В результате происходит следующее: сущее оказывается неосмысленно, не космизовано, не наделено значимым ценностным статусом, а потому не приобщено к подлинному бытию. В таком не поддающемся осознанию пространстве традиционный субъект и существует, руководствуясь первичными социальными инстинктами. В результате формируется социальная и культурная практика фундаментально противоречащая должному. Однако сфера этой практики как бы не освоена культурой. Объявлена несущественной, артефактом, мнимой реальностью. Культура якобы ориентирует человека на мир высокого должного. Но, и это очень интересно, сохраняя глубочайшее убеждение в верности должному, традиционный субъект хорошо ориентируется и часто неплохо устраивается в мире сущего. Такова логика порождаемого традицией двоемыслия.
Традиционная культура блокирует осознание того фундаментального обстоятельства, что реальное бытие человека традиции проходит в мире сущего, а не в грезах и рассуждениях о должном. И его подлинная жизнь, та которую будут судить "не по словам, а по делам", принадлежит этой, единственно значимой в нравственном отношении реальности. Соответственно, выстраиваются и более частные различия нормы и должного. По своей природе, норма апеллирует к нормальному течению бытия. Исполнение нормы естественно и самоочевидно, в ней есть рациональность здравого смысла и основания вытекающие из того же здравого смысла.
Должное - императивно и это повеление исходит из некоторого нездешнего, внешнего пространства - пространства "должного". Должное возвышается над здравым смыслом, оно не может иметь каких-либо конвенциональных оснований ибо не выводимо, а безусловно и априорно. Можно сказать, что должное априорно истинно и априорно прекрасно. Настоящий носитель традиции не может задаться вопросом: так ли прекрасно должное? Соответствует ли оно человеческой природе? Выполнимо ли? Безусловность и истинность положительных ответов на эти вопросы для него не просто очевидны. Это убеждение имеет глубочайшее эмоциональное наполнение.
Выше мы касались уже понятийно-терминологического соотношения должного и нормы. Напомним, что норма носит конкретно-ситуационный характер. Она соотносима с некоторыми сегментами бытия. Должное - идеальная норма, которая не только сложно соотносится с реальностью, но принципиально невыполнима. Иными словами, в отличии от нормы должное неинструментально относительно реальности, но мыслится как инструментальная сущность в некотором высшем мире. Должное отменяет природу человека (и общества) и диктует иную "высшую" норму.
Корни идеи должного - монофизитская линия в русском сознании. Постоянное и неизбежное следствие вытекающее из идеи должного - хилиастическая ересь или утопическая интенция отечественной культуры.
Итак, должное - чрезвычайно значимая в космосе традиционной культуры сакральная норма, адресованная высшему, нездешнему миру. В привычных для старшего поколения номинациях, сфера должного совпадает с предметом научного коммунизма. Должное призвано конструировать и оформлять область идеального бытия, отстоящую во времени и в пространстве от мира профанной реальности. Разумеется, речь идет не о физическом расстоянии или времени. Беловодье, как и Шамбала, скрывается в мифологическом далеке. Для того, чтобы обрести Беловодье необходим долгий путь, но это движение не в географическом, а в метафизическом пространстве. Оно открывается людям подлинно совершенным, возвысившимся до уровня должного. При этом, должное описывает идеальное бытие в самых общих чертах. Принципиальная эскизность, контурный, размытый рисунок должного - одна из характерных его особенностей. Такая конструкция идеи должного имеет множество оснований. Это происходит и потому, что русский идеал относится к сфере принципиально невыполнимого, и потому, что сколько-нибудь подробная проработка должного вскрывает абсурдность и невыполнимость данной конструкции. Здесь так же срабатывает и апофатическая доминанта культуры.
Итак, на фоне хаотизованного мира сущего, блистает своим совершенством космос должного. Главная культурная функция должного - упорядочивать автомодель культуры. Делать это тем более легко, что автомодель переживается по законам восприятия мифа и сложным образом, опосредованно связана с реальностью. Наряду с моментами истины, включает в себя элементы трансформированных, несоответствующих реальности представлений, а так же зоны полностью табуированного к осознанию. Наконец, автомодель имеет достаточно зыбкие, неоформленные очертания и априорно нагружена положительными коннотациями.
