В своих глубинных основаниях эсхатологизм сознания связан с доминированием в рамках рассматриваемой нами локальной цивилизации определенного механизма мышления. Речь идет о способе оперирования дуальными оппозициями, блокирующем медиацию и базирущемся на инверсии как базовом механизме формирования новых культурных смыслов. Истоки рассматриваемого типа сознания лежат в православной ментальности126. Самым сильным выражением тенденции к блокированию диалога и взаимопроникновению смыслов является образ, рожденный воображением Плотина ("О природе зла"). Согласно Плотину, Дьявол утаскивает душу, бросившую взор в преисподнюю, ухватившись за ее взгляд. Все, что противостоит "нам" - от Дьявола. Об этом нельзя не только спокойно размышлять, пытаться осознать, или спорить, даже взгляд, брошенный в силу губительного любопытства на Врага, несет неминуемую погибель!
Блокирование диалога, мифология Вечного боя, презумпция трактовки противостоящего тебе (в войне, в полемике, в обыденном конфликте) как Врага с большой буквы, а Врага - как оборотня, тормозит любое взаимопроникновение смыслов, перекрывает возможности рождения третьего и ведет к вечному движению по кругу в рамках инверсионных перекодировок социального и культурного космоса. Доминирование инверсии относится к сущностным чертам российской цивилизации. С этих позиций, эсхатологизм сознания - атрибут инверсионного типа мышления.
ФАКТОРЫ, ПРОВОЦИРУЮЩИЕ ЭСХАТОЛОГИЧЕСКИЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ
Политика властных и идеологических институтов, задающая дистанцию между должным и сущим. Рассогласования реальности и модели, воплощенной в концепции должного, неустранимо. Из этого вытекает ряд социальных и психологических следствий. Специфический комплекс вины, переживаемый традиционным человеком в силу причастности к уклонению от невыполнимого должного, рождает возможности социального манипулирования. Властные и идеологические институты, возлагающие на себя функции формулирования и надзора за соблюдением должного, осознают потенции, вытекающие из переживания собственной грет ховности. Возникает социальный интерес в том, что бы формулировки должного оказывались практически невыполнимыми, а агенты власти не подлежали суду подвластных с позиции должного. Агент власти обретает возможность извлекать разнообразные блага и преимущества (статусные, психологические, денежные) из факта несоответствия реальной социальной практики должному в пределах подведомственности.
В результате растет тревожность, чувство вины, повышается манипулируемость человека, общество инфантилизуется. Все эти следствия устраивают власть предержащую. Однако чем шире дистанция между должным и сущим, тем невыносимее жизнь в таком мире. Чувство вины, малоподотчетная тревожность, сознание невыносимого бремени несовпадения должного и реальности однажды запускают эсхатологическую истерию. Традиционный мир заполняется "доподлинными" признаками конца света. Калики перехожие пересказывают путающие пророчества, людям являются чудесные знамения, в мире происходят невиданные события, юродивые бормочут страшные и загадочные сентенции, которые истолковываются народным сознанием как свидетельства конца времен.
Заметим, что дистанция между должным и сущим несет в себе позитивный, мобилизующий и воспитательный потенциал. Веками он использовался для развития общества. С его помощью варвары и архаики вписывались в зрелое государство, приобщались цивилизации. Однако этот потенциал может быть использован не только на благо общества как целого, но "приватизирован" правящим слоем. Сплошь и рядом штатные интерпретаторы должного и слуги государевы ставили его себе на службу. Проституция скандально нарушает патриархальное должное, но взятки и бесплатное "обслуживание" сотрудников правоприменяющих органов свидетельствует не о борьбе с пороком, а о разложении государственных институтов.
Неимманентное развитие, навязанный темп. Начнем с того, что всякое изменение устойчивого, сложившегося состояния, взятое на любом уровне - отдельного человека, группы, общества как целого - стрессогенно. Особый, острейший дискомфорт связан с переживанием состояния качественных преобразований, т. е. изменений, требующих серьезных подвижек в структуре исторического субъекта, системе общественных отношений, в сфере психологии, ментальности.
История показывает, что человеческое сообщество никогда не меняется от хорошей жизни. Перемены происходят под воздействием неумолимого исторического императива. Сплошь и рядом, альтернатива изменениям - уход с исторической арены. Те сообщества, которые из двух стрессоров - гибели и самоизменения - выбирают развитие, сохраняются. Те же, которые не обнаруживают способности к достаточным самоизменениям, отбраковываются историей. При всей своей неизбежности перемены остро дискомфортны и ложатся тяжелым бременем на человека. Причем для многих это бремя оказывается непереносимым. Особенно остро описанные коллизии переживаются в архаических и традиционных обществах.
