Лишь солнце сядет и взойдет заря,
смотри, смотри, не отрывая взгляда,
как нежный свет проходит сквозь тебя;
как тает на его пути преграда;
как догорает медленно костер,
и как огонь не светит, а сияет;
как этот мягкий и последний взор
пронзает душу, и душа зияет.
* * *
Сойду с горячего бетона.
Лениво оплетет колени
цикорий, сероглазый вейник,
нивяник белый, жёлтый донник,горошек, луговая мята.
Душистый луг, подай мне силы!
Я снова думаю о милой,
как перед нею виноват я.Придите ветры на подмогу!..
Мы предназначены друг другу,
как вейник и душица лугу,
а души любящие – Богу.
* * *
Сколько шалых стрекоз налетело сюда!
Им и солнца, и жизни отпущено мало.
Крыльев огненно-рыжих трепещет слюда.
В час творения так же она трепетала.И когда Ты меня и еловый простор
воздвигал, то сосна послужила отвесом.
И ручные летуньи со мной договор
заключили под синими сводами леса.Я позвал Тебя, имя Твое произнес.
Ты откликнулся всей тишиною Завета.
И потрескивал воздух от рыжих стрекоз,
до мерцавшего края наполненный светом.
* * *
Невзрачный дом, за ним лежит река.
Тяжелая волна молчит о снеге.
На миг мы вместе или на века?
Под потолком плафон мерцает пегий.Я повзрослел. Состарилось окно.
Свет в небесах малиновых растаял.
Я старым стал. И за окном темно.
Но тайна сердца остается тайной.Бессонный свет идет от наших тел.
Бездонный мрак спешит ему навстречу.
На плечи лягут мята, чистотел.
Бессмертен дух, и наши души вечны.Люблю тебя, люблю багровый лес,
холодный дождь, идущий в штыковую.
Когда не будет нас, я вспомню вес
твоей слезы: впотьмах тебя целую.Я не забуду, как ты горяча,
как беззащитна подлинная сила…
Ты слышишь, осень бьется о причал?
Ты видишь небо?.. Господи, помилуй!
* * *
Ты уже не один. Я уже не один.
И никто не стоит между нами.
Я увижу Тебя за стволами осин
у реки, потемневшей с годами.Я увижу Тебя наяву, не во сне,
лишь затянет туманом низину.
Я узнаю Тебя по скрипящей сосне,
так протяжно скрипящей, призывно.Теплый ветер гуляет в живых небесах
и качает могучие кроны.
Я стою на Твоих занебесных весах
в изголовье волны полусонной.И не знаю, какую дорогу и тьму
предстоит мне осилить с Тобою…
Своего я уже ничего не возьму
в небеса, что горят за рекою.
* * *
Кружат бабочки масти тигровой
над сырым, но горячим песком.
Рядом вьется предмет гардероба –
черно-рыжий халат с пояском.Мельтешение крыльев нарядных
и наряды крылатых наяд.
Оторву ли от вас, ненаглядных,
свой исполненный нежности взгляд?О, плясуньи мои дорогие!
Где вы были, когда снегопад
засыпал перелески нагие,
долго хлопья швырял наугад?..Дождь прошел, но какое же пекло.
Вы вернулись, вы снова со мной!
Вы воскресли, душа не ослепла,
и рисунок не стерся цветной.
* * *
Блаженствует! Блаженствует!
Дождался клен дождя.
Так первого пришествия
ждала душа моя.Пролилось небо летнее.
Боярышник восстал.
Сияние, волнение,
кипение куста.Душою, с нашей схожею,
поет, ликует лес.
Омылся силой Божьею
и всей листвой воскрес.Из ковшика ольхового
напился муравей.
И снова жизнь дарована.
И столько смысла в ней!..Все реже капли падают,
синеет край небес.
А надо ли, а надо ли
душе еще чудес?И тонко птаха тенькает.
Все звонче жизни клич…
И тайна воскресения,
которой не постичь.
* * *
Сколько, Господи, нужно и сил, и трудов положить,
чтобы ночью стоять у реки, ничего не желая,
и как будто бы заново реку и ночь сотворить.
Мне слова не нужны, чтобы иву речную спросить,
как на берег песчаный волна набегает косая.
Мне не нужен язык, чтобы с Богом вести разговор.
Но любви, сколько нужно любви и как много вниманья,
чтобы этот единый речной и небесный простор,
между ним и душою едва ощутимый зазор,
оставался навеки сокрытою тайной.
* * *
Сова пролетела в сырой полутьме.
Так низко, так близко!
Раскинула крылья седые во мне,
рассыпала искры.Особый доселе неведомый страх
мне в душу вселила.
Крыла оловянного пасмурный взмах
растаял в осинах.И я не забуду, как долго стоял,
а может быть, падал
в какой-то бездонный и светлый провал.
