У. Г.: Ты хочешь выстроить нечто из того, что я говорю, как-то это использовать для содействия твоим собственным целям. Ты можешь сказать, что это ради человечества, но на самом деле тебе плевать на общество. То, что я говорю, не может пригодиться ни тебе, ни твоему обществу. Оно только может положить конец тому тебе, каким ты знаешь себя сейчас.
Да и мне никак не пригодится то, что я говорю, потому что я не могу открыть святой бизнес и делать на этом деньги. Это просто невозможно для меня. Мне не интересно освобождать кого-то или уводить от их гуру. Можете ходить в храмы и молиться там. Вы, конечно, получаете какое-то успокоение. Вам нужно, чтобы вас утешили: вот чего вы хотите. И они дают вам это. Здесь не то место. Идите куда хотите. Мне совсем не интересно освобождать вас. Я даже не верю в то, что вас можно как-то изменить, или спасти или реформировать общество, или сделать что-то для человечества.
В.: Но кажется, что есть некая основная мотивация, всеохватывающая потребность, которая как будто искажает и расстраивает попытки общества навести порядок.
У. Г.: Неизменная потребность в постоянстве - вот что калечит общество. Оттого что все мы ищем постоянства внутри, мы требуем, чтобы вещи, которые мы воспринимаем как находящиеся снаружи нас, - общество, человечество, нация, мир - тоже были постоянны. Через них мы ищем своё постоянство. Все формы постоянства, будь то личные или коллективные, созданы самим тобой. Все они - продолжение этой самой потребности в постоянстве. Но ничего постоянного нет. Наши усилия сделать какие-то вещи неизменными идут совершенно вразрез с природой. Ты каким-то образом знаешь, что тебе не удастся преуспеть в твоём стремлении к постоянству. И всё же ты упорствуешь.
В.: Всё-таки для большинства из нас остаётся множество вопросов. Мы хотим как-то выяснить, что такое жизнь, есть ли у неё какой-то смысл.
У. Г.: Жизнь - нечто такое, что нельзя схватить, удержать и выразить. Энергия - это выражение жизни. Что такое смерть? Это всего лишь состояние человеческого тела. Нет такой вещи, как смерть. Есть твои идеи о смерти, идеи, которые возникают, когда ты ощущаешь отсутствие другого человека. Твоя собственная смерть или смерть твоих близких - это нечто, чего ты не можешь испытать. На самом деле ты ощущаешь пустоту, возникшую из-за исчезновения другого человека, и неудовлетворённую потребность поддерживать непрерывную связь с этим человеком мнимую вечность. Ареной продолжения всех этих "постоянных" отношений является завтра - небеса, следующая жизнь и т. д. Эти вещи изобретены умом, который заинтересован лишь в своей нерушимой, неизменной непрерывности в "я"-генерированном, фиктивном будущем. Основной способ поддержания непрерывности состоит в беспрестанном повторении вопроса "Как? Как? Как?". "Как мне жить? Как я могу быть счастлив? Как я могу быть уверен, что буду счастлив завтра?" Это превратило нашу жизнь в неразрешимую дилемму. Мы хотим знать, и посредством этого знания мы надеемся навечно продлить наше печальное существование.
В.: Так много людей в этом обществе заинтересованы в…
У. Г.: Обществу не может быть интересно то, что я говорю. Общество, в конце концов, это два индивида или тысяча таковых, собранные вместе. Будучи прямой угрозой лично тебе - как ты сам знаешь и ощущаешь себя, - я также являюсь угрозой обществу. Как может общество быть заинтересовано в таких вещах? Ни малейшего шанса. Общество - это сумма отношений и, вопреки тому, во что тебе хотелось бы верить, все эти отношения низки и отвратительны. Это неприятный факт; прими его или забудь. Вы не можете не накладывать на эти ужасно уродливые отношения фальшивую, но утешительную видимость "любящих", "сострадательных", "братских", "гармоничных" или прочих выдуманных отношений.
В.: Итак, мы можем отбросить потребность в совершенных, постоянных отношениях и, здесь и сейчас, заниматься нашими реально существующими отношениями. Так?
У. Г.: Нет, извини! Вся эта болтовня о "здесь и сейчас" и тем более о "здесь и сейчас", в котором вы можете решить все ваши проблемы, это, по-моему, полная чушь. Всё, что вы знаете, это отдельность и длительность, пространство и время, то есть рамки, наложенные умом на поток жизни. Но всё, что происходит в пространстве и во времени, ограничивает энергию жизни. Я не знаю и никогда не узнаю, что такое жизнь. Ты можешь сказать, что жизнь это то, сё, пятое, десятое, можешь дать сотни определений. Но определения не способны "ухватить" жизнь. Она подобна текущей реке. Ты берёшь из неё ведро воды, разлагаешь её на составляющие элементы и заявляешь, что река это то же самое [что вода в ведре]. Но у воды в ведре отсутствует качество потока. Как гласит дзэнская пословица: "В одну и ту же реку не войдёшь дважды". Она всё время течёт.