В сказанном выше можно усмотреть противоречие. С одной стороны, должное относится к сфере невыполнимого. Настоящее должное - такая нормативная конструкция, которая трансцендентна реальности, несопоставима с ней, а потому невыполнима. Традиционный человек ощущает подлинность должного именно через ощущение его запредельности. В то же время, убеждение в реализуемости должного составляет ядро традиционного сознания. В некотором смысле, здесь главное противоречие и главная тайна традиционной ментальности. Достижение должного мыслится как трансмутация, как чудесное преображение реальности. К должному можно придти через чудо, через предельное напряжение, верность и желание.
Бытие в культуре, которая исходит из онтологической ущербности реального и ориентирует человека на противоречащий всей целостности его собственного опыта идеал задает мощнейшие напряжения в структуре личности, в сфере индивидуальной ментальности. Такая культура вынуждает постоянно игнорировать реальность. Она блокирует все попытки увязать идеал и свое наличное бытие в некоторой целостности. Традиционалист достигает состояние внутреннего комфорта через партисипацию к должному.
В описанной коллизии коренятся истоки такого свойства присущего русскому человеку, как пограничное состояние духа. Двойственность должного: его безусловная императивность и нереализуемость может иступленно непризнаваться и столь же иступленно игнорироваться, но не может не осознаваться. Сознание, ориентированное на традиционные ценности переживает фундаментальный конфликт. Человек постоянно стремится к выходу за грань. Отсюда аксиологическая и этическая амбивалентность, экзистенциальное напряжение, тревожная многословность. Здесь кроются также и истоки многих специфически интеллигентских комплексов.
Должное нельзя систематизировать и вербализовать в некоторой конечной совокупности текстов. В ментальном пространстве традиционной культуры существует определенная модель, вживаясь в которую носитель этой культуры может проговаривать какие-то фрагменты облика должного. А адекватный реципиент сопоставляет услышанное с моделью должного и в зависимости от силы переживаемой партисипации чувствует истину или фальшь сказанного.
Можно сказать, что должное оказывается смысловым ядром разворачивания универсума. Оно выступает как исходный пункт познания, описания и объяснения мира. Мир познается импульсом, исходящим от должного и через должное. Соответственно, подлинная жизнь человека это жизнь в должном. В рассуждениях, устремлениях, бесконечном праздноговорении о должном.
"Нет ничего более волнующего для нашего человека, чем, в меру своего понимания и способностей, рассуждать о мире и жизни вообще, об основных законах бытия, которые есть законы по преимуществу нравственные"75. Дискурс любого ориентированного на традицию человека либо полностью исчерпывается ценностными суждениями, либо суждения должного оказываются смысловой доминантой организующей все остальное. Это наблюдение имеет отношение не только к пожилым традиционалистам, но и к интеллигентской культурной традиции.
Отсюда особое, специфически русское явление - правдоискательство. С правдоискателями сталкивался каждый взрослый человек. Они многократно описаны в художественной литературе и публицистике. О них пишут богословы и философы. Правдоискательство - особая реакция на дистанцию между идеалом и реальностью. Сознание которое оказывается не в силах совладать с этой пропастью принимается за выстраивания многомерной субъективной реальности. Многообразные построения и рассуждения призваны создать пространство сопоставимое с реальным миром по своей мощи и законченности с тем, что бы замкнувшись в нем обрести хотя бы некоторый покой.
Итак, должное выступает в качестве нормативизованного идеала. Однако, дистанция между миром абсолютных умозрений и реальностью слишком очевидна для того, чтобы ее игнорировать. По мере врастания России в общеевропейский контекст, данное противоречие проявляется все более и более остро. В этой связи показательна мифология неких абсолютных, конечных и вечных ценностей как единственно возможных для русского человека ориентиров.
Идеологи традиции утверждают, что русский человек может жить, только ориентируясь на абсолютные, недостижимые, вечные ценности и идеалы. В мире относительных ценностей он задыхается, страдает и утрачивает смысл жизни. Здесь можно привести характерное высказывание К. Касьяновой: "Собственно, относительная ценность - она и не ценность вовсе, а так… ориентир: дорогу указывает, но сам по себе желания двигаться не вызывает"76. Соответственно, чрезмерная погруженность в мир сущего предоссудительна и, в конце концов, греховна.
Окунувшийся в мир сущего человек ускользает от власти должного а, стало быть, теряет свою душу. Сущее неизбежно расставляет иные смысловые и нравственные акценты. Жизнь в мире сущего размывает российское должное, лишает его актуальности. А потому, эталонный носитель традиционных ценностей живет нелепой, неустроенной жизнью. Быт его иррационален, дом запущен, в практическом плане он беспомощен. И все это свидетельствует о правильной ценностной ориентации.
