Д ом Чеховых. Павел Егорович в комнате один. Он истово молится:
– Обрати внимание Твое на раба Твоего Павла, бывшего члена торговой депутации, пожалованного серебряной медалью на Станиславской ленте. Человек он непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла. Отчего не идет у него торговля, Вседержитель? Чем я прогневал Тебя, Господи?
С вященнодействие прерывают: в комнатку заходит Селиванов.
– Прости, если помешал.
– Милости прошу, – приглашает шмыгающий носом папаша.
– Что за печаль? – искренне интересуется Селиванов.
Павел Егорович машет рукой:
– Дорого стало на свете жить. Деньги так и сыпятся. Кредиторы доезжают.
– Разве кто в суд на тебя подал?
– Упаси Бог. До этого не дошло.
– Так радуйся! Рано себя заживо-то хоронить.
Приободрив папашу, Селиванов выходит из комнаты, но тут же возвращается: высовывает голову из-за двери:
– Павел Егорович, если тебя банкротом объявят, дом с аукциона уйдет… За долги… Лучше ты сам дом продай. Однако ж, куда семье деться? Да и впопыхах продавать невыгодно. Уйдет за бесценок.
Павел Егорович кивает.
Селиванов снова исчезает и снова просовывает голову в комнату:
– Прежде всего надо подумать, как дом сохранить. Он на кого записан?
– На Евгению Яковлевну.
– У супругов имущество общее… Надобно дом на кого-нибудь перевести. Жилец исчезает за дверью. Павел Егорович чешет затылок и бежит за Селивановым. А тот ушел недалеко. Стоит себе в соседней комнате и в окно глядит.
– На кого же я дом переведу? – прикидывается простачком папаша. – Может, на тебя, Гавриил Петрович?
– Это было бы весьма неосмотрительно.
– Отчего же? – не ожидает такого ответа Павел Егорович.
– Хорошо сейчас в поле, – ослабляет узел галстука Селиванов. – Перепела кричат, молодым сеном пахнет.
Не ответив, Селиванов выходит вон. Папаша изрядно озадачен.
П авел Егорович выходит на двор. Глядит на луну. Обнимает угол дома, распластавшись по стенам руками. Трется о штукатурку щекой. Произносит с горечью и слезой:
– У Петрака было четыре батрака, а теперь Петрак сам батрак.
У тро. Пустырь. Антон, Миша и Ваня ловят щеглов. Мальчишки спрятались в кустах. Миша и Ваня вцепились в пустую, заранее припасенную клетку. На земле лежит силок. Рядом рассыпаны зерна.
– Щеглы на ярмарочном дворе по пятачку идут, – шепчет Антон. – Делайте заказы, господа.
– Барабан, – говорит Ваня.
– А мне… тоже барабан, – говорит Миша.
Опускается птица, клюет зерно и попадается.
Ваня и Миша бегут с клеткой к силкам.
У тро. Дом Чеховых. В гостиную с озабоченным лицом входит Павел Егорович. Он обращается к мамаше.
– Этакая, подумаешь, беда. В баке с деревянным маслом ночью крыса утопла. А в баке масла более двадцати пудов.
Евгения Яковлевна ахает, разводит руками и садится на сундук.
– Ах, какое масло было, – причитает она. – И на стол шло и в лампады.
– Почему было? – хмурится папаша. – Не терпеть же из-за глупой твари крупного убытка.
– Опомнись, папаша. Крыса же, не муха. Крыса животное нечистое.
– Верно, нечистое. А потому масло вовсе не испорчено, а только осквернено.
Мамаша от удивления открывает рот.
– Вылей ты его, – шепчет она. – Не гонись за копейкою. Кабы мимо рубли не пролетели.
Павел Егорович усмехается себе на уме и грозит кому-то пальцем. Разгадать его жест не представляется возможным.
Я рмарочный двор. На полотнищах, лежащих по земле, пестреют грошовые игрушки, свистульки, барабаны, суздальского письма иконы и всевозможная галантерея. Тут же палатки с ситцами и кумачами. Антон с двумя птицами в клетке стоит в торговом ряду. Рядом Ваня и Миша. Они завороженно смотрят на барабан. Покупатели подходят, любуются щеглами, но не покупают. Щеглы заливаются. Тут Бомба замечает Селиванова, который берет под руку Ариадну Николаевну и увлекает ее из торговых рядов в аллею.
