Ярославна, королева Франции
В лето 6556 (1048 - от Рождества Христова)
Июнь стоит знойный, безветренный, ни единая былинка не колышется, и что удивительно - те же в траве цветы: ромашки и колокольчики, как будто не тысячу лет назад они цветут. И гудят над ними шмели, и звенят в травах кузнечики, все как будто сегодня.
Катится, блестя искорками, река, возле нее гуляют нестреноженные кони. На мелководье мокрым валуном лежит боров, только бока его по-живому вздымаются. От реки на высокий берег ведет тропинка и упирается в частокол пограничной заставы. В его тени схоронились от жары куры. Людей не видно, но свежевыстиранные порты и рубахи, развешанные по частоколу, копье, прислоненное к стене, пара щитов и конская сбруя выдают их близкое присутствие. И точно: возле дома, разметав на земле телеса, почивают в безмятежности два воина-отрока.
Один из них открыл глаза, прислушался.
- Никак кто идет из-за реки…
Второй воин чуть пошевелился, но глаз не открыл.
- Может, ворог?..
- Чуди больше, - второй воин перевалился на бок. - За рекой у нас уж двадцать лет, как ворога нету.
Однако вскоре и он привстал: со стороны границы явственно донеслось конское ржание и скрип повозок.
- Воеводу бы разбудить, - молвил первый отрок.
Из-за дубравы за рекой показались несколько всадников, за ними - пешие воины с пиками и нездешние, крытые полотном возы.
- Господин!.. - окликнул второй отрок, задрав голову. - Господине!
В высоком оконце возникло недовольное, заспанное лицо с соломой в бороде.
- Чего орешь?
- Идет кто-то из-за реки.
Минуту воевода соображал, что к чему, затем исчез - и появился в двери, полуголый, но со щитом и мечом.
- Носит людей по свету, ни сна, ни покою… А где остальные отроки? - оглядел он пустой двор.
Воины переглянулись.
- На торг за сапогами уехали…
- Куда?
- Да тут, недалеко. В Польшу.
Воевода не спеша натягивал кольчугу на голое тело, искал в сене шелом, отдавал распоряжения.
- Коней седлайте. Ворота на запор. Стой! - окликнул он отрока. - Борова не забудь загнать! И курей.
Пока отрок возился с боровом, обламывая палку об его ленивые бока, пока гнал кур в ограду - гости приблизились к реке.
Впереди всех ехал на коротконогой, невиданной лошадке с большими ушами пожилой священник в красной сутане, рядом с ним возвышался на гнедом жеребце худой горбоносый всадник. Они остановились у воды, встали возы и воины.
На противоположном берегу их встречало русское воинство во главе с воеводой. Три коня с наспех снаряженными богатырями стояли бок о бок друг к другу, и воевода, прикрыв глаза от солнца ладонью, рассматривал пришельцев.
Горбоносый всадник подался вперед:
- Здесь владения короля руссов Ярослава?
- Ну? - осторожно, полувопросительно, полуутвердительно отозвался воевода.
- К королю Ярославу - епископ Шалонский Роже, посол его величества Генриха, короля франков!
Воевода вздохнул с облегчением, но продолжал соблюдать подробности протокола:
- С чем идете, с добром али со злом, не везете ли с собой море грамот тайных, книг черных, зелий бесовских?.. В кого веруете: во Христа, в Перуна, али в Магомета?..
Горбоносый вдруг улыбнулся веселыми синими глазами и ответил странно:
- Веруем во Христа, а зелье у нас одно: хмель наш насущный. К ковшику прило-ожимся!.. Слепой стал, старина Илья!
Воевода вгляделся в горбоносого.
- Бенедиктус… Ты что ли, Бенедиктус? - Горбоносый улыбался. - Ты же летошный год купцов от германского кесаря водил?
- Ты был тоже тогда - на Чудской заставе!
- Там ныне Юрьев ставят, граница на север ушла. Так чего стоишь как неродной! - радостно закричал воевода. - Веди своего посла! Смело, тут воробью по колено!
Бенедиктус направил коня в воду. За ним тронулись остальные, заскрипели повозки. Отроки с любопытством разглядывали пропыленных гостей.
