Ввиду всего этого министры предложили, а государь утвердил следующие меры: предоставить еще четырехлетний срок (кроме прежнего двенадцатилетнего) для заселения земель (в пропорции по тридцать десятин на мужскую душу); принимать как иностранных, так и русских поселенцев (вольных и крепостных), за исключением только беглых; кто поселит меньше положенного числа, у того отрезывать только излишек земли; незаселенные земли владельцы должны или отдавать в казну с уплатою в пользу их по 80 копеек за десятину, или продавать другому кому-либо, кто пожелает принять на себя прежнее обязательство; земли, отошедшие в казну, могут быть розданы колонистам, казенным крестьянам или частным лицам на какие-нибудь полезные заведения, с уплатой за них по 80 копеек за десятину; владельческие земли, на которых хотя и не было населения, но зато было заведено скотоводство, не должны были отходить в казну. Таким образом, помещикам, не исполнившим своих обязательств, правительство предоставило новые льготы настоящим указом; на такую благосклонность они едва ли были вправе даже рассчитывать. "Князь Вяземский, граф Салтыков, Безбородко, Завадовский, Остерман, Якоби, Грибовский, Рибас и многие другие своих земель не заселили, а впоследствии продали… Грибовский село Ташино, населенное переселенцами-молдаванами, не устрашился продать, как крепостное, одесскому таможенному чиновнику". Других постигали неудачи; так было с двумя французскими графами, Шуазелем и Клермонтерой, бежавшими после революции в Россию и занявшими себе землю по обе стороны балки Лепатихи. Иные брали земли просто для того, чтобы потом продать их. В XIX веке размеры пожалований уже несколько сократились, хотя все-таки были еще довольно значительны; в 1803 году велено было штаб-офицерам отводить по тысяче, а обер-офицерам по пятьсот десятин земли в Новороссийском крае. Число жителей здесь в это время было уже довольно значительно: в Екатеринославской губернии 666 163 человека, т. е. около 444 человек на кв. милю, и в Херсонской – 370 430 человек, т. е. по 264 души на кв. милю. К сожалению, мы не имеем точных сведений о количестве всех помещичьих крестьян и об отношении его к общей цифре населения. У А. А. Скальковского мы находим, впрочем, одну любопытную статистическую ведомость: в десяти уездах Новороссийской губернии (исключая два крымских) было в 1800 году 179 883 души мужского и 156 013 душ женского пола крепостных крестьян (335 896 душ обоего пола), к концу первой четверти XIX века число их еще более увеличилось и составило еще более видный процент в общей цифре населения края. Сюда нужно присоединить еще некоторое количество монастырских крестьян, появление которых находится в тесной связи с монастырскою колонизацией. В 1794 году монастырских крестьян в Екатеринославской епархии было 4215 душ мужского и 4215 душ женского пола, (ошибка, в источнике только мужского пола. – Примеч. ред.) Первое место между всеми монастырями занимал знаменитый Самарский, начало которого относится еще к запорожским временам. За ним числилось 1512 душ крестьян обоего пола и множество всяких угодий.
Такова была русская колонизация в пределах Новороссийского края в XVIII и первой четверти XIX века.