– Торгуйте птицу, – вручает Бомба клетку Ване и Мише.
Братья вцепляются в клетку. Они похожи на щеглов, только щеглы внутри клетки, а братья снаружи.
С тараясь остаться незамеченным, Антон крадется за Селивановым и Ариадной.
Широкая каменная лестница с множеством маршей, смотровых площадок и балюстрад. Антон, перебегая от балюстрады к балюстраде, подслушивает разговор Ариадны и Селиванова.
– Поздравьте меня! – требует Селиванов, помогая Ариадне спускаться по лестнице. – Внутри меня завелось этакое треволнение. Очень надеюсь, что вы станете моей, Ариадна Николаевна.
– Что это с вами? Вы не перегрелись, Гавриил Петрович?
– Да, мамочка, треволнение. Великое треволнение. Тоскую я за своими молодыми годами и за практической жизнью, если хотите. Если бы вы знали, как я наряжался. Какими делами воротил. А теперь – облачаюсь в парусину и вешаю нос на квинту. Веселее теперешнего жил я. Сгубил, сгубил жизнь!
Они говорят на ходу, минуя один марш за другим.
– Отчего же вы жизнь свою сгубили?
– От тоски. От тоски я сгубил жизнь. Тоска прижала!
– И что же мне прикажете делать?
– Возродите меня, Ариадна Николаевна! Я в душе богатырь. Жалкие обстоятельства делают меня карликом.
– Гавриил Петрович, признайтесь, это вам мое приданое спать не дает. А в душу мою вы и не глянули. Знали бы вы, какие там сокровища зарыты.
Он берет ее под руку и отводит в тень одной из смотровых площадок.
– Буду честен. Я не корыстолюбив, но люблю деньги. Тьфу на них! Много я из-за них, поганых, выстрадал. Но сейчас не об деньгах речь, а об чувствах. Об чувствах, мамочка. Об ваших, – переводит взгляд на ее грудь, – сокровищах.
– Какой же вы гадкий! – вырывается она и бежит по лестнице. – Какой же вы жалкий! Какой же вы бедный! – Она оступается, он поддерживает ее. – Какой же… – вдруг она, сама того не желая, тает: – Какой же вы мой противный. Совершите ради меня что-нибудь!
– Что же, Ариадна Николаевна?
– Фейерверк! Безумство! Катавасию!
– Катавасию?
– Да. И тогда я ваша!
Подхватив юбки, Ариадна убегает.
С еливанов, не зная, что бы такого сотворить, подпрыгивает, повисает на пышной ветке дерева, стоящего у лестницы, начинает раскачиваться, перебирая по воздуху ногами. Ветка трещит, Гавриил Петрович вместе с веткой валится на землю. Селиванов лежит и не шелохнется. Перепуганный Антон подбегает к нему, тянет руку к лицу Селиванова, и тут Гавриил Петрович резко открывает глаза и перехватывает руку Антона. Селиванов хохочет. Вдруг он зло произносит:
– Подслушивать нехорошо-с.
Бомба вырывается и бежит.
В лавке бакалейщика Чехова толпится народ. На столе возле прилавка миска с салатом, тарелки с закусками, бутылки. Клиенты с вожделением глядят на снедь, выпивку и ждут не дождутся, когда можно будет отведать угощение. Посреди лавки на подставе бочка с деревянным маслом. Над бочкой служит молебен отец Федор.
– По какому поводу молебен-то? – интересуется купец Ткаченко. – О даровании дождя?
– Масло сие теперь очищено, ибо было осквернено крысой, – как на духу отвечает папаша.
Ткаченко от удивления аж закашливается.
Папаша берет кусок хлеба, окунает в масло, ест. Берет новый кусок, окунает в масло, протягивает отцу Федору.
– Я… Павел Егорович…. Помилуй… Катар у меня, не могу хлеба есть… – увиливает Покровский.
