Катя бежала за дедом и боялась что-либо спросить; Пал Палыч ее как будто не замечал, он бормотал что-то - слова срывал и уносил ветер, Катя их не слышала… Потом они очутились на шоссе, где изредка возникали расплывающиеся в дожде круги автомобильных фар, они увеличивались в размерах, ярко вычерчивали силуэт Пал Палыча с поднятой рукой - и исчезали, и все снова погружалось в неясную, колеблющуюся темноту…
Из-за двери доносился молодой знакомый голос и знакомые слова. Пал Палыч распахнул ее и остановился на пороге репетиционной комнаты, наполненной свежим, утренним солнцем.
Голос замер на полуслове.
- Что же ты, продолжай, Петя! - сказал Пал Палыч. - Продолжайте, товарищи… не стесняйтесь!..
В нем еще теплилась слабая надежда, что ему всё объяснят; что всё это - не более как недоразумение, ошибка; но по тому, как люди один за другим опускали глаза, как съежился над развернутой ролью Петя, - Пал Палыч ясно понял, что надежды на ошибку быть не может.
- Так выходит, это правда, Катенька… - тихо произнес он.
Петя, до того сидевший в оцепенении, вдруг вскочил и, опрокинув стул, выбежал прочь. А Пал Палыч замолчал. Что ему нужно было от этих людей, зачем он мчался сюда, сквозь ночь и непогоду? Роль. Ему нужна была роль. За ней он готов был прошагать через всю Россию с непокрытой головой… И помимо воли своей он заговорил вдруг с предательской, неестественной улыбкой:
- Я понимаю… все понимаю… но противу всякой логики - прошу вас… позвольте!.. Я смогу… Я докажу…
В комнате было очень тихо. Роман Семенович сидел, не поднимая головы.
- Хотите, я… на коленки встану!..
- Не смей, Палыч! - крикнула от порога Катя. Она бросилась к нему, схватила за руку и потянула к двери. - Как тебе не стыдно?
Пал Палыч, словно очнувшись, оглядел присутствующих. Не было в их лицах того понимания, на которое он рассчитывал, - была жалость, было сочувствие, было ощущение неловкости, была неоспоренная правота, а для него - невозвратимая утрата… Он медленно выпрямился, помолчал.
- Простите… - и вышел из комнаты.
В фойе мялся, курил сигарету за сигаретой и мучился укорами совести Петя. Увидев Пал Палыча, он подбежал к нему:
- Пал Палыч, клянусь вам… Честное слово, я…
- А вам кто позволил уйти с репетиции? - вдруг крикнул Пал Палыч, голос его гулко раскатился по фойе, и Петя послушно замолк. - Молодой человек!.. Марш - обратно!..
И Пал Палыч пошел к выходу - мимо висящих на стенах эскизов декораций и фотографий актеров, по блестящему, лакированному полу фойе. И в полу, как в зеркале, отражалась неторопливая, величественная фигура старика и ведущей его за руку внучки.
6
О том, что Пал Палыч уезжает, Верещагин узнал, вернувшись из недельной поездки по району. Он зашел к Пал Палычу, и ему сказала об этом соседка - за полчаса до отхода поезда. Верещагин тут же помчался на вокзал. Нарушая правила, редакционный "газик" влетел на вокзальную площадь. Верещагин выбежал на платформу.
Там стоял поезд и прогуливались редкие пассажиры; Пал Палыча среди них не было. Верещагин побежал вдоль состава, заглядывая в окна, он метался долго и безрезультатно - пока вдруг на платформе, у барьера, не увидел Катю. Она стояла с группкой провожавших ее одноклассников и держала в руке букетик красных цветов.
На оклик Катя оглянулась, но тотчас же сделала каменное лицо. Все же она отошла от ребят и приблизилась к Верещагину.
- Что случилось, Катенька? Почему вы уезжаете?.. Какой ваш вагон?
- А зачем вам это знать? - ответила Катя холодно.
- Мне нужно видеть Пал Палыча, обязательно!
Катя глядела на Верещагина хотя и снизу вверх, но в высшей степени высокомерно:
- И вам не будет стыдно? Вы ведь знали обо всем!.. Знали - и молчали?.. Ведь знали?..
Верещагин понял все: и отъезд и Катин тон - и опустил голову.
- И тоже его предали! - Катя как ни пыжилась, но слезы обиды оказались сильнее высокомерия. - Я думала, что вы здесь лучше всех… а Ольга Сергеевна - права! Что уехала от вас! Вы… вы… - она отвернулась и закусила губу, что бы окончательно не расплакаться. - Так вам и надо!..
- Катя, - взял ее за плечи и повернул к себе Верещагин, тоже очень взволнованный. - Мне необходимо поговорить с Пал Палычем! Где ваш вагон?..