В ситуации имманентного по преимуществу развития общества, когда оно изменяется под воздействием внутренних факторов, дискомфорт самоизменения существует, но находится на некотором приемлемом уровне. Гораздо выше дискомфорт в обществах догоняющих, развитие которых носит неимманентный характер. Здесь и культурные, и социальные, и психологические предпосылки изменений не созрели. А потому происходит постоянное, ежеминутное насилие над природой человека. Непреодолимые обстоятельства заставляют людей изменяться, преодолевая собственную природу. В таких обществах политическая элита осознает необходимость перемен и тащит страну на дыбу самоизменения. Отсюда и высокий уровень насилия, и авторитарные политические режимы, и постоянное сопротивление традиционалистской массы, вырывающееся на поверхность в форме бунтов и деструктивных движений.
Итак, в обществах, прошедших рубеж дуалистической революции и оказавшихся в ситуации неимманентного развития, эсхатологические настроения оказываются естест венной реакцией на стресс навязанных историей изменений. Догоняющее развитие задает переживание истории, т. е. жизнь в рамках цивилизации и государства, внутри процесса бесконечного распада синкрезиса, как фундаментальное уклонение от должного.
Крах устойчивого мира, к которому традиционный субъект более или менее адаптирован, переживается как конец Вселенной и торжество хаоса, а, значит, Нечистого. Анализ конкретного историко-культурного материала (и прошлого, и современного) показывает, что в адекватном сознании образ Лукавого тождественен исторической динамике и маркирует процессы распада синкрезиса. Градиент усложнения и динамизации - критерий, по которому идеологи традиционализма безошибочно узнают руку Князя Тьмы. В сознании традиционалиста должное равно изначальному синкрезису и покоится где-то в глубинах антропогенеза до всех разделений, до имущественного и социального неравенства, до слез и печалей.
Описывая царство царя Михаила, Пересветов видит во всеобщем "поравнении" способ чудесного преображения мира, в котором исчезнут все проблемы и настанет "радость, и веселие, и тишина великая"127. Воспринятая Шариковым идеология Клима Чугункина - мы имеем в виду принцип "взять и поделить" - имела весьма глубокие корни. За нею стоит определенное понимание природы человека и общества. Если все созданное человеком, взять и поделить, история прекратит движение свое. Более того, сама по себе история есть трагическое и греховное уклонение от должного порядка вещей, снимаемое в эсхатологической перспективе.
Рай мыслится как тотальная нерасчлененность, бытие вне времени и социальности, история же и цивилизация - как торжество сущего. Эсхатология есть осмысление интенции к бегству из истории и государства, бегству из навязанных догоняющему традиционалистскому обществу неимманентных состояний. Эсхатология - идеология архаика и традиционалиста, распятого на дыбе исторической динамики128.
Неприятие происходящего обостряется при переходах общества через стадиальные рубежи, когда изменение носят тотальный характер. Переходы от раннего государства к зрелому, от жизни на периферии или в рамках догосударственной окраины к жизни в пределах регулярного государства. (Так, казачество восстает на всех этапах последовательного вписания его в систему Московского государства.) От крестьянского общества к урбанистическому, от бесписьменной фольклорной культуры к письменной. От одной идеологии к другой. Наконец, от конкретной идеологии к ситуации деидеологизации. Все эти ситуации осмысливаются в рамках эсхатологической парадигмы и провоцируют эсхатологические настроения.
Провоцирующий эсхатологизм сознания - периферийный статус российской цивилизации. Как было показано выше, Россия относится к классу периферийных цивилизаций129.
Главная особенность периферийной цивилизации состоит в том, что она развивается "на голом поле". В своем развитии периферийная цивилизация лишена опоры в предшествующем цикле, "Гумус" - наращиваемый веками культурный слой, минимизирован и качественно не соответствует задачам цивилизационного строительства, а использование его предельно интенсифицировано.
Здесь широко представлена догосударственная ментальность, попавшая в стрессорную для себя ситуацию постоянного изменения. Нет предметного тела ушедшей цивилизации, нет стереотипов, воспоминаний и рефлексов, восходящих к предшествующему цивилизационному циклу. Выходцы из периферии усматривают в бытии вторичных цивилизаций некоторую усталость. Но неизмеримо важнее готовность человека к жизни внутри цивилизации, "пригнанность" этого человека к характеристикам пространства цивилизации. Способность к существованию в ситуации исторической динамики.