- Поскачешь в Киев, - тихо наклонился воевода к младшему из них. - И князя упредишь, мало ли что. Дружба дружбой, а служба службой.
Гонец скакал скоро и охотно мимо зеленых дубрав и полей, и радость пела в его душе.
Он был молод и полон застоявшейся силы - теперь она находила выход в упругом беге коня; радости же не было меры, она рвалась из души во всю земную ширь и во всю небесную высь - так прекрасен был мир вокруг, не знающий сечей и крови, и так дивны были в нем дела рук человеческих.
Вот по полю, заросшему дремучей травой, идут косцы. И падают разом, блеснув на солнце, лезвия кос, и ложится трава, и разбегаются непуганые зайцы, разлетаются полевые птицы. Радуйтесь люди, радуйтесь, братие, мир и покой полям вашим!
Вот по широкому Днепру плывут ладьи, взмахивают, как лебеди крыльями, веслами, а на ладьях торговые люди, и гружены ладьи доверху товаром - благо человекам, земледельцу и купцу! Да успокоются в бозе ратники наши, в битвах погибшие мира насущного ради, - вечная память!
Дальше скачет гонец, легко стелется его конь. И вот виден на высоком берегу Киев, и встают его круглые, как шеломы, золотые купола.
На Подоле, где раскинулось торжище, мешается разноязыкая речь, ржут кони, мычат коровы, блеют овцы; рядом с хитонами греков мелькают шаровары сарацинов, арабские купцы разложили на прилавках зеленый сафьян и седла, украшенные серебром. На выбор тут и персидские ковры, и чаши корсуньской работы, и индийские ткани; и воины пробуют о волос острия дамасских клинков: идет великий торг - радуйтесь, люди, благодарствуй, князь Ярослав, державу нашу устроивший в труде и согласии, многая лета!
У городских ворот звенят зубила каменотесов, белые камни ложатся в высокую стену. Ученые греки, развернув чертежи, наблюдают за строительством, и весело бегут по лесам могучие молодцы со связками кирпичей за спинами. Благо человекам - каменщику и зодчему, благо дому отчему - радуйтесь, братие!
Гонец скачет по деревянным улицам, где тоже тюкают в свежих срубах топоры, проезжает под триумфальной аркой, над которой вздыбилась бронзовая античная квадрига - трофей великого Владимира. А впереди - розовая громада Софии. И несть числа людям перед нею, и от купола натянуты толстые канаты, и на канатах этих медленно ползет вверх, к главному куполу, огромный восьмиконечный золотой крест. Все выше, торжественнее возносится над городом…
Отовсюду виден он, и далеко просияла наша слава, пела душа отрока-гонца. И вот едут на Русь послы из франкской земли, которая где неведомо, но едут не с мечом, а с благой вестью, и как же не радоваться мне, зачатому в мире и в мире прожившему свои семнадцать лет, как не славить Бога и князя и не звать: радуйтесь, радуйтесь, люди, со мной! Радуйтесь, братие, миру и покою на Руси - отныне, присно и вовеки!
Но был и другой гонец, и гоньба его была другой, а в душе были одни осторожность и страх.
Всадник в лисьей шапке скакал, минуя населенные места, жался к опушкам дубрав, сторонился людных днепровских берегов и, завидя на дороге пешего или конного, избегал с ними встречи.
Уже давно стемнело, когда обрисовались купола Киева. Через Лядские ворота, смешавшись с мастеровыми, запозднившимися на Подоле, всадник въехал в город, проскакал по улицам, уже отошедшим ко сну, и в греческом подворье спешился у митрополичьих покоев. На стук в окошко кованой двери выглянуло недреманное око.
- Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Гонец к митрополиту.
Дверь отворилась, и монах-грек провел гонца темными коридорами в освещенную мраморную горницу. Митрополит Феопемпт, хмурый и тучный, ссутулясь по-стариковски, сидел в кресле. Напротив него, просматривая пергаментные свитки, возлежал царьградский тайный посланник и резидент Халцедоний, патрикий с бритым лицом.
Гонец упал на колени.
