Библиография
Голоса // Арион. 2002. № 2.
Гроздь воздаянья // Новый мир. 2002, № 2.
После многих вод… // Новый мир. 2003. № 9.
Стихи последних лет // Континент. 2004. № 119.
В темном проеме так силуэт твой светел // Интерпоэзия. 2005. № 3.
В урочный час // Новый мир. 2006. № 7.
Там вечный праздник празднуете вы… // Континент. 2006. № 127.
Поэт и Чернь // Континент. 2008. № 138.
Пять стихотворений // Новый мир. 2009. № 5.
Воздаяние. М.: Воймега, 2010.
Вадим Месяц
или
"…длится время из старинного романа…"
Вадим Месяц пишет давно и много, его стихи давно завоевали себе твердое место на карте современной русской поэзии – главным образом, благодаря двум свойством – дневниковой подробности и полусказочной условности. Давно живущий на несколько местностей и стран, Месяц привносит в динамику и конкретику повседневных фенологических наблюдений подробности, довольно-таки необычные для русской поэзии, например, океан:
Нет соленее ветра, чем суховей.
У океана лишь два лица.
Одно – в дуге молодых бровей,
Другое – в оспине мертвеца.
Сочетание бытовой конкретности и эпической широты взгляда также принадлежат к особенностям поэтической манеры Месяца, причем совмещение крайностей дается ему на редкость легко. Человек глядится в природное зеркало, яснее видит в нем отражение собственных чувств и раздумий, порою не задумываясь о том, что в природе, живущей в большом времени глобальных перемен, неизбежно происходят грозные явления, которые человек просто не в силах застать и осознать, в силу собственной ранимости и недолговечности. Но однако же осведомленность о роковых катаклизмах природы созвучна человеку, непреодолимо важна для него. В запечатлении взаимодействия человека и природы Вадим Месяц вроде бы целиком следует классическим рецептам XIX столетия, однако есть и важное отличие. Титанизм стихий вовсе не разрушает домашности наблюдающего его человека, остающегося таким же немногословным, как всегда, не меняющим голоса.
В вое шакала гуляют опавшие листья.
Красная сырость песчаника скрыта туманом.
Вспыхнув вдоль края дороги, знакомые лица
тут же сливаются с мертвым ночным океаном.
‹…›
Не зная, что взгляд на скалистые стогна,
сколько б ты ни был в пути, ни мечтал о ночлеге,
однажды уткнется в такие же теплые окна,
где души столпились как пленники в утлом ковчеге.
Мощная поэтика изначального и непреложного присутствия не только в двух климатических поясах, но и в двух национальных традициях выходит на поверхность в стихах Месяца с особой ясностью, когда он пишет о родном как о временно покинутом и возвращено. Океан замещается рекой, картинка сменяет картинку, а на этом фоне всегда происходит обострение чувствительности, внимания к деталям и движениям жизни.
Разолью чернила, забуду искать бумагу,
потому что время идет только снаружи.
И позвоночник длинного речного архипелага
покрывается инеем в зыбкой рассветной стуже.
‹…›
Вот и хлопают двери в великой моей Сибири.
Все ушли. И скоро уйдут их души.
Думай только о них – чтоб скорей забыли:
Человек состоит из воды. И полоски суши.("В гостях на родине")
Месяц прекрасно осознает специфику своего существования между разных национальных границ и климатических зон, не даром же восклицает: Нету мне места на этой земле, в белой столице и черном селе… Отсюда остается уже всего лишь полшага до фирменных месяцевских экспериментов со временем пространством, в результате которых герои оказываются то в мире сологубовской околославянской нежити, то в пространстве северных скандинавских легенд. Вадим Месяц творит свои шаманские Йокнапатофы давно и со знанием дела, причем их границы оказываются в отдельные моменты легко проницаемыми, и тогда происходит своеобразное комментирование и уточнение обыденных событий посредством их чудесных и легендарных прообразов.
Можжевеловые прелые скиты,
воскрешенья пустотелые киты
незаметно размягчаются в тепле
и с молитвой растворяются в земле.Годы их трудолюбивой тишины
торопят прощенье истинной вины,
и отчаявшийся легковесный грех
вместе с дымом поднимается наверх…("Чернецы")
Можно сколько угодно вести речь о некоторой однотонности стихов Вадима Месяца, об отсутствии в них титанических чувств и событий, однако без его голоса, без его преданного постоянства в поэтике. без верности теме бесконечного вглядывания в ряд волшебных изменений вечно живой природы – без всего этого современную русскую поэзию едва ли можно представить.
Библиография
Мы детские люди // Знамя. 2000. № 3.