Периферийная (как и очаговая) цивилизация предельно стрессорна. В ней нестерпимо сложно и мучительно проходить первые пути бытия-в-истории. Здесь рядом с моментами качественно новыми доживает глубочайшая, восходящая к неолиту архаика. По всему этому цивилизации периферийные, как и очаговые, подвержены периодически распадам. Представляют собой благоприятное поле бытования ретроспективных утопий. В этой ситуации эсхатологизм оказывается структурой, оформляющей бегство от динамики, бегство от нестерпимо сложной жизни в цивилизации, надежду на то, что однажды испытание историей завершится, и человек вернется в Рай бытия-вне-истории.
Мироотречная, гностическая компонента российской ментальности. Мироотречная интенция в той или иной мере присуща христианству вообще. Сама по себе идея должного провоцирует гностические смыслы и положенности. Верность должному задает отторжение от мира и неприятие природы вещей, которая обеспечивает торжество сущего. Мир греховен, его природа порочна. Именно по этому "правильный" средневековый человек живет здесь, но душой устремлен к миру иному.
В православии мироотречная интенция представлена существенно сильнее, чем в католицизме. В зрелом протестантизме мироотречная линия практически снимается. В русской ментальности гностическая нота звучит особенно сильно. Мир вообще зло и конец его есть избавление от зла, конец страданий и конец трагической раздвоенности. Одним словом, Большое избавление. Плотское греховно. Здесь мы приходим к гностическим истокам и сюжетам российской ментальности, к монофизитству, докетизму, к противостоянию плоти. Эта устойчивая и значимая компонента ментальности принимает самые разные формы и очертания.
Оговоримся, речь идет о смыслах и положенностях, не оформленных доктринально, ибо, будучи осознанной и сформулированной, гностическая идея вступает в конфликт с системой декларируемых представлений. И это противоречие - одна из граней раскола русского сознания. Однако в снятом виде, в частных следствиях, в конкретных идеях и положенностях, гностицизм пронизывает русскую ментальность.
Зададимся вопросом - как советская идеология ассимилировалась традиционным сознанием? Где лежат ценностные и логические мостики, позволявшие людям освоить и принять советские установки? К примеру, в идеологической картине классического периода советского общества (30 - 50-е годы) такие реалии, как дача, любая собственность сверх предметов обихода, отдельная квартира, носили негативный характер, рассматривались как попущение и требовали оправдания. В публицистическом жаргоне советской эпохи бытовали ругательства - "вещизм" и "потребительство". Что, помимо конформизма, двигало людей к искреннему принятию подобных установок, казалось бы, противоречащих человеческой природе?
Дело в том, что удобный и обустроенный быт свидетельствует о движении человека в мир, движении прочь от эсхатологического идеала. Эсхатология же - движение от ЭТОГО МИРА. Мирское равно мещанскому, мещанство же - самое страшное ругательство в устах российского интеллигента. Погруженность в мир сама по себе греховна и профанна. "Духовность", стремление выпрыгнуть из мира - возвышенна и сакральна. Знаменитая непрактичность шестидесятника, его презрение к деньгам и социальным реалиям формировали тип личности, способной успешно ориентироваться в сфере возвышенных, духовных интересов, но беспомощной в мире реальном. Лозунг "человек должен быть выше сытости" (Л. Толстой) - в своих основаниях гностический, вырастающий из презрения к плоти.
Репрессивность традиционной русской культуры, высокий статус монашеского, аскетического идеала (до которого простой смертный, разумеется, не дотягивает, но в идеальном плане стремится, или, по крайней мере, утверждает, что стремится) в своих основаниях так же пронизаны гностическими смыслами.
Обратим внимание на приверженность шестидесятников XX в. к чистому идеалу на фоне отрицания всякой практики ("сволочной действительности") как стихии, трансформирующей, размывающей и травестирующией идеал. Суть этой системы воззрений состоит в том, что дух, идея, должное - прекрасны сами по себе, в чистом виде. Однако, высокому должному противостоит непреоборимая сила природы "мира сего". Поэтому, облекаясь во плоть, идеи должного фатально извращаются, превращаются в свою противоположность, омертвляются. Главный ужас ситуации состоит в том, что в этом извращенном виде изуродованная идея предстает перед недалекими и пришедшими позже людьми в качестве собственно должного. Так происходит страшная подмена, извращение высокого идеала в глазах профанов. Отсюда шестидесятническая мифология революции:
Я все равно паду на той,
На той единственной гражданской
И комиссары в пыльных шлемах
Склонятся молча надо мной. (Б. Окуджава)
Революция понимается как замечательное время, когда должное не успело пройти цикл своего отрицания. Время, когда, за вычетом неизбежных шкурников и примазавшихся, масса идеалистов хранила верность чистому, незамутненному должному, боролась и умирала во имя Его. Однако далее, после полной победы должное вступает в неизбежный цикл перерождения, связанный с массовым овеществлением идеи. Из этих представлений вырастает главная, знаковая для поколения антитеза: хороший Ленин/плохой Сталин.
Преодолеть непреодолимую плоть можно лишь в эсхатологической перспективе. Сломать непреоборимую силу вещей может преображение, перерождение самого бытия и изменение природы. К сожалению, эсхатологические упования не сбылись и коммунизм не наступил. Поэтому реальность, окружающая шестидесятника, омерзительна. Но эта реальность не заслоняет главного и не в силах поколебать априорную интеллигентскую ВЕРНОСТЬ ДОЛЖНОМУ.
Шестидесятник живет в ощущении того, что если всю жизнь стремиться к чуду, жертвовать собой и совершать подвиги - однажды, неожиданно для тебя оно произойдет. Популярные в ту пору стихи "Сезам, ну откройся Сезам" не случайны. Если люди из поколения в поколение будут стремиться к должному, страдать и умирать во имя Его, то, рано или поздно, чудо произойдет, мечты и жертвы поколений откроют волшебные врата. Перед нами чистой воды эсхатологическое сознание эпохи спада и изживания эсхатологического видения мира. Это мироощущение уже надрывно. Временами человека охватывают сомнения. Но, открестившись от наваждения, российский интеллигент советского чекана снова припадает к великому должному. Не смотря ни на что и вопреки всему. Шестидесятник верен романтикам, дон-кихотам и готов встать в один ряд с очередными идеалистами. В этом - проявление его символа веры. В отличие от недалекого традиционалиста шестидесятник осознает, или признает, или допускает невоплотимость должного. По крайней мере, сейчас или в обозримой перспективе. Однако, отказ от должного для него немыслим и невозможен.
В подобной системе представлений Сталин плох не тем, что он злодей, но тем, что не умер вовремя, как Свердлов или Бауман. Воплощая должное, последовательный человек обречен пройти весь путь его перерождения в сатанинскую пародию. Однако, самое должное здесь не причем, вина лежит на природе вещей. И, далее, мир, превратившийся в пародию на должное, неизмеримо лучше, чище, прекраснее мира прошедшего мимо должного. Ибо в этой пародии хотя бы в облачении лжи и мертвых ритуалов живут священные формулы, и в том - залог их воскресения и конечной победы в эсхатологической перспективе. Рано или поздно, вопреки всему.
Описываемая нами антитеза высокого идеалиста, не/(минимально) затронутого сущим и вовремя погибшего, практику погрязшему в сущем, прошедшему весь путь перерождения в свою противоположность, не исчерпывается знаковыми фигурами и носит универсальный, характер. Социолог Борис Славный делает тонкое наблюдение: погибший в девятнадцать лет отец героя культового для 60-х годов фильма "Застава Ильича" нравственно выше (как не прикоснувшийся к бытию и ушедший из мира, сохранив себя в чистоте) собственного сына, который не только старше отца, но живет в мирное, не жертвенное время, когда соблазны окутывают и поглощают человека130.
Здесь мы сталкиваемся с мощной, но не отрефлексированной, мало того, табуированной к осознанию традицией, имеющей массу проявлений во все времена и в разных срезах культурного универсума. Достаточно вспомнить о том, что среди апокрифов, имевших устойчивое хождение на Руси - народные сказания о творении мира Богом и Дьяволом совместно ("Свиток Божественных книг" или "Сказание о Тивериадском море"). Истоки гностической компоненты российской ментальности - большая и специальная тема. В двух словах это и особая ментальность лимитрофа или порубежья, для которой отторжение мира оказывается естественной реакцией, и наследуемые восточными славянами элементы иранского культурного космоса, в котором живут манихейские и гностические идеи, и продуцирующая дискомфорт ситуация неимманентного развития, и принесенная из Византии гностическая интенция ортодоксального христианства. Мироотвержение и вырастающая из него позиция "неучастия во зле" жизни постоянно продуцируют эсхатологические настроения. Ибо смысл конца времен в гибели этого мира и пресуществлении Вселенной в соответствии с чаемым должным.
КОНТУРЫ АПОКАЛИПСИСА