Папаша тут же достает из кармана припасенную ложку, зачерпывает масло, подносит отцу Федору. Тому ничего другого не остается, как выпить. Покровский тихо спрашивает:
– Вы хоть перекипятили его?
– Перекаленное масло весь вкус теряет, – отвечает Павел Егорович и истово крестится.
Затем папаша подзывает сыновей. Они давятся, но едят пропитанные маслом ломти. Александр, Николай, Антон, Маша. За Машей Ваня с барабаном на длинной лямке. За Ваней Миша с барабанными палочками в руке.
– Не брезгуйте хлебом отца вашего. Хлеб сей орошен потом родителя вашего и очищен святою молитвою, – наставляет Павел Егорович.
Дети подходят один за другим.
– Господь наш Иисус Христос воду в вино претворял, – философствует богобоязненный и прижимистый бакалейщик. – А уж какое-то масло очистить, для Него – сущий пустяк.
Папаша придвигает к себе блюдо с салатом. Щедро льет масло в салат, зачерпывая его прямо из бочки. Солит, перчит. Пробует. Солит еще. Опять пробует. Довольно причмокивает губами.
– Пожалуйте, господа. Масло теперь чистое. Угощайтесь.
Но охотников не находится. Посетители, несолоно хлебавши, разбредаются. Остается лишь один клиент Моисейка. Он набрасывается на салат.
В гимназическом классе один-одинешенек сидит Антон. Вид у него озабоченный. Он ждет своей участи. Дверь открывается, и в класс торжественно заходят инспектор Дьяконов и учитель греческого языка Вучина.
Антон поднимается из-за парты.
– Садитесь, Чехов, – мягко и даже с какой-то душевной теплотой обращается инспектор к подопечному.
Антон опускается на скамью, и в его глазах загорается лучик надежды.
– Сейчас господин Вучина объявит результаты вашего письменного экзамена.
Вучина прилаживает на носу пенсне, раскрывает журнал, долго откашливается, превратив объявление оценки в настоящую церемонию, и с наслаждением произносит:
– Неудовлетворительно.
Антон поднимается, он не может поверить своим ушам.
– Простите, у меня "неуд"? – переспрашивает Бомба.
– А вы сами как думаете? – язвительно, но всё с той же душевной миной интересуется Дьяконов.
Антон, чтобы пересолить соль, которую Дьяконов и Вучина насыпали ему на хвост, решает валять молодцá: он вытягивается в струнку, как солдат на параде, и выпучивает глаза:
– Так точно, неуд!!!
– Что же вы, Цехов, так плохо относитесь к древнегреческому? – спрашивает Вучина.
– Древнегреческий язык давно мертв, – рапортует Антон. – Я же с детства, ваше благородие, покойников боюсь!
Учитель греческого открывает рот, но от возмущения не находит, что сказать.
– Вы оставлены на второй год, – ставит точку Дьяконов.
Н а небе луна. Она освещает широкую каменную лестницу, которая каскадом спускается к набережной. К светильнику газового фонаря тянутся руки. Пускается газ, но рука не зажигает фитиль. На трубку надевается кусок шланга. Газ наполняет склеенный из зеленой бумаги небольшой шар. Рука передает шар вниз, и чьи-то уже другие руки перетягивают отверстие ниткой. Эти же руки выпускают шар.
Шары запускают братья Чеховы. Николай стоит на плечах Александра и наполняет шары газом, а Антон перетягивает шары ниткой и отпускает на волю. Желтый, голубой, красный шар, общим числом за дюжину, поднимаются на воздух.
На самом верху каменной лестницы появляются Одиссей и Геракл. Они долго бежали, останавливаются, переводят дух. На плечах у Геракла фантастических размеров бочка. У Одиссея мешок с горохом и чучело орла на дубовой подставке.
Раздается свисток. Это таможенники. Одиссею очень неудобно тащить орла. Он ставит чучело хищника с раскинутыми в сторону крыльями на землю, засовывает два пальца в рот и оглашает окрестности разбойничьим свистом. Орел оживает и взмывает в небо. Дубовая подставка из-под птицы остается на земле.