- Святой отче! С утра посольство франков миновало заставу. Печенеги ждали за лесом, как было условлено, но… - гонец умолк.
- Говори.
- Но когда увидели, что охрана посла сильна, - ушли…
Феопемпт и Халцедоний переглянулись.
- А как же золото, полученное ханом? - спросил Халцедоний.
- Золото вот. Хан вернул его. - Гонец достал тяжелый кошель из-за пазухи и отдал Халцедонию. - Благослови, святой отче!
Митрополит протянул гонцу руку, и тот, мгновенно переместившись на коленях, покрыл ее благоговейными поцелуями.
- Ступай… - митрополит брезгливо отдернул руку. - За службу да воздадут тебе небеса.
Гонец с поклоном уполз в темноту, а Халцедоний поднялся и прошелся по комнате, обнаружив под дорогими одеждами фигуру атлета. И походка его была хищной, предвкушающей, как у барса.
- Хан струсил, - сказал он, прохаживаясь, - но этого следовало ожидать. Не франков он боится, а даже тени Ярослава.
Митрополит слушал сумрачно.
- И нам бы поостеречься, с огнем играем… Или забыли в Константинополе Олегов щит на вратах?
- Твои мысли мне не нравятся, святой отец, - молвил Халцедоний, неодобрительно покачивая головой. - Особенно теперь, когда посольство франков уже подъезжает к Киеву.
Феопемпт хотел еще возразить, но промолчал, искоса, с неприязнью, поглядывая на кружащего по горнице посланника. А тот продолжал:
- Лучше бы ты подумал, какими словами будешь завтра вразумлять русского архонта. К сожалению, слова - это единственная мера, доступная нам после новостей от твоего гонца.
Ярослав томился - митрополит Феопемпт искушал его терпение.
Он следовал за князем по пятам под сводами едва отстроенной, пронизанной пыльными солнечными лучами Софии, переходил из придела в придел и увещевал:
- Истинно говорю тебе, князь: один Бог на небе и один царь на земле. Зачем отвращаешь взор от Царьграда?..
Ярославу хотелось побыть одному со своими мыслями в торжественной полутьме храма - но скучный голос митрополита заставлял его суетно метаться, он убегал от него и не мог убежать.
Князь ступил на шаткие доски лестницы, ведущей на помост, где работали художники. Но Феопемпт, цепляясь за поручни, и туда устремился за ним:
- Руссы, руссы!.. быстро вы забываете добро! Кто воздвиг вам сии храмы, кто посеял книжную премудрость?
- Долги я плачу, святой отец. Разве не ты на Руси митропопитом? Печенегов гоняю, чтобы не было помехи вашим купцам, и торгуют греки без пошлины. Чего еще хочешь от меня?
Доски шатались и скрипели за спиною князя, митрополит задыхался от крутого подъема.
- Хочу, чтобы не насыщались силою твоею чужие и труды твои не были для чужого дома. Зачем ищешь друзей в римском стаде поганом?.. Двор свой - в постоялый превратил, кто у тебя не искал убежища? Сыновей на латинянках женил. Сестру Доброгневу - отдал Казимиру. Дочерей, семя свое, - рассеял по свету! Анастасия - за угром, Елизавета - за Гаральдом, королем варяжским… А для чего, - Феопемпт перевел дух и остановился, - для чего, скажи, ныне послы короля франков едут в Киев?
Ярослав резко обернулся.
- Пронюхал уже?
- Теперь Анне, отроковице неразумной, очередь идти в жертву Ваалу?
Князь сделал несколько медленных шагов вниз, торжество на лице митрополита сменилось тоскливым предчувствием близкой грозы.
- Не дочь твоя, - продолжал он, пятясь, - а слава и золото твои нужны Генриху, опомнись, князь!.. Грех замыслил, грех!
Ярослав молчал, мускулы напряглись на его лице.
- Вот и молись за грехи наши, - произнес он наконец. - На то ты и пастырь духовный. А в дела дома моего носа не суй!
Повернулся и зашагал вверх. Внизу скрипели доски под удаляющимися шагами митрополита. От образов на сводах пахло сырой штукатуркой. Князь, перекрестившись, доверительно произнес:
- Прости меня, Господи.