Через зеркало ледяное // Урал. 2000. № 10.
Час приземления птиц. М.: Наука/Интерпериодика, 2000. 127 с.
Норумбега // Знамя. 2005. № 12.
Из книги "Норумбега" // Слово/Word. 2005. № 46.
Стихи // Новый журнал. 2005. № 240.
Норумбега // Интерпоэзия. 2006. № 4.
Не приходи вовремя. М.: Изд-во Р. Элинина, 2006. 47 с.
[Стихи] // Крещатик. 2007. № 3.
Стихи // Урал. 2008. № 5.
Красная нитка // Новый мир. 2007. № 10.
Стихи // Урал. 2008. № 12.
Безумный рыбак. М.: Русский Гулливер; Центр совр. лит., 2008. 100 с.
Невидимый посох // Новый мир. 2009. № 8.
Стихи // Урал. 2009. № 10.
Цыганский хлеб. М.: Водолей, 2009. 368 с.
Норумбега: Головы предков. М.: НЛО, 2011. 432 с. (Новая поэзия).
Подземный день // Интерпоэзия. 2012. № 3.
Торможение времен // Урал. 2012. № 7.
Из "Имперского романсеро" // Новый мир. 2012. № 11.
Имперский романсеро. М.: Водолей, 2012. 176 с.
Из "Северного цикла" // Урал. 2013. № 4.
Линия обороны // Урал. 2014. № 5.
Лариса Миллер
или
"Я опять за свое, а за чье же, за чье же?.."
Лариса Миллер – поэт нефальшивых нот, ясности и предельной искренности. Основной вопрос в ее стихотворениях звучит с последней прямотой: откуда мир, зачем в нем я? Предельные по своей сути вопросы к бытию всегда оборачиваются банальностью и пафосом, тем более важно отважиться их задать. Так Николай Ростов, проигрывая Долохову за ломберным столом фатальные сорок три тысячи, в смятении спрашивал себя: как же связаны ловкие движения рук друга-противника, тасующих карты, с потерей состояния и утратой дворянской чести? Малое сопряжено с великим, неброское подает сигналы о вечном – так получается у Ларисы Миллер, порою совершенно в манере Ходасевича:
Эти поиски ключей
В кошельке, в кармане, в сумке,
В искрометности речей
И на дне искристой рюмки,
В жаркий полдень у реки,
И на пенной кромке моря,
И в пожатии руки,
И в сердечном разговоре,
И когда не спишь ночей,
Вдохновенно лист марая…
Эти поиски ключей
От потерянного рая.
И вот тут почти мгновенно оказывается, что в подобных прозрачных формулировках слишком многое повторяется, предвидится и узнается заранее. Как будто бы на протяжении десятилетий звучит одна и та же, пусть и подкупающая искренностью песня: человек просыпается (выходит из дому, бросает взгляд на заоконный пейзаж и т. д.) и понимает, что за окном лето (осень, зима и т. д.), и также – что, несмотря на это (или благодаря этому), мир щедр и совершенен (или печален, или бессмыслен).
Полные наборы возможных переменных давно замкнулись, уже много раз, например, за окном обнаруживался август – вот несколько случаев почти наугад:
Живу, ни во что не вникая.
Меня за собой увлекая
Летят августовские дни……Ласкает солнечный июль,
А может, август – губы, руки……Августовский день нарядный,
Ненаглядный, ненаглядный,
Ты помедленней теки…
В итоге получается, что тривиальность, всегда сопутствующая предельным вопрошаниям о бытии, прорывается на первый план, вынося за скобки повторяющиеся варианты времени-места и эмоций-оценок, остается в сухом остатке. Несмотря на бессмыслицу и пустоту напрасного случайного дара, жить стоит, поскольку предвечная статика, благое присутствие творца в творении даруют нам путь к радостному смирению и упоению.
А жизнь идет – за кругом круг, –
Идет, и все ей сходит с рук.
Сквозь вереницу черных дней
Идет, и горя мало ей.Воспрянув от любой беды,
Сухой выходит из воды.
И шепчешь, в рюмке боль глуша:
"Жизнь в самом деле хороша".
Ясность и прозрачность здесь по-прежнему присутствуют, но есть и всегдашняя и несколько однозвучная камерностьНадежда побеждает прах, и белый день бесконечен и светел. Не хватает, пожалуй, внимания к тому, что происходит со стихом в последние годы и десятилетия? Да ведь и существование не сводится к утренним пробуждениям от сна с пером в руке…
Библиография
Птица легкого пера за окном моим летает… // Дружба народов. 2005. № 1.
Новые стихи // Новый берег. 2005. № 7.
Робкая тайна // Новый мир. 2005. № 9.