Но глаза у Кати уже высохли, и в них светилась одна ненависть.
- Пал Палыч сказал, что не хочет вас видеть! - четко произнесла Катя. И добавила, глядя Верещагину в лицо: - Он так и сказал: нет хуже врага, чем прежний друг!
Она поспешно попрощалась с ребятами; поезд дернулся, засуетились проводницы, и Катя побежала к своему вагону.
Простучали, набирая скорость, колеса, последний вагон закачался на выездных путях - и скоро на платформе остался один Виктор Ильич да еще стайка ребят, не расходившихся и с любопытством за ним наблюдавших.
За окном вагона проплывали леса, трубы далекого завода, мелькали вкривь и вкось конструкции железнодорожных мостов, проносились встречные составы с углем, шпалами, с бесконечными, как пулеметная очередь, "Жигулями" на платформах.
Пал Палыч лежал на верхней полке неподвижно, в каком-то безразличном оцепенении.
Катя хозяйничала внизу, убирала со стола после ужина.
- Почему вы все врете? - вдруг, покачав головой, спросила она. - Зачем? Ты бабушке говорил неправду. А тебя обманывали в театре. Ольга Сергеевна обманывала Верещагина, он опять - тебя… А кому от этого стало лучше? Кому?
Катя стояла посреди купе, насупив брови, тоненькая, несгибаемо воинственная, с ножом и подстаканником в руке.
- Сейчас опять скажешь - это слишком сложно, ты еще ребенок, где тебе понять?.. Ерунда! - она свирепо стряхнула крошки со скатерти. - Вот вы и доигрались - со своими сложностями!..
- Катя, - сказал Пал Палыч. - А, может, мы - зря, а?..
- Что - зря?
- Уехали… хлопнули дверью…
- Палыч, ты - опять? - Катя строго взглянула на него. - Хлопнули - значит теперь нечего жалеть! - Она постелила чистую скатерть, поставила на нее стакан с красными цветами и достала уже знакомую нам золоченую приветственную папку. - Давай лучше твою речь почитаем. - Кате во что бы то ни стало хотелось растормошить деда. - Ну Палыч! Я буду читать, а ты говори, как - на слух…
Она раскрыла адрес.
- "Уважаемый Михаил Сергеевич! Вот уже более полувека вы отдаете свой щедрый талант любимому искусству сцены. Трудно представить себе прославленный театр, в котором прошла вся ваша творческая жизнь, без вашего яркого, самобытного искусства!.." Тут второй раз "искусство", это ничего, а? - Пал Палыч не отвечал. - "…без блестящей вереницы ролей, сыгранных вами за эти пять десятилетий. В ваших героях люди узнавали себя, любовались собой, совершенствовали себя, они возвращались из театра наполненные благородными порывами, просветленные чистыми слезами… и как сосчитать, сколько чувств, готовых погаснуть, было вновь одухотворено вашим искусством? Тысячи глаз смотрели на вас, тысячи сердец бились вместе с вашим, когда вы жили на сцене. И есть ли что для актера дороже…" Палыч? - окликнула Катя. - Ты слушаешь? - Она приподнялась и заглянула на полку. - Ты что, Палыч?.. Палыч, что с тобой?..
Слезы медленно текли по лицу Пал Палыча - он плакал скупо и беззвучно, как плачут старики.
7
Возле приметного театрального здания с колоннами на одной из московских улиц вытянулась вдоль тротуара вереница машин; стояло также три больших, с иногородними номерами автобуса - и все это указывало на необычность сегодняшнего, давно уже устоявшегося в репертуаре спектакля "Свои люди - сочтемся".
Над сценой, поверх декорации третьего акта нависала римская цифра "семьдесят пять" с лавровым веночком, а на авансцене возвышалось кресло, и в нем сидел юбиляр, человек с лицом, известным всей стране. А вокруг - живописно толпились и аплодировали вместе с залом на каждое приветствие занятые и не занятые в спектакле артисты.
Приветствовали театры-соседи, под барабанный бой на сцену выходили пионеры, зачитывала поздравительный адрес подшефная воинская часть, русский народный хор пел величальную… Вместе с ожидающими своей очереди толкался за кулисами и Пал Палыч, держа под мышкой золоченую папку.
Пал Палыч чувствовал себя слегка неуютно в чужих стенах и при таком скоплении народа, он озирался по сторонам, пытаясь найти знакомых. Но знакомых не попадалось; суетились распорядители, готовились монтировать декорации для следующего акта рабочие сцены, разминались перед театрализованным приветствием балерины. Кто-то на бегу кивнул Пал Палычу, а кто - Пал Палыч не успел распознать. Тогда он решил терпеливо ждать, когда его позовут, - и устроился в уголке кулис, откуда хорошо было видно сцену и юбиляра. Народный артист Тверской обаятельно улыбался, а порой и хохотал, картинно всплескивая руками. Выглядел он в общем молодцом - но Пал Палыч отметил, что с момента их последней мимолетной встречи, лет десять назад, Миша расплылся и потускнел; опытным актерским взглядом он сочувственно отметил и тяжелые складки возле усталых, несмеющихся глаз.
