Культура тюрьмы создала чисто первобытное табу - "западло". Эта архаическая конструкция качественно отлична от моральных или правовых запретов в культуре большого общества. В определенных случаях нарушение этого табу, в том числе и случайное, автоматически ведет к утрате нарушителем своего статуса и переходу его в касту париев. Человек, который случайно, по незнанию, сел на стул, используемый париями, "зашкваривается", т. е. становится парией. Если "козел" скрыл свой статус и в новой камере сел за общий стол, то все, кто находился за этим столом, автоматически становятся "козлами". Здесь мы сталкиваемся с контагиозной магией. Статус неприкасаемого передается через простое прикосновение или прикосновение к одному предмету.
"Зона" постоянно формирует архаические по своей природе ритуалы, систему табу и предписаний, которые регламентируют всю жизнь заключенного. К примеру, надкусанный в общей столовой кусок хлеба нельзя унести в камеру. Целый кусок хлеба следует завернуть в бумагу и положить в карман и т. д.
"Зона" формирует жесткую кастовую структуру. В этой иерархии высшая по статусу группа - блатные, низшая - "опущенные" ("петухи", "козлы", "обиженные"). Кроме того, существуют промежуточные иерархические группы - "бойцы", "мужики". Характерно, что утверждение в кастовом статусе, особенно для самой высшей и низшей групп, закрепляется, как правило, специальными ритуалами.
С тюрьмой связан такой яркий элемент архаической культуры, как татуировка (наколка). Наследие глубочайшего прошлого, доживающее в культурах первобытных племен, татуировка в основном изжита в большом обществе. Помимо блатного мира традиция татуировки может быть зафиксирована в единственной профессиональной группе - у моряков. (Правда, в последнее время эта традиция подражательно воспроизводится в молодежной субкультуре.)
Можно упомянуть еще об одном, не менее ярком явлении, рожденном культурой мест заключения, - членовредительстве. Ритуальное формы членовредительства обнаруживаются во многих ранних культурах. И сейчас ритуальные самоистязания и самооскопления практикуются во время религиозных праздников в некоторых сектах исламского мира. Именно в этом контексте следует воспринимать описанные в литературе случаи зашивания заключенным рта ниткой, практику ломать руки и кидать оторванный обломок руки в отправляемый "на волю" состав леса, о чем рассказывали зеки сталинской поры. Из последних примеров можно указать на моду, сложившуюся за пределами нашей страны, но в близкой культуре. Как сообщает пресса, с марта 1994 г. в румынских тюрьмах практикуется вбивание гвоздя в череп. Ржавый гвоздь обмазывается собственными экскрементами и вбивается в череп с помощью металлической кружки60.
Тема параллелей культура "зоны" - культура архаики далеко не исчерпана. Можно было бы описать ритуалы инициационных испытаний, которым подвергают новичков ("прописка"). Они также отсылают исследователя к глубокой архаике и раскрывают семантику тюремного мира, осмысливаемого как особый, специфически мужской мир, сакральное пространство, задающее культурный статус человека.
Подведем итог. "Зона" - ничто иное, как пространство, где главенствуют модели культуры и социальности каменного века и самых ранних стадий архаического государства.
Этот материк живет в теле российского общества, пропуская через себя пугающе большой процент граждан.
Отметим одну особенность нашей культуры. Обыденный язык буквально пронизан языком "зоны". Авторитеты, параша, западло, шмон, ксива, вертухай - все это вошло в русскую речевую практику. В этом же ряду стоит вторжение "блатной лиры" в пространство массовой культуры, телевизионные сериалы соответствующей тематики, справочные издания типа "Блатной Петербург" и т. д. Все это далеко не случайно. Перед нами более чем наследие тоталитарного режима. Общество болеет "зоной" и блатным миром. Феномен тюрьмы несет в себе особую, завораживающую притягательность. Такая притягательность амбивалентна, здесь присутствуют и страх, и тяга. В основе этого феномена лежит некий резонанс. "Зона" раскрывает подсознание общества. Выявляет мощь неизжитых раннеархаических слоев ментальности, которые актуализируются, реагируя на соответствующую феноменологию. На самом деле "зона" - один из ликов бытующей в русской народной культуре утопии Опонского царства. И тот факт, что сознание обычного массового человека откажется с этим согласиться, указывает на его конфликт с собственным подсознанием, которое заставляет неоправданно часто прибегать к словам и образам из, казалось бы, отторгаемой реальности.
Говоря о традиционном отношении к тюрьме, нельзя не упомянуть мифологию страстотерпчества, пакет культурных смыслов, связанный с представлением о сакральности, богоотмеченности всех тех, кто "претерпел", и парадоксальные отголоски мироотречной традиции. Так, для блатного тюрьма - храм, и тому есть объективные свидетельства. Сюжет распространенной наколки - церковь с несколькими куполами - получает следующее объяснение. Тюрьма осознается как храм, а количество куполов соответствует числу отсидок ("ходок"). Суммарная семантика зоны, складывающаяся на пересечении преступной и большой культуры, обретает зыбкие очертания. То ли храм, то ли мужской дом и поле инициации, то ли монастырь, то ли обернувшаяся страшным ликом Земля обетованная.
О культуре "зоны" можно высказать следующее соображение. Известно, что поставленные в стрессогенные условия изолированные группы людей склонны выстраивать жесткие и достаточно примитивные, а значит, и архаичные структуры. Исходя из этого, культуру тюрьмы можно подверстать к некоторым универсальным характеристикам социогенеза. Однако практика взаимоотношений между заключенными в немецких концентрационных лагерях в период Второй мировой войны заставляет уточнить это положение. По воспоминаниям очевидцев известно, что там складывалась более "человечная" реальность, чем в советских лагерях. Иными словами, дело не в колючей проволоке. То обстоятельство, что российские граждане, попав в тюрьму, устойчиво воспроизводят архаические общественные структуры, свидетельствует о силе скрытых тенденций в нашей культуре.
Эволюция преступного сообщества. Специального внимания заслуживают принципы организации преступного мира, логика межгруппового взаимодействия, общие тенденции развития системы, включающей как асоциальный слой, так и большое общество. Здесь требуются теоретический подход и серьезный, выходящий за рамки публицистического пафоса анализ этих процессов, ибо развитие преступного сообщества вышло за любые мыслимые пределы, отпускаемые для социальной периферии, и превратилось в значимый фактор общественного развития.
В истории советской России преступные группировки существовали постоянно. Они могли быть сильнее или слабее, более или менее структурированы, но не исчезали никогда. Эти группировки всегда были склонны закреплять за собой "подведомственную" территорию. Так страна делилась на сферы влияния отдельных "семей". Местный лидер всегда был заинтересован в минимизации конфликтов с правоохранительными органами, отвечающими за "его" район. Этого можно было достигнуть, соблюдая некоторые неписаные правила игры61. Вместе с тем территориальные структуры преступного мира постоянно взаимодействовали между собой. В ходе такого взаимодействия каждый человек и отдельные группировки постоянно подтверждали и уточняли свой иерархический статус, а вместе они вырабатывали принципы и традиции "разборок", т. е. разрешения конфликтов. Иными словами, преступный мир формировал собственную социальность и жил по своим законам. Наряду с "нормальной" преступностью периодически возникали не признающие никаких законов дикие" группировки - "отморозки", наезжали "гастролеры" и т. д. В устойчивую жизнь преступного сообщества постоянно вносились опасные возмущающие воздействия. Это требовало высокой степени консолидации и эффективных методов самоорганизации. Надо сказать, что преступный мир демонстрировал устойчивость, системность, способность адаптироваться к изменяющимся условиям.
По мере созревания и разложения советского общества вне номенклатуры в структуре обираемых слоев последовательно рос удельный вес "нелегально состоятельных" лиц. Речь идет о представителях теневой экономики. Это цеховики, работники торговли и сферы обслуживания, спекулянты, владельцы подпольных авторемонтных мастерских и т. д. И бизнес, и имущественный статус этих людей были нелегальными и не защищались законом. Они Оказывались объектами "наездов", ограблений и поборов. Для лидеров теневой экономики оставался один выход - найти общий язык с местным "авторитетом" или "стать под крышу". Такова была логика событий.
Если объектом преимущественной эксплуатации преступным сообществом являлся нелегальный бизнес, то устойчивым противником - правоохранительные органы. Но как все структуры, живущие в условиях устойчивого позиционного противостояния, преступный мир и правоохранительное сообщество находятся в состоянии "диалектического взаимодействия". Их борьба есть не что иное, как особая форма диалога, взаимовлияния, проникновения одного в другое. Такая ситуация всегда несет в себе интенцию к снятию противостояния, к сближению позиций И срастанию. Социальные роли, диктующие непримиримое противостояние, могут превратиться в ширму, за которой вызревают согласие по широкому кругу вопросов и многообразное сотрудничество былых противников.
Преступное сообщество и правоохранительные органы (как часть госаппарата) в конце концов, способны договориться, взаимоувязать интересы и стратегию поведения по самому важному для них вопросу: относительно объекта преимущественного обирания, квот, методов и принципов "стрижки шерсти". Дело в том, что по мере развития теневой экономики госаппарат также превращает подпольный бизнес в объект обирания. Чиновники быстро осознали, что деньги, которые можно было "содрать" с теневых дельцов, не идут ни в какое сравнение с копейками, которые они могли получать путем лихоимства и мздоимства за счет простых тружеников. ОБХСС, участковые милиционеры, торговая инспекция, санинспекция, Котлонадзор, исполкомы, ГАИ и многие другие мелкие и средние нахлебники кормились вокруг любого частного предприятия.
На более высоком уровне, где выдавались лимиты на сырье и оборудование, закрывались глаза на нарушения законов и гасились эксцессы, приходилось платить, платить и платить. Чиновничье обворовывание частного предпринимательства формировалось параллельно с криминальным отчуждением части дохода. Таким образом, складывался механизм криминального перераспределения сверхприбыли частного бизнеса по двум каналам - в госаппарат и в преступное сообщество. Естественно, за эти деньги теневая и легальная ветви власти брали на себя определенные функции по защите, обеспечению, снятию конфликтов и т. д. Формирование мафии началось задолго до перестройки, которая лишь эксплицировала его и вывела на новые горизонты. В результате срастания бизнеса, существовавшего вне закона, криминального, разложившегося госаппарата и криминального сообщества в стране сложился слой, сочетающий функции власти и собственности. В общеисторической перспективе становление мафии было конкретной формой распада и архаического перерождения советского общества. Вопреки либеральным иллюзиям это общество перерождается в криминально-бюрократическую олигархию латиноамериканского типа.
Нарисованная картина требует комментариев. Прежде всего, перед нами далеко зашедший процесс "приватизации" государства. Существует категория обществ, в которых чиновник органически не способен жить на свою зарплату и только тотальный террор может удержать основную массу чиновничества в определенных рамках. Тенденции к приватизации государства - атрибут архаизированных обществ, где синкрезис массового сознания не распался и социальная функция не отделима от личности. Кресло и начальник едины, а каждый начальник есть тотем, священный символ власти определенного масштаба. Как только террор сходит на нет, "начальник" начинает (как и полагается тотему) сосредоточивать всю полноту власти и благ в пределах ведомственного подчинения.
Такое поведение представляется естественным и чиновнику, и массовому человеку, ибо все начальство есть континуум божественных эманаций, сумма божков и разного масштаба идолов вплоть до последнего околоточного. И если высшие власти владеют всей страной, то божки низших рангов владеют ее частями на своем уровне. В противном случае чиновники не "начальство", а платные служащие, агенты центральной власти, что есть чистая административная утопия, не выполнимая в реальности архаического общества. Реализации этой утопии противостоит изоморфизм культурного сознания, ибо мелкие идолы должны быть изоморфны главному. Именно поэтому все архаические тирании быстро вырождаются в чиновничью олигархию.
По той же причине вслед за эпохой сталинского террора с необходимостью наступила эпоха "приватизации государства". Директора приватизировали заводы, чиновники - свои функции. Преступный мир использовал этот процесс благодаря особенностям советской идеологии и традиционной культуры общества. "Приватизация" социалистического государства противоречила официальной идеологии, советским законам и, что самое главное, массовой ментальности, которая жила административной утопией. Массовый человек мечтал о честных чиновниках и ненавидел любого "богатея", "торгаша", видя в нем, а не в советской власти, не в системе, вора, эксплуататора и виновника своего прозябания. В таком моральном климате любой бандит мог со спокойной душой грабить и облагать поборами всякого предпринимателя.
Здесь перед нами еще раз открывается тема: сущностного единства власти "дневной" и власти "ночной". Вопреки якобы непримиримому противостоянию и качественному различию эти феномены едины по своей природе. И советского чиновника, и преступный мир объединяет феодальнохищническое отношение к населению как к быдлу, созданному для обирания. Их объединяют органическое неприятие права и тяга к кланово-клиентельным отношениям.