На наречии чудном // Континент. 2005. № 124.
Сто оттенков травы и воды… М.: Время, 2006. 160 с. (Поэтическая библиотека).
Лето // Зарубежные записки. 2006. № 6.
Живи. Не бойся. Бог с тобой… // Дружба народов. 2006. № 12.
Живи как умеешь // Континент. 2006. № 127.
Горлинка на груди // Новый мир. 2007. № 3.
Девочка с высоким лбом… // Арион. 2007. № 4.
Земное дитя, неразумное чадо… // Континент. 2007. № 131.
Золотая симфония. М.: Время, 2008.
Земное золотое дно // Дружба народов. 2008. № 5.
Скворцы прилетят // Новая Юность. 2008. № 6(87).
Накануне не знаю чего // Континент. 2008. № 135.
Нужны слова, которых нет в природе // Континент. 2008. № 138.
Накануне не знаю чего. М.: Время, 2009. 112 с. (Поэтическая библиотека).
Под звон тишины // Новый мир. 2009. № 3.
А главное, чтоб мы любили… // Арион. 2009. № 4.
Точнее о счастье // Новая Юность. 2009. № 6(93).
Что-то горнее, что-то земное // Дружба народов. 2009. № 7.
Простыми словами // Зарубежные записки. 2009. № 17.
Стихотворения // Новый берег. 2009. № 23.
Потаенного смысла поимка. М.: Время, 2010. 112 с. (Поэтическая библиотека).
Из новых стихов // Новая Юность. 2010. № 6(99).
Небо, небо // Новый мир. 2010. № 9.
Если б я жила умело… // Континент. 2010. № 143.
С новой строки // Континент. 2010. № 145.
Четверг пока необитаем. М.: Время, 2011. 160 с. (Поэтическая библиотека).
Как удивительно: все сделалось само… // Арион. 2011. № 1.
На счастье намек // Дружба народов. 2011. № 3.
…Из обрывков покинутой яви. Стихи // Сибирские огни. 2011. № 9.
И на землю сошел глубочайший покой… // Арион. 2012. № 1.
Счастливое слово // Новая Юность. 2012. № 3(108).
Праздники по будням. М.: Время, 2013. 126 с. (Поэтическая библиотека).
Намек на благодать. М.: Время, 2015. 192 с. (Поэтическая библиотека).
Вадим Муратханов
или
"Метеосводка – весть о небе…"
Для поэтического зрения Вадима Муратханова главное – природа самого зрения как оптического феномена, способа контакта с вещами вне нас. Как же все-таки на самом деле устроено пространство, какого цвета предметы – все это праздные вопросы без учета устройства зрительного аппарата. У человека зрение бинокулярно и приспособлено различать спектральные оттенки между ультрафиолетовым и ультракрасным – отсюда способность видеть мир в прямой линейной перспективе и быть убежденным в синеве безоблачного неба. Фасеточные глаза насекомых, дар инфракрасного видения ночных птиц делают видимые ими картинки принципиально иными, отличными от тех, что воспринимает человек. Зрительная способность со времен платоновской метафоры о тенях на стене темной пещеры неразрывно связана со способностью суждения и познания. Лирика Вадима Муратханова начинается там, где стартует размышление об истинной геометрии вещей и событий, то есть – не стесненной привычными параметрами зрения, выходящей за их пределы. Поэзия как раз и есть наилучший способ покинуть тесные рамки повседневной инерции бытового видения, для этого (сквозная, универсальная метафора Муратханова!) достаточно "выключить" привычное освещение – иногда буквально:
Внезапно в доме отключили свет.
Старушка пред экраном потемневшим
вдогонку недоговоренной фразе
глазами еще несколько секунд
нащупывает мыльную поверхность
бразильской мелодрамы. ‹…›Женщина за письменным столом,
устало опустив худые плечи,
свое в дисплее видит отраженье
взамен свечения несохраненных букв.
‹…›
Привычные и умные предметы
беспомощно таращатся вокруг
безвременно погасшими глазами.Природа оживает, между тем.
Ее синица где-то за окном
поет о том, что в пыльном междутемье
листвы вечерней места хватит многим
желаньям, сожалениям, и света
до сумерек должно хватить на всех.("Свет")
Основной парадокс налицо: выход за пределы обыденного лишь открывает иную обыденность, более глубокую и естественную. То, что казалось природным, обнажает собственную искусственность, иллюзией оказываются именно те усилия, которые, казалось бы, призваны оберегать от иллюзорной поверхностности и прямой лжи. Значит, поэзия – вовсе не средство обрести особый "авангардный" дар самовитого слова и угловато смещенного зрения, не путь к тому, чтобы "смазать карту будня", но, напротив, – средство воскрешения первоначальных традиционных способностей зрения и суждения, поначалу (некогда в прошлом) очевидных, но впоследствии замутненных внешними и внутренними обстоятельствами, препятствиями.