На помосте князю низко поклонился молодой ученый монах Даниил. В руках его были кисть и краски.
- Готовься, Даниил, - сказал Ярослав. - Сторгуемся с послами - поедешь к королю франков.
Даниил ошеломленно молчал, только глаза его на секунду вспыхнули и погасли в глубоких глазницах. Ярослав рассматривал фреску, где по обе стороны от Христа стояли люди в княжеских одеждах.
- Всеволод… Святослав… Изяслав. А это? - Он кивнул на женскую фигуру с краю, еще не дописанную.
- Анна Ярославна… Княже! - произнес Даниил пересохшим от волнения голосом. - Достоин ли я, низкий чернец…
- Достойных много, преданных мало. Не ради рода тебя посылаю, а ради разума твоего и учености. Анне будешь опорой в духе и вере среди чужих людей. - Князь долго вглядывался в тонкую фигурку дочери, потом откинул голову, расстегнул ворот, словно от внезапной духоты:
- Скажи, Даниил, отчего душа скорбит?
- От печали скорбит душа человека, князь.
- А чем ее смирить, печаль, чем? - Ярослав сильнее рванул ворот и в томлении духа зашагал по помосту. - Самым великим постом ее не смиришь. Нет… врет святой отец! Не грех это, а вера! Ибо верю, что коли породнятся престолы, то и народы отвратятся от братоубийства. Или не так?
- Мир есть любовь, - склоня голову, ответил Даниил. - А любовь угодна Господу…
Знал ученый монах, что говорил: ему ли было не ведомо, как угодна Богу любовь ко всему на земле, Им учрежденному. Любовь к познанию, жадная, всесжигающая, превратила скромного инока Берестовской обители в человека, едва ли не самого просвещенного в Киеве, и только смирение Даниила, сравнимое с его ученостью, не позволяло гордыне овладеть его душой.
Как жажда уставших коней утоляется зерном, как жажда сожженных полей утоляется посевом - так утолял Даниил свою жизненную жажду знанием.
Сколько помнил себя с детства, он денно и нощно постигал премудрость священных и светских книг, в изобилии собранных Ярославом в его библиотеке, - от святых житий до диалогов Платона, от арабских трактатов по математике и геометрии до географии Козьмы Индикоплова и "Эстетики" Аристотеля. Знал он в совершенстве латынь и греческий, знал многие варварские языки, перенимая их от купцов со всех стран света, - и, несмотря на возраст, был отмечен князем и рачительно призван к обучению дочерей, из коих ныне одна Анна оставалась в Киеве.
Анна, непоседливый рыжий жеребенок, девочка с еще не заплетенными косами… Многое знал Даниил, но не знал, что столь скоро придет и ее судьба роднить престолы. И, вслед за князем, томление духа вдруг овладело и Даниилом… И так тоскливо и беспросветно заскорбела его душа, что было ей только одно прибежище - молитва.
Долго и горячо молился Даниил, призывая покой вернуться в его душу. И как бы в ответ Даниилу где-то наверху глухо и согласно ударил колокол святой Софии.
Но издалека, звонко и тревожно, ему отозвалась колокольная медь Десятинной церкви, и за ней покатился мелкий, торопливый набат от Золотых ворот…
Круглоглазая красавица Янка, горничная девушка Ярославны, вихрем скатилась с крутой лестницы, ведущей в женские покои дворца, - и с разгона налетела на княжьего отрока Злата, стоявшего на часовой службе:
- Злат, ты меня вправду любишь?
- А нешто внеправду любят? - удивленно отвечал Злат.
- Тогда пади князю в ноги, просись в землю франкскую! - молвила Янка и побежала дальше.
- Стой! - Злат ухватил ее за рукав. - Зачем? На что она мне сдалась?
Янка вырвалась, взмахнув косами:
- А разгадай загадку: когда госпожу в чужую землю замуж отдают - кто с ней наперво едет? Смекай! - и Янка скрылась.
Злат озадаченно глядел ей вслед. Но теперь и до его слуха донесся всеобщий перезвон колоколов.