Если перейти к более глубоким обобщениям, то и коррумпированное чиновничество, и "криминалитет" объединяет органическое отторжение процесса распада социокультурного синкрезиса и всех сопровождающих его феноменов - гражданского общества, правовой демократии, автономной личности и социальной базы ее автономии - института частной собственности. Сущностное единство указанных социальных субъектов вырастает из одного источника - архаического сознания.
Как чиновничество, так и криминалитет стремились к тому, чтобы прервать советскую утопию, т. е. закрепить и легализовать свои властно-имущественные статусы. В конечном счете, советская власть кончилась. В дальнейшем развитии событий мир криминала и мир криминализованного чиновничества также оказываются в одной лодке, ибо одновременно противостоят распаду синкрезиса. Совместными усилиями они блокируют процессы утверждения частной собственности и правового общества и двигают страну к внеправовой, пронизанной коррупцией олигархии. Практика законотворчества и правоприменения в постсоветской России препятствует формированию малого и среднего бизнеса, рождает неразрывно связанный с властью олигархический капитал, блокирует становление некриминального бизнеса, делает существование любого независимого экономического субъекта предметом усмотрения чиновника. Правила игры, которые навязываются предпринимателям, лежат за рамками права.
Подобная эволюция общества может быть осмыслена как процесс самоорганизации традиционного социокультурного целого, в ходе которого нащупываются приемлемые для традиционной ментальности формы социальных отношений в условиях распада идеократии. Криминализация общества оказывается фактором, работающим на сохранение неразрывной связи власти и собственности.
Если вернуться к основной теме нашего исследования и рассмотреть происходящие процессы с позиций цивилизационного критерия, то надо признать, что за последние 40 лет преступное сообщество пережило глубочайшую эволюцию. Суть ее состоит в том, что чисто паразитарная, догосударственная стихия преступности классической советской эпохи перешла некоторый рубеж и трансформировалась в криминальную форму социальности. Варварская стихия преступного мира породила уродливое, криминальное, но государство62. Российская мафия не только перешла от дикого хищничества к последовательному "полюдью", но стала брать на себя широкие социальные функции.
Особенно ярко описанные процессы проявились в 90-е годы. Оргпреступные группировки взяли на себя функции "крышевания" бизнеса - охраняли предпринимателей от "дикого" бандитизма, улаживали проблемы в отношениях с госаппаратом, выступали третейским судьей в конфликтах. Проседание государства, ero самоустранение вело к закреплению функции социального регулирования в руках мафии. Этот процесс легитимировал организованную преступность в глазах населения, расширял ее социальную базу и сдвигал общество в русло тупикового развития. В парадоксальной ситуации постсоветского периода классическая банда стремится занять место структурообразующего элемента в социальной системе общества. Легко осознать, что подобная модель означает смерть гражданского общества и воспроизводит ситуации раннего феодализма.
В конце 90-х годов время, отпущенное историей на золотой век "братков", закончилось. Вставшее на ноги государство сравнительно легко выдавило криминальный бизнес на периферию социального пространства. Криминальный по своему происхождению капитал обнаружил тенденцию к трансформации в легальное предпринимательство. Наиболее гибкие и интеллектуально зрелые лидеры преступного сообщества нашли свою нишу в легальной сфере. Что же касается функции "крышевания", то она перешла в руки коррумпированных чиновников. Таким образом, в эпоху перехода от СССР к постсоветской реальности преступное сообщество реализовало специфически российскую форму первоначального накопления, а также, наряду со стремительно криминализующимся чиновничеством, выступило в качестве агента трансформации советского общества. Современная нам постсоветская реальность задана множеством факторов и обстоятельств. В ряду этих факторов, российское преступное сообщество и его эволюция сыграли не последнюю роль.
Вернемся к реалиям преступного сообщества. По мере вписания в рыночную реальность, преступная среда обнаруживает признаки социализации и даже проникается (хотя и достаточно избирательно) буржуазными инстинктами. Трансформируется культура преступного мира. В преступной, среде отчасти угас культ тотального расточения награбленного. Представители нового поколения преступников не отказывают себе ни в чем, живут широко и "красиво", но при этом откладывают и наращивают капитал. С обыденной позиции, в такого рода трансформации нет ничего особенного. На самом же деле, мы наблюдаем подлинную революцию, разрывающую связь с многовековыми устоями традиционной преступности, ибо наращивание капитала созидает собственника и разрушает мир "романтиков с большой дороги".