Искал ее взглядом.
* * *
Мы построили дом одиноких сердец
на крутом берегу судоходной реки.
Стружку с досок снимал загорелый отец,
мама рыжую белку кормила с руки.Я не слышал их жизни. Я жил налегке.
А теперь утираю слезу кулаком.
Оглянусь и увижу баржу вдалеке,
то ли щебнем груженную, то ли песком.Я не знал, что они разойдутся спустя
десять лет, но уже замечал, как суров
он бывает: смолчит и белки закипят;
а она вдруг устанет смертельно от слов.Пустотелая, словно бутылка, стена
искажала их голос, похожий на гул.
"Можно все пережить, кроме жизни!", – она
закричала. И он опустился на стул…Мы построили дом у великой реки.
Под густою, как мех, изумрудной иглой.
И сосновые брусья казались легки.
И стропила взмывали над нашей судьбой.
* * *
По опустевшему лесу бродить,
так, наугад, безо всякого дела,
чтобы душа замирала и пела,
но не теряла единую нить.Елки густые, мохнатый паук,
листья сухие, попавшие в сети,
и луговая прохлада столетий.
Все это сразу, и все это – вдруг.Всюду угадывать и примечать
взглядом внимательным, внутренним взором
не отпечаток с размытым узором,
а ту, единственную печать.Но обойденных ты здесь не найдешь.
Все драгоценны. Повсюду Создатель.
Каждому зяблику выдано платье.
Каждая капля – алмазная брошь.Липа роняет лимонный листок.
Ветер качает сосновые мачты.
Все, что загадывал, знаю, иначе
сбудется, но обязательно в срок.Затрепетала березка, дрожит.
Как же скромна, но одета по чину.
Старый пустырь затянуло лещиной.
Души повсюду, и нет ни души.Господи правый, как здесь хорошо!
Ясного дня расправляются плечи.
Ласкою куст можжевеловый лечит.
Целую жизнь к этой жизни я шел.Дню золотому не видно конца.
Быть незаметным и всюду единым.
Не горизонты победно раздвинуть,
а за твореньем увидеть Творца.
* * *
Там голые кусты,
и дуб стоит нагой.
Сотлевший не хрустит
валежник под ногой.Там влажная земля
и стелющийся плющ.
Спускаешься, скользя.
Цепляешься за луч.Какой крутой откос!
Какой глухой овраг!..
Сошел во ад Христос
не как ведун и маг.Он умер на кресте,
стеная и дрожа.
Мне, кажется, везде
Его следы лежат.Не как Небесный Царь
вернулся Бог домой.
Он умер до конца,
и телом, и душой.Копытень обметал
оскалившийся склон.
В душе моей провал,
земля со всех сторон.А каково Ему?
Во ад, а не в овраг.
Не в эту полутьму,
а в запредельный мрак?И нам идти за Ним.
И с нами Он навек.
Не чудо-исполин,
а – слабый человек.Но слабому дано,
его ведет Господь,
небесным стать огнем
и смерть перебороть.Воскресший в глубине
окликнутых сердец,
какой бездонной тьме
Он положил конец!
* * *
Оглянусь я и взгляд задержу
на прильнувшей к забору осине.
Я уже никуда не спешу.
Вижу каждого дерева имя.Пронесутся нестройной гурьбой
пожелтевшие круглые листья.
Я по имени знаю любой.
Даже этот, а их не исчислить.На ладони лежат имена.
И раздать их Адаму несложно.
Зверобой, чистотел, череда.
Вот они, я их чувствую кожей.Заалел бересклетовый куст
и усеял дорожку листвою.
Как закатное зарево пуст.
В небесах вижу имя его я.И налился шиповник огнем,
и земле поклонился шипами.
Вижу имя, горящее в нем,
словно в лампе гудящее пламя.Отражаются в темном окне
рыжеватые перья заката…
А незримое имя во тьме
пребывает, но тьмой не объято.
* * *
Мягкий осиновый свет и высокие травы.
Снова дорога петляет, а небо молчит.
Звонкая пеночка истово Господа славит.
Милая, как же молитвы твои горячи!Прянула в заросли, душу излила и смолкла.
И превратилась в резную, сквозную листву.
Господи, как же учиться приходится долго
радости, и неприметности, и волшебству!Тянутся к плеску вершин, о себе забывая,
темные корни и блещущие небеса.
В этих местах, только в этих, других я не знаю,
сходятся души и слышат свои голоса.
* * *
Я покинул берлогу
городскую свою.
Я шагаю не в ногу.
Я уже не в строю.
По широкому логу
я иду и пою.Я по руслу оврага
пробираюсь к реке.
Я осенний бродяга.
Я иду налегке.
И такая отвага
в легкой палке, в руке.
Ну уж как без забора!
Ну уж как без дыры!
И родные просторы,
как иные миры,
открываются взору:
небо,
Волга,
обрыв.
* * *
Навстречу Богу не пойду.
И слова не нарушу.
Я – дерево в Его саду.
Не выйти мне наружу.
Я не снаружи, я – внутри.
Я – дерево и глина.
Отец, войди и говори.
Но с места я не сдвинусь!
Отец, войди и будь со мной.
Нет тяжбы между нами.
Зашелести моей листвой
и загуди ветвями.
Я – дерево, я глина, сад,
я – роща за забором
и августовский звездопад,
и всё, чем стану скоро.
Пылинкой, бликом, ветерком –
не важно, чем я буду.
Отец, когда войдешь Ты в дом,
я о себе забуду.
* * *
Взявшись за руки, шли по тропе мы,
и вдруг
увидали медянку.
Она издыхала.
И сменился на жалость невольный испуг.
Ты детей обняла.
И неловко нам стало.
Кто-то острой лопатой змею разрубил.
Как она уходила в последние кольца!
И смотреть на агонию не было сил.
И глаза отвели, как отводят от солнца.
Заспешили.
Никто ничего не сказал.
Даже младший, который как будто бы понял,
как змея умирала…
А был он так мал,
что и мы сострадали ему поневоле.
* * *
Перекликались ястребы протяжно.
Кружили над гнездом своим то врозь,
то вместе. Рассекали воздух влажный,
пронзали свет рассеянный насквозь.
Внезапно ты становишься помехой,
угрозой. Тонкий сдваивали крик,
друг другу вторили, подобно эху,
но с разницею в миг.Я докучать не стал. Что знают люди
про их немногословные сердца?
Я слышал, ястребы однажды любят.
И пары неразлучны до конца.
И взгляд скользил и упирался снова
в осины молодые, в глубину.
Зеленый дым деревьев невесомых
все небо затянул.К полудню вышел к просеке. В зените
я снова их увидел. И душа
держала крепко золотые нити
лучей, пока парили неспеша
два ястреба. И вдруг они застыли.
И закричали прямо в белый свет.
О чем? Бог ведает… Любви бескрылой
не может быть, и нет.
* * *
Береговой трясинный воздух
Ты сотворил его любя.
Ты мир не выдуманный создал.
А мир… Он выдумал Тебя.
Мир сотворил Тебя по мерке,
которая ему под стать.
Но этот воздух теплый, терпкий,
и розовеющая гладь
воды, и беглый шепот пены,
мостки и дырки от гвоздей
помогут мир несовершенный
принять…
Я верю, Ты – везде.
* * *
И устремляется в зенит
могучая сосна.
И медь отвесная звенит.
И жизнь на всех одна.Одна, одна. Не расплескать
бездонный океан.
И всех лучей не сосчитать.
Гуди, лесной орган!И смотришь, замирая, вверх.
Сосну Господь воздвиг.
Одно бессмертие на всех.
Какое? Этот миг.
* * *
Солнце в зените, сомлела осина.
Жук изумрудный ложится на спину.
Лист пожелтевший ложится к листу,
и засыпает еще на лету.Не досаждают настырные осы.
Так раскрывает объятия осень.
Но ненадолго. Зарядят дожди,
снова три дюжины луж обойди,за ночь лесная раскиснет дорога.
Но не раскиснет душа, слава Богу.
Вновь соберется и станет сквозной…
Дрема, истома, полуденный зной.
* * *
Я снова тайну вызнал,
а может быть, взрастил.
Во мне Податель жизни,
Единодавец сил.Бог в сердца сердцевине.
Он там, где нет меня.
Он – этот купол синий
из ветра и огня.
* * *
Ночь глухая. Я на старой даче.
В этих стенах дышится иначе.
Красный чай покрепче заварю.
О Тебе с Тобой заговорю…
Стул со скрипом, радиола "Кама".
Вот и облетела амальгама
зеркала, и мой проходит взгляд
сквозь него… как сорок лет назад.Ясно вижу времени изнанку:
маму с белкой и отца с рубанком.
Сорок лет…
А может быть, веков?
Зеркала уводят далеко.
Не такой ли ночью сын Ревекки
Выносил всем сердцем образ некий –
лестницу и ангелов на ней?
Или глуше ночь была, темней?Словно повинуясь воле Божьей,
он заночевал на раздорожье…
На рубины раскололся мрак.
Сердце сжалось и раскрылось так,
что увидел он следы Господни:
в небо упиравшиеся сходни.
Огнеликий дивный мрак сиял.
Видел сон Иаков, но не спал.В небесах захлопали полотна
крыльев, и спустился дух бесплотный.
Ветер налетел, поднял песок.
Он лежал, руки поднять не мог.
Смерть и жизнь стояли у порога,
но душа внимала только Богу…
Он глаза уставшие закрыл.
Он врата незримые открыл.И обетование Иаков
получил великое, однако
Вседержителя спросил во сне:
"Дело Божье по плечу ли мне?"
Ангелы заглядывали в душу.
Светлоокому ответил: "Сдюжу!"…
Господи, как ночь Твоя темна!
Как душа Тобой обожжена!Жаркие сердца Тебя искали.
Разверзались небеса и дали.
Ты являлся в облаке, в огне.
Ты уже тогда взошел во мне,
зрел и наливался, словно колос –
собственной души неясный голос.
Ты уже тогда вложил огонь
в сердце,
ключ невидимый – в ладонь.Не темнее ночь была, не гуще
аромат ночной.
И если Сущий
замысел Иакову открыл,
если плеском невесомых крыл,
блеском кипарисовых ступеней
приковал и слух его и зренье
к тайне сердца – значит, ночь свята…
Эта ночь, она почти как та.
* * *
Я, кажется, не там свернул.
Сорвался желтый лист.
В груди моей осенний гул
и птичий пересвист.Троплю дорожку на авось.
Гляжу по сторонам.
Душа, пробитая насквозь,
открыта всем ветрам.И все, что спрятано во мне,
и все, чем я богат,
найду я на лесной тропе,
шагая наугад.
* * *
Есть что-то больше смерти, больше жизни,
родного леса и реки родной.
Есть ты, моя небесная отчизна,
заветный мир, невидимый, иной.Уже нельзя откладывать сыновство.
Над Волгою раскинулся закат.
Небесные рябиновые версты
огнем неугасающим горят.Камыш переминается прибрежный.
Снуют мальки, огнисты, как хрусталь.
Воды высокой алый отсвет нежный.
И столько света, и такая даль!Я вдох, и выдох разделю с Тобою.
И жизнь препоручу Тебе, и смерть.
Войду в закат, в прозрачный час покоя,
в небесный сад, в пылающую твердь.
* * *
Войду в туман… Столетней паутины
смахну с лица прозрачный циферблат.
Войду в туман, и в душу опрокину
за этот мир цепляющийся взгляд.Там все как здесь, но только по-другому,
на глубине совсем другой живешь.
С той стороны всего, что так знакомо,
березе этой старой не соврешь.Там облако, мерцающее высью,
на землю сходит с пасмурных небес.
Там кружатся сорвавшиеся листья,
теряя очертания и вес.Там жизнь течет, согретая вниманьем,
присутствием Твоим за той чертой,
где явное так неприметно тайной
становится… и где огонь живой.
* * *
Бог верит в человека. Этой верой
мы живы. Дождь накрапывает серый.
Слова перебираю, и молитву
творю, и слово подчиняю ритму.Но для чего слова? Как будто эти
дожди не видели всего на свете.
Веду дневник. Но разве это честно?
Как будто Богу что-то неизвестно.Порядок слов, нарушенный Адамом,
уже не угадать. И что на самом
деле сказать хотел, вовеки не узнаешь.
Увы, за дело изгнаны из рая.И все-таки порою в перелеске
вдруг вспыхнет слово в первозданном блеске,
без оговорок жалких, без оглядки,
и встанет в установленном порядке.
* * *
Мы сорок лет и сорок зим кружили.
Туманом желтым затянуло поле.
Почти ослепли мы от серой пыли.
Мы в этой хмари заблудились что ли?Не помню кто мы, и не знаю где мы.
Армяк верблюжий в бахроме сосулек.
Нет, я не слышу шелеста Эдема.
Гул нарастает оживленных улиц.Не вижу я Земли обетованной.
Знакомый стул, корзина, запах ила.
Египет выплывает из тумана.
Еще моя похлебка не остыла…И где же силы взять молчать и слушать
свистящий ветер, снова в путь зовущий?..
Как нежно вьюга обнимает душу.
Как тихо душу окликает Сущий!
* * *
Вчера мне рассказали про кита,
которого никто не понимает.
Он одинок от носа до хвоста.
Не узнает его родная стая.Таинственный, как замок под водой,
и в замке ни души, но замок дышит.
Он тенью проплывает голубой.
Он все зовет, зовет… Его не слышат.Не знает он о смерти на миру,
о вожаке. Ни друга, ни подруги.
Он издает непостижимый звук:
бездонный, словно баховские фуги.Локаторы настроили киты:
нет никого. Киты не виноваты.
Он говорит на частоте звезды.
Напрасно… Звезды не признали брата…Душа подобна синему киту –
изгнаннику, отступнику, пророку.
Затягивает песню, да не ту.
Душа, подобно Богу, – одинока.Кáк синий кит, зовущий столько лет,
поймет, что не один на белом свете?..
На глубине глубин забрезжит свет.
И Бог ему как синий кит ответит.
* * *