Должное может быть определено как проекция социального абсолюта в плоскость аксиологических отношений. Переживание абсолюта как сущности трансцендентной задает трансцендентированный, минимально соотнесенный с "этим миром" облик должного. Должное - костяк автомодели отечественной культуры. Это тот образ в котором традиция желала бы представлять и самосозерцать себя. Сущее - подлинный, реальный лик традиционной культуры. Тот ее образ, который созерцает Создатель. До тех пор, пока идея должного имеет какую то власть над сознанием людей - русская традиция жива. Угасание должного означало бы смерть традиционной ментальности.
Сущее. При том, что с ценностной точки зрения категория должного является определяющей, сущее, как выраженная оппозиция должному не менее значимо. С точки зрения механизма культуры, сущее - столь же фундаментальная категория, ибо мир может быть осознан только в оппозиции должного/сущего. Если должное дано человеку в культуре, то сущее - в опыте. Сущее это та самая реальность в кото- рой живет традиционный человек.
Обращаясь к разработке понятия сущее, надо сказать, что оно принадлежит разным уровням языка - как к общеупотребимому лексическому слою так и к сфере профессиональной лексики. Напомним, что в общефилософской традиции ближайшее для нас определение сущего - "совокупность многообразных проявлений бытия"77, если понимать бытие как эмпирическую реальность.
К этому остается добавить, что наше понимание как должного, так и сущего находится в русле веберовской традиции. Как было сказано выше, осознание сущего лежит в семантическом пространстве, ограниченном рамками сниженной грехами и несовершенствами версии должного с одной стороны и идеей о неподлинности, кажимости всего мира эмпирической реальности.
Сущее профанно и дезонтологизированно, то есть лишено собственной природы. Единственным подлинным законом сущего объявлено должное78. Эсхатологическое будущее понимается как момент, когда законы должного реализуются наконец в своей полноте, что будет означать упразднение мира сущего и пресуществление Вселенной. Хилиастические движения, утопические проекты, пронизанные эсхатологическим мироощущением секты, крестьянские войны - все эти феномены щедро рассыпанные по мировой истории черпали свою энергию в несокрушимой вере в окончательной победе должного над сущим и пресуществлении мира. Примеров духовных и культурных феноменов этого рода множество. И не только напрашивающихся, из мира христианской культуры. Можно вспомнить зороастрийские мифы о последнем бое и окончательной победе сил Света. Идея Страшного суда разрабатывается в исламе. Сходные идеи разрабатывались в рамках манихейских и гностических традиций.
Пока же этого не случилось, традиционный субъект живет в мире сущего, постоянно и напряженно сличая его с идеалом. Таким образом он определяет меру уклонения от должного.
Уклонение от должного - важный момент традиционного сознания и чрезвычайно значимая характеристика конкретной ситуации. Традиция транслирует не только концепт должного, но и определенную критическую величину отклонения от идеала. По мере того, как уклонение от должного начинает превышать некоторую устойчивую величину и приближается к критическому, в обществе нарастают внутренние напряжения. Сознание людей охватывает неподотчетная тревожность, чувство ужаса. Традиционный человек осознает себя на пороге Конца Света. Иными словами, уклонение от должного рождает комплекс апокалиптических переживаний. Это напряжение разрешается взрывом.
Такие эксцессы как бунт, революция либо ведут к локальному снятию конфликта между должным и сущим, либо рождают тотальную инверсию. В результате инверсии, уклонившееся от должного сущее отменяется, а мир обретает новые характеристики, которые воспринимаются как естественные и наиболее близкие к должному. Традиционный мир переживает обновление.
Заметим, что сущее, не получает в традиционной культуре устойчивых обозначений. Если должное имеет массу прекрасных и высокозначимых для традиционалиста имен, то сущее как бы табуировано к номинации. Присутствуя в жизни людей, реально бытийствуя, сущее "проваливается", игнорируется культурой. Профанная сфера сущего оказывается объектом избегания. Имяназывание последнего не происходит, и это показательно.
Обычно, говоря о сущем, используют уничижительные, профанирующие обороты типа "по грехом нашим" или "сволочная действительность".
