные схемы и представления, нередко прямо-таки парализующие мысль самого Выготского.
Даже у Выготского, как видим, существовали "ножницы" между его "реальным философствованием" внутри революционной практики его работы как исследователя и его специальной и прямой методологической рациональной рефлексией.
Естественно, ограниченность последней – в силу ее реальной сцепленности и замыкания на практику работы, ее управляющего действия по отношению к последней – не оставалась без последствий и для самой этой исследовательской и психотехнической практики. Известный разрыв между практикой своей исследовательской работы и методологическими схемами ее рефлексии Выготский подчас остро ощущал. Это одна из интимнейших тем его размышлений.
Порой ему как будто бы даже было совершенно ясно, что основные черты той новой психологии, которая отчасти уже была реализована в его собственной концепции и практике его работы, еще скрыты от адекватного методологического понимания, что тот "Капитал", о необходимости создания которого для построения психологии нового типа он так проницательно и глубоко говорил в своей ранней работе "Исторический смысл психологического кризиса", все еще не написан. Он, однако, твердо верил, что рано или поздно он будет написан, и не терял надежды довести свою мысль до этой критической точки – точки самого радикального переворота во всем строе психологического мышления, точки, знаменующей, по сути, разрыв со всей предшествующей психологической традицией и начало некоторой совершенно новой линии развития психологии из совершенно нового начала.
Можно понять упование Выготского на "правильное понимание" его концепции – упование исследователя, практически не понятого современниками, во многом именно из-за отсутствия, и не только у них, но и у самого Выготского (а также, добавим мы, вообще в методологической культуре – и того времени, и целые десятилетия спустя!) – отсутствия методологических представлений и средств рефлексии, адекватных и, если можно так выразиться, равномощных самой уже реализуемой исследовательской и практико-методической работе.
Большинство классических работ зрелого Выготского в этом отношении – потрясающий исторический документ, живая стенограмма истории психологии двадцатого столетия – "большой истории" психологии, ее истории по самому крупному счету, и – в самый критический, переломный момент ее развития, знаменующий переход к совершенно новой и до сих пор еще по-настоящему не только не освоенной, но и не опознанной формации психологического мышления, формации, в рамках которой de facto существует современная психология – коль скоро этот переход для нее уже завоеван культурно-исторической теорией Выготского, но которого она еще практически не ощутила, не сделала для себя необходимых выводов и реально продолжает существовать во многом так, как если бы его вовсе и не было, как если бы "ничего не случилось".
В рукописи Выготского конца 1929 года, которая самим Выготским, по-видимому, не предназначалась для печати и представляет собой ряд черновых набросков и заметок к его центральной работе "История развития высших психических функций", после резюме первой ее части, через которую красной нитью проходит обсуждение задач и отличительных черт конкретной психологии человека, автор делает невероятное для современного читателя заявление: "Моя история культурного развития, – пишет он, – [есть только] абстрактная [!] разработка конкретной психологии" ( Выготский , 1986, с. 60).
Это заявление действительно невероятно, ибо оно сделано в то время, когда главное детище Выготского – его культурно-историческая теория – в основном уже завершила свое становление. Она приняла, по существу, ту свою зрелую и классическую форму, в которой мы знаем ее и сегодня.
Заявление это, содержащее прямую и решительную оценку Выготским своей концепции только как переходной и во многом еще компромиссной формы реализации идеи конкретной психологии человека, не только свидетельствует об исключительной свободе и критичности Выготского в оценке своей работы (и в этом отношении – по глубине и радикальности мысли – оставлявляет далеко позади всех, даже самых смелых своих критиков), но намечает также и то направление, в котором видел Выготский "генеральную линию" и перспективу дальнейшего развития своей культурно-исторической психологии.