Глава IV
Иностранная колонизация в XVIII и первой четверти XIX века
Сербская колонизация в царствование Елизаветы Петровны; ее ход, деятели и общая оценка. Вызов иностранных колонистов в царствование Екатерины II. Манифест императора Александра I. Славянская колонизация в царствование Екатерины II, Павла и Александра I. Немецкая колонизация в те же царствования, – меннонитов и других немецких выходцев; судьба шведской колонии. Появление некоторых представителей романского племени. Переселение греков. Выход армян. Переход молдаван. Переселение евреев и основание еврейских земледельческих колоний. Цыгане. Общие соображения
Колонизация Новороссии отличается одною характерною особенностью: в ней чрезвычайно важную роль играют иностранные колонисты. Лица, стоявшие во главе местного управления (Потемкин, Зубов, Ришелье), стремились к быстрому заселению этого пустынного края и употребляли для достижения своей цели всевозможные средства. Понятное дело, что они не могли не остановиться на мысли вызывать различными льготами иностранных поселенцев. Россия в то время не обладала большим излишком населения; при естественном движении одного русского населения к югу, колонизационный процесс значительно бы замедлился. С другой стороны, можно было надеяться, что иностранцы внесут в новый край более высокую, современную культуру, материальную и умственную, и благотворно воздействуют на туземное и пришлое население. Таковы было важнейшие мотивы для поощрения иноземной колонизации. Политические обстоятельства Европы и России в то время нисколько не препятствовали, но даже способствовали такой эмиграции европейцев в пределы Южной России. Началась эта колонизация по инициативе правительства, которое вызывало колонистов и заботилось об их устройстве. Но внутренние черты этого устройства определялись, не только указами правительства, но и их бытовыми нормами, выработанными на прежних местах жительства; в этом отношении иностранным поселенцам была предоставлена почти полная свобода, гарантированная при том им призывными грамотами, т. е. как бы своего рода формальными условиями. Этому общему положению не может противоречить то обстоятельство, что многие переселенцы, под влиянием новых жизненных условий, изменили кое в чем прежний склад жизни, а некоторые (славяне) обрусели и потеряли свои этнографические особенности. Вызов иностранных (а именно славянских) колонистов в Южную Русь начался еще со времени Петра Великого; в царствование Елизаветы Петровны это переселение приняло большие размеры; во главе переселенцев стояли полковник Хорват (явившийся раньше всех), Шевич и Прерадович; они основали две провинции: Новосербию (в северной части Херсонской губернии) и Славяносербию (в северо-восточной части Екатеринославской губернии). Впрочем, нужно сказать, что в провинциях этих жили далеко не одни только сербы, черногорцы и кроаты (хорваты. – Примеч. ред.), а и молдаване, болгары, великороссы-старообрядцы, малороссияне, поляки, входившие в состав гусарских и пикинерных полков и состоявшие под начальством вышеназванных командиров.
Центральными пунктами новых провинций были Новомиргород и крепость святой Елисаветы в Новосербии, Бахмут и Белевская крепость в Славяносербии. Это были военноземледельческие поселения, делившиеся на полки, роты, селения и шанцы; число собственно сербов было невелико: в 1770 году их было всего около тысячи человек, т. е. менее 1/25 общего числа населения двух провинций. Какие же льготы были предоставлены Хорвату и всем славянским выходцам? Ясное понятие об этом дает жалованная грамота Хорвату 1752 года.