- "…во имя случая такого сюда примчались по Тверской, - читал кто-то под смех публики стихотворный экспромт, - поздравить Мишеньку Тверского…"
Пал Палыч подумал, что и его речь задумана нехудо и что золоченый адрес от театра выглядит, пожалуй, пороскошнее, чем у других… Но вдруг кто-то в темном костюме объявил залу: "На этом, товарищи, разрешите пожелать дорогому юбиляру…" - потом мимо Пал Палыча бегом пронесли огромные корзины с цветами, троекратно под рукоплескания раскрылся и закрылся занавес. Пал Палыч недоумевал, стоя со своей папкой. А потный распорядитель бегал среди поздравителей, извинялся, ссылался на позднее время и просил сдавать адреса ему на руки.
Когда очередь дошла до Пал Палыча, он рассеянно отвернулся, делая вид, что не слышит, - и, таким образом, папки не отдал.
Перед уборной Тверского топтались почитательницы с охапками роз и трепетно ждали. Собирая аппаратуру, вышли фотографы. Пал Палыч переложил папку в другую руку - и постучался.
- Можно, можно, нынче - день открытых дверей! - раздался благодушный бас. Тверской сидел перед зеркалом в подтяжках и клеил бороду. - Чем могу служить? - сказал он бодро и приветливо, мельком оглядел в зеркало вошедшего - и изумленно обернулся:
- Кажется, Павел Горяев - или мне это только кажется?..
Он двинулся к нему навстречу, широко раскидывая руки:
- Вот это - явление седьмое!.. Какими ветрами? - Они обнялись. - Сколько лет!
- Зим, главным образом, - улыбался Пал Палыч. - Они, знаешь, у нас длинные, холодные!..
- Значит, ты - все там? В этой… - Тверской не вспомнил где, а скорее всего и не знал никогда; ему стало неловко, и он принялся душить Пал Палыча в объятиях.
- Вот именно! Все там, Миша, все там!
- А здесь некоторым, понимаешь, лень дорогу перейти…Нельзя! - крикнул Тверской кому-то, заглянувшему с букетом. - Ну, Пашка, брат, - изумил! - он еще раз расцеловал Пал Палыча и вернулся к зеркалу. - Наших-то, поди, осталось - раз, два и никого? Как твоя… Маша - как?
- Здорова, - кивнул Пал Палыч. - Премьеру недавно играла. А вот Колю Лызлова - схоронили.
- Умер, значит, - покачал головой Тверской, занятый важным делом приклеивания уса. - Слушай, Паша! Ты ведь свободен вечером? Отыграю спектакль, и после банкета - ко мне! И никаких возражений!
- Так я и не возражаю, - сказал Пал Палыч.
Они медленно поднимались по лестнице, пахнущей краской, - Тверской впереди, распахнув шубу, Пал Палыч - за ним, держа поздравительный адрес под мышкой.
- Лифт обещают - в декабре, - говорил Тверской, - телефон - на той неделе… И вообще, на кой мне дьявол этот апартамент, чем старый был плох? - он остановился передохнуть. - У нас ведь сам знаешь как: разом густо, разом пусто, начнут одаривать - не обрадуешься. Уехал в Англию, на Эдинбургский фестиваль, - вернулся владельцем пятикомнатной… Опять - кресла, торшеры перевозить…
- А супруга?
- Которая?.. Мне и смолоду-то на путную семью времени не хватало, а теперь оно и вовсе на вес золота…
- Кстати, - вспомнил Пал Палыч, кивнув на золоченую папку. - Мы ведь тебе, юбиляр наш драгоценный, целую оду сочинили.
- Пошли вы все к черту со своим юбилеем! - сердито отозвался Тверской. - Сам знаю, сколько стукнуло, все мои, не забуду! А еще называется - старый друг! - он примирительно обнял Пал Палыча, и они снова зашагали по лестнице. - "Не могу не любить… знаю, страшно страдать…" - напел Тверской и оглянулся на Пал Палыча: - Помнишь, в студии?.. Ладно у нас тогда выходило! "Так уж видно - судьба"… - он остановился перед дверью и загремел связкой ключей, - "…тебя, друг мой, узнать…"
За широким, без занавесок, окном светились белые крыши, уходили в перспективу огни широкой улицы. А в комнате, освещенной яркой, не оправленной абажуром лампочкой, Пал Палыч и Тверской сидели возле рояля; на рояле стояла недопитая бутылка коньяка и лежал нарезанный грубо лимон.