Направление это можно было бы определить, прежде всего, как радикальное преодоление "академизма" традиционной психологии, как решительный отказ от классической естественнонаучной парадигмы исследования, в рамках которой – как мы уже говорили – исследователь, по сути дела, обречен на то, чтобы всякий раз создавать – в рамках особой инженерно-технической деятельности – "эксперимента" – определенные искусственные условия, при которых только становится возможной реализация заданного в модели – идеального и законосообразно живущего – "природного" объекта изучения, – объекта, который в сопоставлении с реальными "объектами" практик – будь то практика обучения или воспитания, психотерапии или психологического консультирования (сравни: "педологическая клиника детства" у Выготского) – оказывается всегда только своего рода "вырожденным" искусственным лабораторным "препаратом" – чрезвычайно далеким от реальной жизни случаем.
Это направление, далее, можно было бы охарактеризовать как переход к совершенно новому типу исследования, которое – в силу фундаментальных особенностей своего "объекта" – культурно-исторического и развивающегося объекта, – равно как и вытекающих из этого принципиально новых требований метода – экстериоризации и анализа, – само должно осуществляться в рамках и в форме того или иного психотехнического действия, или – возможно даже – целой психотехнической практики, выступая при этом в качестве необходимого ее "органа", обеспечивающего развертывание этой практики, ее реализацию, воспроизведение и, возможно, также – ее направленное развитие.
Остается лишь заметить, что подобного рода проект радикальной перестройки психологии остался во многом нереализованным не только в рамках культурно-исторической теории Выготского, но и вообще – в последующем развитии психологии.
Мы закончим воспроизведением приведенных в свое время А.Н. Леонтьевым ( Леонтьев , 1967, с. 29–30) маргиналий Выготского на полях тома истории философии К. Фишера, посвященного Декарту.
К. Фишер пишет: "…В преобразовании (системы идей) различаются свои прогрессивные ступени, на важнейшие из которых мы сейчас укажем. На первой ступени, составляющей начало, руководящие принципы преобразовываются по частям".
Пометка Выготского на полях: "Мое исследование!"
"Но если, – продолжает К. Фишер, – несмотря на эти изменения в основаниях системы, задача все-таки не разрешается, то нужно подняться на вторую ступень и заняться полным преобразованием принципов…"
Пометка Выготского: "Задача будущего".
"Если преследуемая цель на новом пути все еще не достигнута… Тогда должно сделать задачу разрешимой через изменение основного вопроса, преобразование всей проблемы: такое преобразование есть переворот или эпоха".
Пометка Выготского: "Задача отдаленного будущего".
Этот своеобразный документ, справедливо замечает А.Н. Леонтьев, не только свидетельство внутренней научной скромности Л.С. Выготского, но и свидетельство его необыкновенной способности думать в плане больших перспектив науки. Нельзя не присоединиться к заключающим этот комментарий словам А.Н. Леонтьева: "Сейчас в психологии это еще более необходимо, чем когда бы то ни было прежде".
Позволим воспроизвести соответствующий абзац работы К. Фишера полностью:
"Но и в преобразовании (системы) различаются свои прогрессивные ступени, на важнейшие из которых мы сейчас укажем. На первой ступени, составляющей начало, руководящие принципы преобразовываются по частям, чтобы они соответствовали своей задаче.
Этим достигается крайняя граница школы, и еще вопрос, принадлежит ли совершенный прогресс школе или нет.
Но если, несмотря на эти изменения в основаниях системы, задача все-таки не разрешается, то нужно подняться на вторую ступень и заняться полным преобразованием принципов; в этом случае уже нет сомнения, что старая школа совершенно оставлена.
Если преследуемая цель на новом пути все еще не достигнута, то очевидно, что недостаток, то есть как бы ошибки вычисления, следует искать не только в формулировке принципов, но и в самой задаче, в постановке последней, так сказать, в данных вычисления. Тогда должно сделать задачу разрешимой через изменение основного вопроса, через преобразование всей проблемы: такое преобразование есть переворот или эпоха".