Новым поселенцам отводятся в вечное и потомственное владение удобные земли и, кроме того, дается денежное жалованье, и предоставляются беспошлинные промыслы и торговля; не говорим о других, менее важных льготах и преимуществах. Хорвату было позволено, между прочим, построить для защиты границ крепость святой Елисаветы; но постройкой крепости для сербов занимались малороссийские казаки и регулярные войска, которые несли также здесь и пограничную службу. Уже из этих фактов видно, что льготы славянским поселенцам были очень велики, а число их было весьма незначительно. Но если мы от официальных документальных данных обратимся к частным свидетельствам и заглянем в закулисную сторону дела, то увидим в истинном свете этих переселенцев и узнаем настоящие мотивы переселения. Послушаем, что нам расскажет об этом Симеон Степанович Пишчевич, сам сербский выходец и колонизатор Новороссийского края. Мотивом к выходу в Россию послужило для Пишчевича желание видеть свет и свое счастье далее пробовать; важную роль играло и то обстоятельство, что его, как и других, немедленно произвели в следующий чин. Иными руководил исключительно материальный расчет. Хорват нарочно выехал раньше других, чтобы получить, в качестве инициатора эмиграции, побольше выгод (и он достиг своей цели). Иные, наконец, не останавливались даже перед обманом; таков был, например, черногорский воевода Василий Петрович. Это был, по словам Пишчевича, один из тех авантюристов, которые часто наезжали в Россию за милостыней и искали случая обогатиться. Он выдал себя за полновластного владыку в Черногории, и в проекте, поданном в сенат, объявил, что если будут отпущены на путевые расходы деньги, то он приведет из Черной Горы несколько тысяч переселенцев. Проект был принят в сенате и конфирмован. Владыка поехал к себе в Черногорию, но и там успеха не имел: большинство упрекало его за данные обещания; смущенный неудачею, он начал приглашать своих свойственников и некоторых вдовых попов, позволяя им обрить бороды, производя их в офицерские чины и награждая деньгами, а глав оппозиции привлекая на свою сторону обещаниями генеральских чинов; но, несмотря на все эти средства, черногорцев отправилось мало, а под видом их поехали те представители разных национальностей, среди которых были настоящие разбойники, которых и провести в России было нелегко, так как они и на пути буйствовали и пьянствовали. Лица, присланные Пишчевичу из Триеста, "были все воры наголо и пьяницы прегорькие, наволочь то такая была, что хуже съискать нигде не можно; между ними были оружейные лесовые настоящие разбойники и где только чего на ночлегах и проездом чрез жилища и в корчмах захватют и сорвать могут, то уже было их". Спрашивается, могли ли быть хорошими колонизаторами такие переселенцы? Допустить, что подобные лица представляли исключительное явление, едва ли возможно, потому что о буйствах сербов и в пределах России мы найдем многочисленные факты в документах; о них же свидетельствуете и сам Пишчевич. В полк Пишчевича, например, набирались по большей части дезертиры, с которыми ему было очень трудно управляться: "все было строптиво, развращено, пьяно и всякий день происходили между ними и обывателями драки и ссоры и такое-то сборище людей было, которое по несколько раз из одного государства в другое переходили и служили, и потом уходили, а напоследок в Россию и ко мне в команду. Так как их нечем было продовольствовать, – продолжает далее Пишчевич, – то я должен был брать все необходимое от обывателей, хотя и с обещанием платы, но не без притеснений для них. Между тем среди команды были постоянные ссоры, драки; нередко пускались в ход ножи: в таких случаях поселяне со страху разбегались из своих жилищ, а другие запирались в своих домах". И это понятно: покинув старую родину, они не успели еще установить органической связи с новой. В полном соответствии со всем этим были и внутренние порядки или, правильнее говоря, беспорядки, которые господствовали в гусарских полках в России; их чрезвычайно рельефно изображает в своих записках С. Пишчевич. Соглашаемся, что среди поселенцев могли быть люди честные и небуйные. Но насколько они были подготовлены к своим новым обязанностям? Им нужно было приспособляться к новым условиям жизни, и это требовало с их стороны немало труда и усилий. Им предстояло в одно и то же время быть и воинами, какими большинство их было и раньше, и земледельцами: они должны были распахать пожалованным им земли, завести хозяйство, построить дома, деревни и т. п. Насколько хорошо они несли пограничную службу, мы, к сожалению, сказать не можем; заметим только, что едва ли в этом отношении они могли равняться с казаками, изучившими степь и нравы ее обитателей – татар. Мы не говорим уже о том, что с пятидесятых годов XVIII века пограничная служба сделалась уже далеко не такой трудной, какою она была