Ты не можешь говорить о жизни или смерти, потому что у жизни нет ни начала, ни конца, и точка. Можно сказать, что жизнь есть, поскольку ты реагируешь на раздражители. Но что происходит, когда ты мёртв? Слово "мёртв" - это всего лишь определение - некое состояние твоего тела. Само тело после того, что называется клинической смертью, больше не реагирует на раздражители тем образом, каким реагирует сейчас. Вероятно, оно всё ещё как-то реагирует: волны мозга продолжаются долгое время после того, как происходит клиническая смерть.
Посредством своей смерти ты даёшь жизни продолжение, или назови это как угодно. Я не могу сказать, что ты мёртв, а только то, что ты больше не представляешь для меня пользы. Если хоронишь мёртвое тело, там что-то происходит; если сожжёшь тело, пепел обогатит почву; если бросишь его в воду, рыбы съедят его; если оставишь его в волчьей яме, его съедят хищники. Ты обеспечиваешь средства для продолжения жизни.
Так что ты не можешь сказать, что тело мертво. Я здесь не о метафизике говорю. Вся проблема в твоём страхе конца чего-то. Хочешь ты быть свободен от этого страха? Я говорю: "Нет". Конец страха - это конец тебя самого, каким ты себя знаешь. Я не имею в виду психологическую, романтическую смерть "твоего вчера". Твоё тело, уверяю тебя, падёт замертво, как только нарушится непрерывность знания.
В.: Но, как учёный, я спрашиваю себя, каковы мои обязательства перед моими соплеменниками?
У. Г.: Да никаких… Уж извини. Всё, что тебя интересует как учёного, это самореализация, Нобелевская премия как конечная цель и власть. Я прошу прощения. Лично тебя, возможно, и не интересуют такие вещи. Вот и всё. Я поддерживаю такого рода стремление. Конечно, вы, учёные, сделали возможными все эти технологии, обеспечивающие комфорт, и в этом смысле я, как и все те, кто наслаждается достижениями современной техники, действительно в долгу перед вами. Я не хочу возвращаться во времена прялки и телеги. Это было бы слишком глупо, слишком абсурдно. Чистая наука - это не что иное, как умозрительное построение. Учёные без конца обсуждают формулы и представляют нам какие-то уравнения. Но я ничуть не обманываюсь по поводу "марша прогресса" и всей этой чуши. Первый мой перелёт в США, состоявшийся в тридцатых годах, длился больше суток; нам приходилось везде останавливаться. Позднее тот же самый перелёт занял восемнадцать часов, потом шесть часов, потом три и т. д. А если сверхзвуковые самолёты будут доступны на коммерческой основе, мы сможем совершать этот перелёт за полтора часа.
Хорошо, это прогресс. Но та же самая технология, что обеспечивает быстрые международные перелёты, создаёт всё более разрушительные самолёты-истребители. Сколько таких самолётов мы используем для более быстрого и комфортного перелёта из одного пункта в другой? И насколько больше самолётов мы используем для того, чтобы уничтожать жизнь и материальные блага? Это вы называете прогрессом? Я не знаю. По мере того как удобства возрастают, мы всё больше зависим от них и не хотим отказываться от того, что имеем.
В определённых рамках я могу назвать это прогрессом. Я теперь живу в комнате с кондиционером. Мой дед использовал слугу, который сидел на солнцепёке и тянул пункха, а ещё раньше мы пользовались веером из пальмовых листьев. Оказываясь во всё более и более комфортной обстановке, мы не хотим ни от чего отказываться.
В.: Но, конечно, некоторые имеют слишком много, и им следует отказаться от каких-то…
У. Г.: Почему ты ожидаешь, что другие откажутся от всего, что у них есть? Вон тот бедняк не готов отказаться от своей крошечной лачуги, а ты ожидаешь, что все богачи откажутся от их особняков. Нет, они и не подумают сделать это. Они будут драться до последнего вздоха, защищая то, что у них есть, и угробят себя в ходе этого. Это неизбежно. Что делают дикие животные? Сначала они пытаются убежать, а потом дерутся, пока не убьют друг друга.
В.: Сэр, я бы хотел задать вам два связанных вопроса…
У. Г.: А я бессвязный и несвязанный…
В.: Я осуществлю связь…
У. Г.: Ладно. В любом случае я могу высказаться только с твоей помощью. Ты средство моего самовыражения.
В.: Меня интересует, почему мы стремимся к знанию. Ради самого знания, или ради человечества, или по какой-то другой причине?
У. Г.: Власть!
В.: Власть?
У. Г.: Власть. Мне очень жаль. Нет такой вещи, как знание ради знания или искусство ради искусства. И, конечно, это всё не ради блага человечества. Знание даёт мне власть: "Я знаю, а ты не знаешь". Сэр, могу я узнать, кто Вы по специальности?
В.: Чем я только не занимался, но ни в чём не достиг мастерства. Я изучал органическую химию. Потом пошёл на медицинский факультет и практиковался в области химиотерапии. Теперь я провожу исследования в области генной инженерии.
У. Г.: Вот видите, это Ваша область…
В.: Это не моя область. Но она меня притягивает.
У. Г.: Я могу ошибаться, но я чувствую, сэр, что проблемы человека, даже психологические проблемы, можно решить только с помощью его генов. Если смогут продемонстрировать, что склонность, скажем, к воровству генетически обусловлена, к чему это приведёт нас? Это подразумевает, что у человека нет свободы выбора, ни в какой сфере. Даже способность к языкам генетически обусловлена. Гены контролируют всё; все наклонности, способности и способы поведения. У человека нет свободы действия. Его желание и требование свободы действия, по-видимому, и есть причина его страданий. Я вовсе не предлагаю философию фатализма, которую проповедуют в этой стране. Я ставлю совершенно другой акцент. Ну что, вернёмся к вопросу генетики?
В.: Следует ли нам в таком случае проводить решительные исследования в этой области? Она предлагает огромные возможности.
У. Г.: Нравится вам это или нет, они это сделают. Вы в этом вопросе не имеете голоса. Если не ты, то кто-то другой сделает это. Как ты можешь это остановить? Любой школьник знает, как они делают атомную бомбу. И по всем миру уже недосчитались огромного количества радиоактивных веществ. Они окажутся бог знает в чьих руках. Ноу-хау доступно каждому. Однажды кто-нибудь им воспользуется. Тогда у нас будут неприятности. Если ты не сделаешь этого [исследования] из-за того, что тебя останавливает некий этический кодекс, это не поможет, поскольку этот кодекс не остановит кого-то другого.
В.: Нет, я думаю, мы можем контролировать это.
У. Г.: Да, но как долго?
В.: Ну, сколько сможем…
У. Г.: Оттягивать чёрные времена? Так? Это всё, что мы пытаемся делать. Но для кого? Я не пою мрачную песнь Страшного суда. Если человечество исчезнет, я готов исчезнуть вместе с ним. Но что мы можем поделать? Мы ничего не можем сделать. Это всё слишком далеко зашло.
В.: Иногда я думаю, может, мы встали не на тот путь…
У. Г.: Не думаю, чтобы мы намеренно выбрали неверный путь. Что-то произошло с человеческой расой, очень давно. Теперь мы представляем собой угрозу для этой планеты. Возможно, это у природы такой способ убрать со стола и начать всё заново как можно быстрее. Я не вижу никакого плана природы, а вы? Мы проецируем наши собственные измышления на природу и представляем, что она мило упорядочена. Мы воображаем, что есть некий проект или план, а также такая вещь, как эволюция. Я не вижу ничего подобного. Возможно, нет никакой эволюции, кроме того, что мы видим в природе и что мы проецируем на неё. Складывая всё это вместе, мы делаем предположение, что вот это развилось из того-то.
В.: Но в природе, кажется, случаются аномалии и исключения…
У. Г.: В какой-то момент процесс затихает. И после этого происходит скачок. Это мы и называем мутацией. Есть ли какая-то связь между ними? Пытаясь обнаружить за всем этим некий план, мы связываем эти две вещи и называем это эволюцией. То же самое в физике.
Так что же нам делать? У меня нет ответа. Мне его не дали. Никто не отбирал и не избирал меня на роль спасителя человечества. Все эти разговоры о неизменном, вечном, совершенном человечестве не имеют абсолютно никакого смысла для меня. Меня интересует только то, как мы функционируем прямо сейчас.
Это [тело] вовсе не думает в понятиях сотни лет, или двухсот лет, или даже завтра. Нет, оно всего лишь заинтересовано в том, чтобы выжить сейчас. Если оно сталкивается с опасностью, оно включает всё, что у него есть, все свои ресурсы, чтобы выжить в этой конкретной ситуации. Если оно выживет в этот момент, у него будет следующий момент. В этом его собственная награда - продолжать жить ещё один момент. Таким вот образом тело функционирует сейчас. Не стоит ломать голову и изобретать философии момента, ситуационные модели и всё такое. Тело функционирует от момента к моменту, потому что сенсорные ощущения и реакции также происходят от момента к моменту. Каждое ощущение или реакция независимы. Какова цель этого тела, зачем оно существует, куда всё это может вести, я на самом деле не знаю. У меня нет способа выяснить это. Если ты думаешь, что знаешь, удачи тебе!
Так какой смысл суетиться, пытаясь остановить рост генной инженерии? Скажи мне.
В.: Нет, мне просто интересно, правильный ли шаг мы делаем, в верном ли направлении?
У. Г.: Ну, какая мотивация стоит за всеми этими исследованиями? Скажи мне.
В.: Хотелось бы думать, что это здоровое стремление к знанию ради удовлетворения любопытства и просто ради удовольствия.
У. Г.: Но этим всё не заканчивается.
В.: Правда. Другие люди, политики и им подобные, эксплуатируют результаты нашего труда.
У. Г.: Я боюсь, ты не можешь вот так легко оправдать самих учёных. Эйнштейн содействовал тому, чтобы Рузвельт сбросил атомную бомбу. "Если не Вы, то они это сделают", - сказал он. Он дал такой совет из-за своего презрения к Германии и из благодарности Соединённым Штатам, которые помогли ему преуспеть в его работе и достичь потрясающих результатов. Потом он сожалел об этом совете. Но это не имеет значения.
В.: Да, но как учёные, я думаю, мы должны соотносить затраты, риск и пользу всего, что мы делаем. Я химик. Я боюсь, что у нас, химиков, не очень хорошая репутация благодаря нынешней экологической ситуации. Но наше намерение было не в том, чтобы загрязнять атмосферу…
У. Г.: А тебе не кажется, что это загрязнение идёт рука об руку с вашими исследованиями? Где ты проводишь границу?
В.: Это сложно, очень сложно сказать.
У. Г.: Этим экологическим проблемам позволили дойти до такого глубочайшего кризиса, что они теперь далеко за пределами того, с чем кто-либо, даже экологи, могли бы справиться. Выгляни в окно. Полюбуйся на тошнотворные выхлопы, ядовитый воздух. Заводы выбрасывают миллионы тонн смертельных отходов.
Здесь загрязнений больше, чем в западных странах. Нужно много денег, чтобы очищать выхлопные газы от всех отравляющих химических веществ. Эти компании и не подумают наводить порядок по своей воле. Ты думаешь, всё это колышет "Дженерал Моторе" и остальных? Если бы у меня были акции в какой-нибудь компании, а их у меня вообще-то нет, я бы хотел получать дивиденды, а не счета за расходы на очистительные сооружения. Любой руководящий состав, который бы взялся пропагандировать корпоративную ответственность, тут же остался бы без своих должностей. Как владелец акций, я бы требовал дохода, и всё тут. Мне было бы плевать на всех этих людей, животных и растения.
Теперь стало модно быть экологом. Речи принца Филиппа о спасении китов звучат для меня как анекдот. А речи королевы Анны о спасении тюленей! Что это они их стали волновать? Если то, что я читаю, верно, то на сегодняшний день сохранилось только пятнадцать процентов всех видов животных, когда-либо живших на планете. Все остальные виды вымерли. Осталось лишь пять процентов от когда-то существовавших видов растений. Таким образом, исчезновение видов в порядке вещей для природы. Возможно, человеческому виду давным-давно следовало бы исчезнуть. Я не знаю. Теперь слишком поздно. Только один этот вид увеличивает процент вымирания всех других видов сверх того, что раньше сложно было бы и представить. "Я"-сознание, присущее человеческому виду, идея, что мир был создан лишь для человека, - вот настоящая проблема. Бесполезные экологи формируют группировки, ходят на митинги, собирают средства, открывают фонды, основывают организации, которые стоят миллионы, с президентами и вице-президентами, и все они делают на этом деньги. Это может показаться вам очень циничным, но факт в том, что реальной силы они не имеют. Решения от них не зависят. Проблема вне их контроля. Правительства обладают властью, чтобы что-то сделать, но они не заинтересованы.
В.: Но сообщество учёных имеет определённое влияние…
У. Г.: Нет, извини. Можешь назвать меня циником, но циник - это реалист, который твёрдо стоит на земле. Ты не хочешь видеть реальное положение вещей.
В.: Кто-нибудь мог бы поспорить, что человечество, возрождённое не с помощью науки, а посредством любви, - это наша единственная надежда.