Используя эту, остановившую на себе внимание Выготского, схему движения систем мысли К. Фишера, можно задать два вопроса: 1) по отношению к какой предшествующей системе (и в каком плане, измерении ее) выстраивает свою оппозицию, самоопределяется сам Выготский? и 2) как располагается (локализуется) по отношению к этапам, намечаемым этой схемой, последующая история психологии?
Пытаясь ответить на первый из этих вопросов, следовало бы особо подчеркнуть, что это не была (как то не раз отмечал и сам Выготский – см., к примеру: Выготский , 1927, с. 381 и др.) оппозиция тем или иным конкретным психологическим предметам или даже – психологическим направлениям или школам: интроспекционизму или бихевиоризму, рефлексологии или гештальтпсихологии и т. п., или это была оппозиция не самим по себе этим течениям как таковым, в их прямом предметном содержании, но – оппозиция стоящим за ними системам мысли или, по существу, некой одной, как на то указывал и Выготский, системе мысли. Это была оппозиция определенному, реализуемому этими течениями, способу мышления, или типу методологии.
Как мы пытаемся показать в данной работе, та предшествующая формация мышления, которой культурно-историческая теория реально составляет оппозицию и альтернативу, есть традиционное естественнонаучное мышление и, соответствующий естественнонаучному подходу, тип методологии исследования.
Обращаясь ко второму вопросу, то есть пытаясь "заполнить" соответствующие ячейки, места в намечаемой К. Фишером функциональной схеме перехода от одной формации мысли к другой и принимая приведенную выше локализацию в этой схеме самим Выготским собственной теории, как она сложилась ко времени смерти ее автора, приходится признать, что вся последующая история развития психологии до сих пор не выходила за пределы второй фазы преобразования предшествующей формации мышления, по существу не затрагивая самой формулировки исходной задачи.
...
X (предшествующая система мысли)
А (первая фаза преобразования: "культурно-историческая теория")
В (последующее развитие культурно-исторической теории в психологии)
С (данная работа)
Y… (последующая за культурно-исторической теорией эпоха мысли)
Намечаемая в данной работе радикальная переформулировка исходной задачи исследования состоит, как мы отмечали, в том, чтобы с самого начала строить исследование таким образом, чтобы знание, получаемое в нем, позволяло развертывать такую форму психотехнической практики (последняя является "объектом", к которому относится, о котором вырабатывается данное знание), которая с неизбежностью предполагала бы это знание и доставляющее его исследование в качестве необходимого условия самого своего существования и развития.
Иначе говоря, задача состоит в развертывании такого типа исследования, которое входило бы в качестве органа в тело самого изучаемого в нем "объекта".
Культурно-историческая теория Л.С. Выготского (как и всякая большая теория) подобна городу.
Городу, в котором есть широкие новые проспекты и старинные узкие, известные лишь старожилам, улочки, есть шумные и людные площади и тихие и пустынные скверы, большие современные здания и маленькие, доживающие свой век дома.
Возможно, отдельные его части располагаются не в одном плане, но тогда как одни поднимаются над землей, другие уходят под землю и вовсе не видны. По сути дела, это как бы еще один, второй город, находящийся с первым, наземным, в тесных и сложных, но для многих глаз совершенно незримых связях. И над всем этим еще ходит солнце, а по ночам стоят звезды. Иногда проносятся смерчи и ураганы, порой подолгу идут дожди и "небо тучами закрыто". Ни на минуту не прекращаясь, бурлит жизнь, праздники сменяются буднями. Город меняется, растет и перестраивается: сносятся целые кварталы, на новое место перекочевывает его центр и т. д.
Если прибегнуть к такому сравнению – наша книжка о культурно-исторической психологии – это путеводитель всего лишь по одному, и должно быть, одному из самых коротких и прямых маршрутов, – маршруту, который пролегает по большей части по главным и хорошо известным улицам и площадям.