в первой половине XVIII, а в особенности в XVII веке. Еще труднее было сербским гусарам завести на новых местах жительства селения и нивы. Положение их на первых порах было очень и очень затруднительное. Любопытные данные в этом отношении сообщает Пишчевич. Выехали мы, говорит он, на чистую и глухую степь (возле которой был, впрочем, и лес) и тут-то восчувствовали все, а особенно те, которые начали селиться по Лугани, что значит нужда и жизнь, исполненная лишений: негде преклониться; не знаешь, за что браться, с чего начинать; в особенности плохо приходилось тем, которые, подобно мне, никогда раньше не занимались хозяйством. Сначала я жил с семьей в небольшой палатке, потом с четырьмя слугами устроил себе из хвороста сарай, покрывши его травою и по возможности укрепивши на случай бури. Но вдруг ночью пошел сильный дождь, от которого крыша начала протекать, и вода ручьем полилась внутрь. Я с женою и маленькими детьми промокли так, как будто бы в воде выкупались. Между тем буря усилилась еще больше. Кровлю мою совсем повалило, и я едва успел выскочить оттуда с женою и детьми, а моя резиденция упала, и мы все остались под открытым небом в бурю и дождь, не имея где преклонить главы. Шалаши моих слуг также опрокидывала буря, но они прибежали на помощь ко мне и стали разбивать мне палатку; однако, пока они это успели сделать, мы промокли и продрогли едва не до смерти; наше платье и постель остались в рухнувшем сарае и там страшно намокли, а мы должны были провести всю ночь без одежды, плача и проклиная свою участь. Поутру, как прошла буря, взошло и пригрело солнышко, вышли мы из палатки, и я велел развести большой огонь, чтобы просушиться; посмотрел я тут на свою бывшую резиденцию, и досадно мне стало за двойной убыток, причиненный бурей, первое за потерю жилья, а второе за потерю постели и разной утвари. Разобрав упавший сарайчик и велевши купить несколько необходимых инструментов и нарубить леса, я принялся за постройку нового, более крепкого сарайчика, а также землянки с покоями и небольшою кухонькою с чуланчиком, где рассчитывал провести зиму. К счастью нашелся добрый человек, однодворец из слободы Новой Айдары, который единственный осмелился к нам приехать (остальные по дикости боялись это делать) и продал мне на снос дом, обещая перевезти его на своих подводах. Домик действительно перевезли; я его покрыл очеретом; остановка была только за печью и окнами; и они впоследствии были устроены. Землянка же служила мне для слуг и караульных. "У всех нас поселенцев (привожу рассказ Пишчевича собственными его словами) вообще на той пустыне была тогда в первое лето жызнь точно такая, как у тех инзуланов, кои по несчастыям разбитием короблей занесены морскими волнами на пустые острова и пытались зелием, кореныем, ловлею рибы, птиц и зверей, так то и мы тогда, что вышли на пустую степь и землю такую, где от созданыя света никаких жилищ не было, а достать нигде ни за какие деньги ничего не можно, а кто чего иметь хотел, тот должен был за несколко дней посылать далеко и изыскивать, и покупать дорогою ценою. Огородов и зелены какой на пищу первой год ни у ково не было и покудова тем завелысь, должны были диким чесноком, луком (род травы такой на полях есть) и другою травою, способною к вареныю, пособлять себя, а простой народ только одними сухарями и такою дикою травою и водою да овощ, когда кто чего на полях ягоды илы что другое найдет, питались, а более ничего не имели; я многих видел сперва в жалостном состоянии, а особливо те, кто по Луганы реки селылись, те претерпели нужду более, нежель другие, ибо по той реке лесу ничево нет, а чистая и голоя степь, для чего в постройке домов видели нужду велику и за лесом ездить далеко принуждены были. Напитков у всех вообще и болшаго и малаго никаких не было окроме води, а естли у кого простая горелка случица, ето уж трактамент велик почитался (делалы опосля квас из сухарей да из диких яблок и терновых ягод кислую воду). Ездыл я иногда наведоватца и к другим соседям своим и смотрел, каково они строятца и чем заводят себя, но везде находил плач и рыдание; у кого еще денги водилысь, тот, хотя с нуждою потребное доставал и далеко посилал и дорого платыл, однако еще тем мог пособыть себя.