Далее, надо подчеркнуть, что сущее отличается от должного не количественно, но качественно. Ценностная несопоставимость должного и сущего задана разной онтологией, различной природой этих сфер культурного универсума. Если сущее воплощает "мир дольний" то есть пространство имманентного человеку, мир эмпирической реальности, то должное - "мир горний". Должное относится к сфере трансцендентного, к некоторой запредельной, потусторонней реальности. Именно по этому, сущее не может быть переделано в должное. Не может быть преобразовано методом последовательных изменений. Упорядочивая, обустраивая, оптимизируя мир мы не придем к должному, а только погрязнем в мире сущего.
Поскольку должное принципиально трансцендентно, оно не может быть создано из сущего. И это - чрезвычайно важный момент. Сущее может лишь пресуществиться в должное. А само такое пресуществление - ключевое событие эсхатологического преобразования мира. Оно видится в некоторой конечной точке, где завершается история и наступает Вечность. В этой связи надо сказать, что в героическую эпоху советской истории - до рутинного загнивания - мифология построения нового будущего переживалась как чудесная трансмутация. При том, что звучало слово "построение" рождение нового мира понималось как чудо. По этому оно требовало особых, чрезвычайных усилий, невиданных напряжений, невероятных жертв и тотальной чистки общества от всех, кто не был достоин этого величайшего, прекрасного и одновременно ужасного чуда.
Трансценденцию можно построить лишь в том смысле, в каком была построена Вавилонская башня. Других путей преодолеть дистанцию и исходя из сущего войти в должное не существует.
Суммируя надо сказать, что так же как и должное, сущее: синкретическая категория вобравшая в себя множество смыслов и коннотаций. Это и "объективная реальность данная нам в ощущение". И мир эмпирической достоверности. И "сволочная действительность". И низменная в своем наличном состоянии эмпирия (дольний мир), которая однако устремлена к должному (горнему миру) и в некоторой точке горизонта, в момент завершения истории и утверждения Вечности непременно с ним сольется. И пустое, лишенное собственной онтологии лоно постоянно взыскующее об оплодотворении смыслонаделяющим Должным.
Далее, надо указать на одну из ключевых особенностей сущего как базового представления традиционного сознания. Она состоит в том, что традиционная культура осознает себя живущей или стремящейся жить по должному (по Правде). И поскольку это принципиально невозможно, в реальности каждый отдельный человек и общество в целом живут по совершенно иным нормам, механизмам и принципам. Однако, эти регулятивы не осознаются в своем качестве (и в своих реальных объемах), а сама ситуация с реальными принципами социальной регуляции подвергается глубочайшей мистификации.
Признавая само несовпадение должного и реальности собственного бытия, традиционное сознание мистифицирует и меру собственного включения в реальный мир, и реальные мотивы и подлинные механизмы своего поведения. Автомодель культуры как целого и самооценка отдельного субъекта несут в себе извращения, перетолкования подлинной природы вещей, табуацию на осознание и признание целых пластов своей собственной природы. Вся ткань социальных отношений и культурной реальности отражается избирательно и превращенно, таким образом, чтобы поддерживать понимание себя как живущего в целом "по Правде", или по крайней мере стремящегося к этому.
Из этого вытекает одна особенность общественной психологии особенно выпукло явленная в реалиях последнего столетия. При том, что русская культура традиционно не любит "богатеев", она ассимилирует в себя естественное для человека стремление к достатку, устойчивой жизни, прочному положению в обществе. Но все это возможно только тогда, когда человек с головой погружается в мир, т. е. в материю сущего. Настоящий конфликт находит в массовом сознании следующее компромиссное решение: в сущем надо жить, пребывать и по возможности успешно - но нельзя слишком глубоко входить, чересчур погружаться в материю сущего.
Сущее агрессивно, оно имеет свойство затягивать. И если это происходит необратимо, втянутый миром сущего погибает как носитель традиционной ментальности. Стремление к успешной жизнь здесь - нечто постыдное. Сам по себе успех в мире сущего - так же (хотя и глубоко притягателен). Поэтому и делать "это" надо так, как надлежит делать дела неприличные.
Живя в сущем и более или менее успешно решая задачи, лежащие в плоскости "дольнего мира", наш человек делает это на некотором подсознательном, рефлекторном уровне. Осознавая себя при этом как устремленного к сферам Небесного Иерусалима. Успехи "здесь" рождают иррациональный комплекс вины. На этой почве вырастает богатейшая феноменология агрессивности, ханжества, юродства, комплексов неполноценности, цинизма и самообманов.
ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