Путеводитель, который, возможно, будущим исследователям будет напоминать средневековые карты мира – не только тем, что он выполнен в "эгоцентрических" координатах, где "пуп земли" – всегда то место, где стоит сам картограф, но также и тем, насколько неточным, искаженным, а подчас – фантастичным окажется он в изображении отдельных кварталов и картины города в целом.
Даже и выбранный маршрут приходится проделывать быстро, в основном даже не пешком, а в автомобиле, едва поспевая крутить головой, только догадываясь, что рядом – и слева, и справа – проходят другие улицы и маршруты, сокрушаясь, что, быть может, как раз самое интересное и важное – то, чем живет сам город и чем он славится среди других городов, остается где-то в стороне.
Культурно-историческая теория Выготского сегодня – это странный, не похожий на обычные города, город. Он одновременно живой, очень молодой и современный и – старый, полный руин и наполовину занесенный пылью и пеплом. Город, который бурно растет и строится и в котором ведутся археологические раскопки. Город, многие улицы которого еще даже не названы, а главная площадь – как будто бы надежно скрыта от чужого взгляда. Город, история которого хранит много тайн. Город, у которого большое будущее. Город, которому суждено еще стать не только местом паломничества, но и столицей.
Литература
Маркс К., Энгельс Ф . Соч. Т. 23
Маркс К., Энгельс Ф . Соч. Т. 46. Ч. 1.
Бахтин М.М . К методологии гуманитарных наук // Бахтин М.М . Эстетика художественного творчества. М., 1979. С. 361–373. (Есть переиздания.)
Борхес Х.Л . Юг. М., 1984. 176 с.
Василюк Ф.Е . Психология переживания. Анализ преодоления критических ситуаций. М., 1984. 200 с.
Выгодская Г.Л., Лифанова Т.М . Лев Семенович Выготский // Всесоюзная конференция "Актуальные проблемы истории психологии". Ереван, 1984. С. 111–115.
Выготский Л.С . К психологии и педагогике детской дефективности // Собрание сочинений: В 6 т. М., 1983. Т. 5. С. 62–84.
Выготский Л.С . Психология искусства. 2-е изд. М., 1968. 576 с. (Есть переиздания.)
Выготский Л.С . Исторический смысл психологического кризиса // Собрание сочинений: В 6 т. М., 1982. Т. 1. С. 291–436.
Выготский Л.С . Проблема культурного развития ребенка // Педология. 1928. № 1. С. 58–77. (Есть переиздания.)
Выготский Л.С . История развития высших психических функций //Собрание сочинений: В 6 т. М., 1983. Т. 3. С. 5-222. (Есть переиздания.)
Выготский Л.С . Диагностика развития и педологическая клиника трудного детства // Собрание сочинений: В 6 т. М., 1983. Т. 5. С. 257–311.
Выготский Л.С . Проблема сознания // Собрание сочинений: В 6 т. М., 1962. Т. 1. С. 156–167.
Выготский Л.С . Мышление и речь // Собрание сочинений: В 6 т. М., 1982. Т. 2. С. 5-361. (Есть переиздания.)
Выготский Л.С . Проблема умственной отсталости // Собрание сочинений: В 6 т. М., 1983. Т. 5. С. 231–256.
Выготский Л.С . Из записных книжек Л.С. Выготского // Вестник Моск. ун-та. Сер. 14, Психология. 1977. № 2. С. 89–95. (См. в настоящем сборнике.)
Выготский Л.С . Из записных книжек Л.С. Выготского // Вестник Моск. ун-та. Сер. 14, Психология. 1982. № 1. С. 60–67. (См. в настоящем сборнике.)
Выготский Л.С . [Конкретная психология человека] // Вестник Моск. ун-та. Сер. 14, Психология. 1986. № 1. С. 51–64. (См. в настоящем сборнике.)
Давыдов В.В . Значение творчества Л.С. Выготского для современной психологии // Советская педагогика. 1982. № 6. С. 84–87.