Таких постоянно преодолеваемых "персональных" препятствий на пути к затрудненной простоте естественной поэзии для Вадима Муратханова ровно два: обиход большого города, скрывающего краски и линии неурбанистического быта, и – парадоксальность русской языковой среды, родной и чуждой одновременно. Начнем с города – того самого мегаполиса, к которому линия судьбы привела поэта, рожденного в столице Киргизии (еще не Кыргызстана, то есть – не в Бишкеке) и окончившего филологический факультет в Ташкенте. Именно с учетом притяжения-отторжения к мегаполису, постоянного урбанистического соблазна становится понятной особая роль электрического, городского света, не помогающего подлинному видению, но препятствующего ему:
Когда под вечер не дают
смотреть вокруг дома прямые,покажется на пять минут,
что солнца нет в реальном мире.И не было во все века,
и небеса светились сами.
А были только облака
с подкрашенными парусами.("Под вечер")
Электрическое освещение – довесок к естественным "техническим характеристикам" человеческого зрения, и без того, как уже сказано, затрудняющего путь к восприятию подлинности мира. Этот ровный свет убаюкивает, успокаивает, побуждает примириться с иллюзорностью:
Не включая свет, попробуй
посмотреть зимой в окно:
все окрашено в багровый,
ветками оплетено.То ли грозное знаменье,
то ли что-нибудь еще –
но прервет недоуменье
выключателя щелчок.Возвращен глубокий космос.
На душе покой и косность.
За окном – средь черноты
полка, лампочка и ты.
Коль скоро зрение – метафора познания, то в области познавательной роль инструмента-препятствия играет язык, определяющий контуры поэтической гносеологии столь же непреодолимо, как диктует параметры видения бинокулярное либо фасеточное зрение. Парадоксально, но факт: получившая немалую известность "ташкентская" школа русской поэзии по-настоящему состоялась как раз после переселения ее зачинателей в первопрестольную столицу. Вопреки первому впечатлению критиков вовсе не экзотически-пряная восточная поэтика оказалась здесь на первых ролях. Не классическая азиатская роза прививается к московскому дичку, но чуть ли не наоборот! Русский язык, бывший некогда роднее всех родных наречий, в конце концов оказывается почти чуждым поэту из древнего (XIV век!) рода золотоордынского Мюрид-хана. Отсюда невиданная на просторах русской поэзии обильная россыпь узбекской речи в стихах Вадима Муратханова.
Подчеркнем, речь идет не о двуязычии, но об относительности любого языка как средства познания и выражения, дело знакомое: ни ячейка-фасетка, ни хрусталик не позволяют прорваться к "объективному миру". Не только поэт замкнут в собственном творческом зрении, но и мир оказывается функцией от поэтического видения, по слову классика, некогда обронившего что-то про родившийся прежде губ шепот. У Муратханова так:
Когда этот день
станет невыносимо странным
рассмеюсь –
и все изумленно исчезнет
В том-то и дело, что якобы подлинная суть вещей, прячущаяся под покровом поверхностных прочтений ("бинокулярных" ли, "фасеточных" – никакой разницы!), и сами эти прочтения оказываются равновеликими, бесчисленные субъективные проекции наслаиваются друг на друга, становятся частью объективности, без них более не представимой. Мгновенные снимки умственного зрения начинают жить собственной жизнью, мир двоится и троится, небо одновременно является голубым и инфракрасным, язык стиха – русским, но увиденным в странной тюркской перспективе. Именно здесь начинаются подлинные прозрения русского поэта Вадима Муратханова:
Конечный миг рисуется с трудом.
Зато виденью верю неизменно,
где в мир иной наш деревянный дом
с закатом переходит постепенно.
И день за днем, обличьем не стара,
моя незаменимая сестра,
вытягивая руку над гардиной,
ведет борьбу с растущей паутиной.Она заранее включает свет,
чтоб комната успела осветиться.
Она всю ночь готовит мне обед
на несоленой медленной водице.
Не только цвета, но и моменты времени тоже существуют одновременно, начало мира и конец света уже случились и вечно случаются, длятся – расслышать негромкую музыку их существования в настоящем может лишь поэт, близко к сердцу принявший уроки недоверия к очевидности дневного света и родного языка. Этот поэт убежден в том, что
…нет, не покинут человек.
Метеосводка – весть о небе.
Помятый магазинный чек –
напоминание о хлебе.