- Вот так дело, - смекнул наконец Злат и затоптался на месте, не смея оставить пост.
Ярослав сам вскоре показался из дверей, усталый и озабоченный, а за ним семенил дворский Агапий и докладывал князю тонким голосом скопца:
- Благовестят со всех звонниц, как ты повелел, князь. Охотники посланы в Пущу Водицу затравить к столу вепрей…
- Гостей поселишь в летнем тереме, да чтобы чины были соблюдены, - приказал князь. И с недоумением остановился, потому что Злат, громыхнув доспехом, бухнулся перед ним на колени и коснулся лбом земли. - Тебе чего?
- Пошли, княже, в страну франков! - без обиняков выпалил Злат. - Ярославна за мной как за каменной стеной будет! Вот крест святой!
- Уши длинные, языки болтливые. Откуда тебе сие ведомо? - строго спросил князь.
- Так ведь… - начал Злат и умолк, смущенно потупясь.
Ярослав усмехнулся:
- И об Ярославне ли печешься, отрок?.. Ладно, пока ступай со Всеволодом, послов встречать. - Злат радостно вскочил. - Анну видел? - окликнул его князь.
- Сказывают, на пруду карасей ловила! - выкрикнул Злат, убегая. Агапий со вздохом качал головой:
- Сколь неприличное для княжны дело… Не гневись, господин, но если бы ты внял в свое время нашим советам - в Царьграде при дворе Анна получила бы подлинно христианское воспитание!
Ярослав, охваченный своей минутной думой, мельком взглянул на Агапия.
- Если бы да кабы, - молвил он без зла. - Как сделано, так сделано - и ты делай, что тебе велят.
Тем временем ширился перезвон колокольный, и народ на площади все прибывал. Бежали мальчишки и юродивые, спешили простолюдины и ремесленники, поторапливались купцы, вышагивали знатные воины и бояре.
И вот расступилась толпа у Золотых ворот - и показалось франкское посольство.
Впереди, на муле, подобающем сану прелата католической церкви, ехал епископ Роже, человек, много повидавший на своем веку и оттого уставший раз и навсегда. На окружающее он смотрел без интереса, словно пышные встречи сопутствовали ему всю жизнь. За Роже следовал Бенедиктус, знающий все на свете и оттого незаменимый в дальних путешествиях. Вместо меча у Бенедиктуса на поясе висела фляга, из которой он то и дело прихлебывал. В Киеве у него тоже обнаружились знакомые: длиннобородый купец приветственно помахал из толпы шапкой:
- Бенедиктус! А ты, сказывали, в Корсуни утонул!
- Пустые карманы на дно не тянут, - засмеялся Бенедиктус.
- Эй, - снова окликнул его купец. - Почем, не знаешь, у кесаря нынче воск идет?
- Пригласи на чарку - потолкуем, - отвечал Бенедиктус.
За Бенедиктусом ехали двое рыцарей, разных по виду: одного звали де Шалиньяк, и его взор и осанка говорили о воинственном нраве. Он сидел в седле, как статуя, гордо подбоченясь.
Другой рыцарь, несмотря на мощное вооружение, более напоминал пилигрима - так скорбен и печален был его юный лик, глядящий из-под забрала. На щите этого рыцаря была изображена дама, которую следовало считать прекрасной, и, порой обращая взор к портрету, рыцарь смахивал с него дорожную пыль.
С другой стороны живой просеки, образованной расступившейся толпой, навстречу гостям двигался князь Всеволод в сопровождении нескольких знатных отроков, среди которых был Злат. Епископа Всеволод приветствовал ласковой улыбкой и заговорил с ним на латыни.
В толпе меж тем произошло движение, и рядом с купцом из толпы вынырнула девушка-подросток, рыжеволосая и зеленоглазая, с удочкой в одной руке и горстью орехов в другой. Глаза ее живо бегали.
- Кому столько чести?.. - осведомилась она.
- Рыжих не спросили, - важно отозвался купец.
Анна - а девушку звали Анной - щелкнула орех крепкими зубами, смерила купца презрительным взглядом и заработала локтями, чтобы получше разглядеть шествие.