Таможенники близко, и контрабандисты задают стрекача. Сначала падает Геракл и роняет бочку. Через Геракла летит Одиссей и рассыпает горох. Контрабандисты кубарем катятся вниз по лестнице, а впереди них грохочет бочка. Непомерная бочка несется на братьев Чеховых. Старшие братья сигают в кусты, а Антон стоит как вкопанный, он заворожен считающей ступени бочкой.
В это время на самом верху лестницы показываются чиновники таможни. Они поскальзываются на горохе и тоже кубарем летят вниз.
Бочка приближается к Антону. Он зажмуривается, но не уходит. Налетев на камень, бочка поднимается на воздух, перелетает через Антона и, рухнув на каменную лестницу, с грохотом лопается. Бочка была пустая.
Пытаются подняться и снова падают Одиссей и Геракл. В таком же плачевном положении находятся таможенники. Все стонут и охают. Трут шишки, но вдруг задирают головы и от удивления забывают о том, куда и зачем бежали. Над контрабандистами и таможенниками летят цветные бумажные шары.
Первыми в себя приходят Одиссей и Геракл. Они устремляются по лестнице вниз и, пробежав мимо Антона, сворачивают направо. Следом за ними несутся, тряся животами, таможенники. Поравнявшись с Антоном, они спрашивают:
– Куда они побежали?
Антон показывает налево и пускает блюстителей закона по ложному следу.
В ечер в семействе Чеховых. Маша сидит рядом с Евгенией Яковлевной, которая кроит и шьет дочери платье. Стрекочет допотопная швейная машинка "Гуа". Ваня и Миша колотят в барабан – у каждого своя палочка. Колотят не в лад. Обмениваются палочками и снова колотят. Антон окунает перо в чернильницу и выводит на тетради "Юморески и фельетоны". Затем проходится по комнате. Николай за этюдником. Делает беглые зарисовки – карикатуры на домочадцев. Александр начищает жиром сапоги, поглядывает на карикатуры и усмехается. Папаша листает претолстенную конторскую книгу.
– Поговорил бы с отцом, Антоша. Присел бы.
– О чем говорить-то? – чистит перо Бомба.
– Ты папаше не груби… Хорошо ли ты дроби перемножаешь?
– Неважно. Сбиваюсь… Вот, отец, спрошу я вас, коли хотите разговаривать. Как мне писать сочинение на тему, которая на душу не ложится?
– Какова же тема? – откладывает конторскую книгу Павел Егорович.
– "Нет зла более, чем безначалие".
– Правильно, всегда действуй по желанию начальства, как Бог велел.
– А как же убеждения? – рискует спросить Бомба.
– Убеждения хлебом не кормят. Служи, а не своевольничай. Утешь нас своим поведением. Уважь нас с мамашей. Не по карману нам убеждения, Антоша. Дорогая безделушка.
– Ну, вот и поговорили, – вздыхает Антон.
– Ступай себе с Богом и помни, твои друзья истинные – это папаша и мамаша.
Бомба не унимается:
– А если у меня собственное мнение. Что же я враг вам тогда?
– Ишь, язык развязал. Живо подвяжу!
– Сами же дозволили.
– Я ему про Фому, а он – про Ерему. От собственного мнения недолго до каторги или до Стакана Иваныча. Сделаешься пропойцей и умрешь в канаве… Мало я вас сек.
Хочет дать Антону тумака, но от взгляда, которым Антон его окатывает, отказывается от своего намерения. Переводит всё в шутку:
– Вот станешь профессором, и сам будешь бить по щекам, по-профессорски! По-профессорски, по-профессорски, – хлещет воздух сухой ладонью. – А мнения свои глубоко держи, сынок.
Бомба выходит из комнаты. Дети, которые явились свидетелями этой сцены, заговорщицки переглядываются, мол, папаша в своем духе. Павел Егорович вошел во вкус и остановиться уже не может:
– Мнения… Вот есть мнение, что человек произошел от обезъянских племен мартышек.
– А англичанин – от замороженной рыбы, – вступает в разговор Маша.
– И от кого я это слышу? – недружелюбно интересуется папаша.
– От своей дочери, – отвечает Маша.
– Дочь единственная, и та! Она у меня эманципе, все у ней дураки, только она одна умная. Вот пошлют вас, детки, в село Блины-Съедены, по-другому запоете.
Ваня и Миша постукивают в барабан. Им слова не давали, но ударами в барабан они на всякий случай выражают свой протест.
– Сплошное татарское иго без просвета, – резюмирует Александр.
– Убеждения, дети, в лавочный ящик не положишь, – назидательно пропевает отец.
– Папаша, пустите меня в Москву! Дайте денег, – не выдерживает старший.
– Если ты дорожишь моею жизнью и уважаешь как родного отца, одумайся, Александр.
– Ну, тогда я сбегу. Сбегу и буду жить, как захочу. Вольно! – с силой произносит старший сын.
– Беззаконно живущие беззаконно и погибнут! – выдает Павел Егорович.
– Папаша, нам с Александром в Таганроге скучно, – высовывается из-за этюдника Николай. – Никаких впечатлений. А мне как художнику нужны сильные современные впечатления. Папаша, душенька, дайте нам хотя бы рублей полста на первое время.
Павел Егорович выходит на середину комнаты и, потрясая конторской книгой, как скрижалью Завета, растекается слогом пророка:
– Я, как первоначальный виновник бытия вашего на земном шару, считаю в необходимость довести до вас, дети: денег нету. В долгах как в шелках. Убит я до изнеможения духа и сил моих! И никто, никто не желает ублаговолять отца! Этому – убеждения, этому – впечатления, этому – волю, этой – платье по моде, а этим… – я вам покажу барабан!!!
Евгения Яковлевна продолжает невозмутимо шить. Поет швейная машинка. Все громче и громче стрекот шестеренок.
В окзал. Стрекот швейной машинки "Гуа" переходит в шипение паровоза. На платформу подают состав. Семейство Чеховых провожает Александра и Николая в Москву. Мамаша плачет, вытирает глаза платком, горячо обнимает Николая. Папаша хватает Александра за пуговицу и начинает что-то втолковывать, потрясая пальцем. Вид у папаши грозный. Александр вежливо кивает, но явно не слушает. Наставительные речи Павла Егоровича тонут в толчее и шуме. Ваня и Миша явились на вокзал с барабаном. Лямка от барабана перекинута через Мишину и Ванину шеи. Стоят они, прижавшись друг к другу, что делает их похожими на сиамских близнецов. На двоих один комплект барабанных палочек.
Из здания вокзала выплывает начальник станции. Он с важным видом приближается к станционному колоколу. За ним идет Шарлотта. Она не может удержаться от шаржа: пародирует походку начальника станции. Все это делается ради того, чтобы согнать тучу с лица Антона. Антон не выдерживает и прыскает. Начальник станции дает третий звонок. Раздается гудок. Состав трогается. Шарлотта достает из кармана пестрый платочек, машет, потом запихивает в кулак. Затем она вытаскивает из кулака вместо одного платка несколько разноцветных. Раздает их.
Поезд набирает ход. Мелькают платочки. Мужчины машут шляпами. Миша и Ваня колотят в барабан. Александр, небрежно махнув рукой семье, отворачивается от окна.
Разноцветные платочки летят по ветру за поездом.
С еливанов выходит из дома Чеховых. Пересекает улицу. Там в тени каштана его поджидает судебный пристав Горюнов. Селиванов отдает ему какое-то распоряжение. Горюнов берет под козырек.
Все это видит Антон, который стоит во дворе и смотрит через щель в заборе.
Горюнов приближается к дому Чеховых. Стучит. Отпирает Антон.
– Пал Егорыч дома? – спрашивает чиновник.
– Дома, – говорит Антон. – А вы по какому делу?
– По срочному.
Г орюнов в комнате. Навстречу ему спешит папаша. Павел Егорович взглядом указывает Антону на дверь. Тот выходит, но не удерживается и возвращается. Припадает ухом к двери и застает конец скорого разговора.
– Так что придется описать ваше имущество, – резюмирует пристав. – А в дальнейшем при неуплате вам, сударь, грозит лишение прав и долговая тюрьма.