- Эх, Паша, будь моя воля, - задумчиво молвил Тверской, - я бы поставил где-нибудь в самой глубинке России памятник - неизвестному актеру. А скульптору приказал бы лепить его с тебя. И не спорь! - замахал руками Тверской, хотя Пал Палыч не спорил. - Все, все великие артисты вышли оттуда, из глубин!
- Да, Миша… насчет глубин, - Пал Палыч помялся чуть и решился: - К вам в театр должна показываться одна актриса. Не сочти это за протекцию…
- Фамилия? - спросил Тверской, потянувшись за бутылкой.
- Светильникова, Ольга Сергеевна.
Тверской отпил глоток коньяка.
- А откуда, друг мой, сей интерес? Э? - он погрозил Пал Палычу пальцем. - Узнаю коней ретивых…
- Я серьезно, - с досадой сказал Пал Палыч. - И она - актриса серьезная, своеобразная… талантливая…
- Переиграл, Паша, - покачал головой Тверской. - И сам себе не веришь, и я тебе.
- Почему это?
- Потому что видел я твою протеже. Уже показывалась. В "Грозе". Слабо, Паша, слабо… - развел он руками в ответ на несогласный взгляд Пал Палыча. - И с лицом… и, прости - без лица! А знаешь, Паша, я таких не жалею. Дурнушек - жалко. А эта - красавица, ну - побесится еще годик, другой, а потом - выскочит замуж и вообще забудет в театр дорогу… Лучезарный ты человек, Паша! - молвил Тверской, поглядев на заметно опечалившегося Пал Палыча. - Живешь на земле просто и ясно. Играешь в своем театре, хорошеньких женщин протежируешь!.. Пьесу для тебя написали… - он налил Пал Палычу. - За тебя! А кто - автор?
- Автор наш, да вы о нем и тут скоро услышите! Вот уехал, - сказал Пал Палыч, - а репетиции в разгаре. Еле отпустили, каждый день звонки, телефон оборвали! Телеграммы шлют - когда приеду…
Тверской слушал его, грустно кивал, и Пал Палыч, вдруг устыдившись своей лжи, еще минуту назад казавшейся ему столь необходимой, добавил ободряюще:
- А ты? Тебе уже вовсе грех жаловаться: ты у нас со всех сторон виден! Монумент! Обелиск египетский!..
- Сфинкс, - кивнул Тверской, кисло усмехнувшись. - Регалии, апартаменты, президиумы… Ау! - крикнул он, и эхо отдалось в пустых комнатах. - Только зачем мне все это, Паша? Сижу, как поэт сказал, в президиуме - а счастья нет… Тороплюсь - а куда?.. Все суета сует, и встает, Паша, банальный вопрос: а для чего мы живем на свете?
- Ты всегда знал: для дела!
- Нет, брат, теперь я поумнел, - покачал Тверской головою. - Не для "чего" человек живет, а для "кого". Слава - она, сам знаешь, ветхая заплата… А придешь вечером домой, один, свет во всех пяти комнатах зажжешь… и…
Он махнул рукой, с размаху выпил рюмку, налил другую, но пить не стал, не хотелось; отставил ее в сторону и глядел в пространство печально и отрешенно.
- Тебе бы тогда… На Богуновой жениться, Миша, - сказал Пал Палыч. - Она с ума по тебе сходила.
- Она сходила… и я - сходил. Рвался вперед к выше! Только бы первым добежать. Налегке - так проворнее… И добежал. Добежал! - повторил он со злой иронией. - Сижу вот тут, как филин, и одна мысль по ночам…
- Ну, Миша, это ты брось, - начал было Пал Палыч, но Тверской перебил:
- Да нет, ее я не боюсь, косую… Хорошо бы только помереть не дома - на сцене, да в отличной пьесе, не в ерунде какой-нибудь. Другого боюсь… - он наклонился к Пал Палычу и объяснил почему-то шепотом: - Боюсь, Паша, что дам петуха…
- Авось не дашь, Миша! Мы ведь с тобой - одной закалки.
- Дам, - сказал Тверской. - День кончился - говорю: спасибо, что не нынче, пронесло… А когда это случится, Паша, тут никакие регалии в счет не пойдут, спишут и забудут… И никто не скажет есть, а скажут - был. А может, и вовсе не было, а была одна видимость, мираж… - Тверской вытер повлажневшие глаза. - И такой скучный мираж, что о нем не то что пьесы, статейки в "Вечерке" не напишут.
- И мне, Миша, пьесы уже не напишут… - тихо сказал Пал Палыч.
Тверской непонимающе глянул на него, Пал Палыч кивнул и опустил глаза: