Глава 6
Новая антропология как новая зология
1. ЗВЕРЬ-ГЕНИЙ
В изобразительной продукции Дмитрия Александровича Пригова выделяется длинная серия так называемых "портретов", где множество деятелей культуры и приговских знакомых изображены в виде причудливых монстров, окруженных устойчивым набором атрибутов. ДАП рисовал эти "портреты" более тридцати лет, и чисто количественно они занимают совершенно особое место в его творчестве. Пригов оставил нам разъяснение, касающееся этого многолетнего проекта (называемого им "бестиарием"), где, в частности, говорилось:
На рисунках изображены портреты вполне конкретных персонажей – известных исторических деятелей, деятелей культуры, просто моих друзей или же людей, возжелавших оказаться в этом славном ряду. Понятно, что это не обыденные, а, так сказать, метафизические, небесные портреты, перво-изображения персонажа, обладающего всем набором элементов, дающих ему возможности в дальнейшем, в реальности, явиться во всевозможных звериных и человеческих обличиях (персонажи, как заметно, являются, так сказать, андрогинами, то есть существами – по греческой мифологии, имеющей аналогии и в других древнейших мифах и повериях, – обладающими еще неподеленным на различные организмы набором женских и мужских признаков).
В этом смысле монстры – промежуточные "сущности", возникающие на переходе от некой идеальности к энтелехии. Это фигуры, через которые осуществляется модус транзитности.
Эти сущности включены в некий аллегорический контекст. В том же тексте автор пояснял значение атрибутов – согласных и гласных букв фамилии портретируемого, смысл оппозиции черного и белого, сосудов, треугольников, "пятен", двух кругов (черного и белого) в руках персонажей, наличие крестов, яйца и т. д. Весь этот иконографический инструментарий, восходящий к традиционным системам символов, однако, не проясняет существа всего замысла и его значения для Пригова. В чем собственно состоял проект аллегорического представления промежуточных сущностей? Что заставило ДАП сосредоточиться на "небесных", "метафизических" образах, андрогинных первоизображениях, в которых не отделились друг от друга ни различные полы, ни зверь от человека?
Итак, из приговского описания однозначно следует, что он изображает в "бестиарии" не актуальный образ того или иного человека, а как бы его "эмбрион", потенцию, еще не прошедшую через горнило индивидуации и лишь генетически связанную с сегодняшним потретируемым. В 2003 году в "Новом литературном обозрении" Пригов издал книжку "Портретная галерея Д. А. П.", в которую поместил множество "метафизических портретов". Здесь были портреты близких знакомых – Гройса, Сорокина, Попова и т. д. Но были и портреты известных политиков: Горбачева, Ельцина, Черномырдина, Путина и т. д. Большая часть книги – длинное интервью Пригова Сергею Шаповалу, а в конце книги имеется текст, чье название вынесено в заголовок. В "Портретную галерею Д. А. П." входят короткие очерки о приговских знакомых – Кабакове, Булатове, Некрасове, Гройсе, Рубинштейне, Сорокине, Гандлевском, Попове, Кривулине, Елене Шварц, Михаиле Берге. Эти очерки как будто не имеют отношения к метафизическому бестиарию, хотя животные тут время от времени и поминаются. Всеволод Некрасов, например, говорит Рубинштейну о знакомых поэтах: "Все эти обезьяны едут, один ты более или менее на человека похож". Рубинштейна при первом знакомстве Пригов отмечает "как маленького козлоподобного человека". Приятие Евгения Попова культурной средой объясняется так: "…есть мифическое животное с глазами со всех сторон, он с языком со всех сторон". И все‐таки словесная галерея портретов кажется куда более традиционно "портретной".
Если, однако, присмотреться к этим портретам внимательней, то в них проступают некоторые необычные черты. Внешне эти тексты кажутся описанием знакомых, их характеров, поступков, отношений и т. д. Но в действительности никаких человеческих характеров Пригов не рисует. Он сосредоточен исключительно на стратегиях культурного поведения. Так, о Кабакове в первом же тексте "Галереи" ДАП пишет: "он самый социально стратегийный человек". И весь портрет Кабакова – это описание стратегий культурного поведения и их особенностей. Пригов даже называет Кабакова гением и тут же поясняет:
Гениальность определяется чистотой поведения в пределах определенной культурно-художественной аксиоматики.
Отношения между людьми, в том числе между автором и портретируемыми, всегда определяются как расхождение или совпадение культурных стратегий поведения. Например, сложные отношения с Гандлевским объясняются им так:
Он никогда не принимал моей деятельности, считая ее а) нетворческой и б) развращающей молодое поколение. Все аргументы в пользу моего типа поведения им не воспринимались. Он далек от этой культуры, от этого типа восприятия искусства – он чудовищно архаичен. Он подвержен пушкинскому фантому: поэт по молодости лет должен пить, гулять, безобразничать, повзрослев, должен остепениться.
Точно так же архаичными кодами поведения объясняется и нарастающее напряжение между автором и Булатовым:
Он стал вести образ жизни маститого, традиционного художника: на два месяца он едет в Италию, путешествует, делает зарисовки. Для меня такие вещи вывалились за пределы способов бытования современного художника. Булатов оказался традиционным и в жизни, и в поведении, и в своих эстетических оценках.
Пригов никогда не приписывает того или иного поведения особенностям личности человека, но всегда культурным стратегиям, которые эта личность использует. О Елене Шварц, например, говорится, что
она требовала к себе уважительного, даже почтительного отношения как к поэту, что вполне естественно в традиции русской классической литературы.
Даже аффективные, страстные формы поведения, как в случае с Гандлевским, Пригов объясняет исключительно архаизмом культурной стратегии. Создается впечатление, что людей, о которых он пишет, вовсе и нет, а есть только модели поведения, которые в случае их адекватности создают ровные, размеренные, но совершенно дистанцированные отношения, а в случае несовпадения ведут к трениям и неприязни. О "гениальном" Сорокине говорится (и это типично):
Он ни к кому не лезет в душу, сохраняет к человеку спокойное, холодное отношение, что мне очень нравится. Это вовсе не показной холод и высокомерие, это его гармоничное качество.
О Шварц:
…у нас сложились легкие ровные отношения, которые совершенно не требуют подтверждения в любви к стихам друг друга.
О Ерофееве говорится, что у них
было нечто общее и в поведенческом, и в человеческом, и в эстетическом плане. Мы до сих пор совпадаем в своих культурных стратегиях, нам есть что сказать друг другу.
Но особенно характерно описание Гройса:
Ощущается его непогруженность в человеческие страсти. В этом отношении он полумертвец, что я очень уважаю, это качество в нем развито даже больше, чем во мне. В общем личность Бориса Ефимовича мне близка и понятна.
Чем "гениальней" художник, тем меньше в нем человеческого, тем более всякая аффективность, "пафосность" души уступает место чисто культурным стратегиям поведения: тем больше он "мертвец". В одном из текстов Пригов определяет художников и писателей как "нелюдей", то есть как некие создания, которые руководствуются в своей деятельности не "человеческими" побуждениями, а исключительно текстовыми стратегиями:
Так вот, они, художники, не любят, увы, ни своих читателей, ни почитателей. Ни героев, чтоб через это обожание проникать в их необыкновенный внутренний мир и обливаться слезами над их судьбами. Они над собой плачут. Они просто угадывают некие типы говорения (или репрезентации, в случае с художниками) и являют их обществу. Ну, естественно, не без некоторой маскировки: Таня Ларина любит Женю Онегина.
Термин "нелюди", как указывает ДАП, это лучший способ соотнести художников и литераторов "с человеческим образом, состоянием и сутью". В том же тексте с характерным названием "Нелюди" Пригов поясняет, что художник не может быть человеком, так как
трудно и попросту смешно требовать и ожидать от, скажем, сторожевой или охотничьей собаки нрава и поведения собачки декоративной.
И это упоминание животного тут совершенно закономерно. В "Портретной галерее" Пригов применяет к несомненным с его точки зрения гениям понятие "зверь":
Сорокин – это зверь, рожденный для своего времени.
Или о Кабакове:
Поскольку поведенческие модели стали способом художественного творчества, то оказалось, что он тот зверь, который приспособлен для современного искусства, как никто другой.
Думаю, что именно тут кроется ключ к портретной галерее как к "бестиарию", ключ, позволяющий соотнести графические метафизические портреты со словесными портретами Пригова.
То, что гении у Пригова соотнесены со зверями, конечно, не случайно. Как мы помним, гениальность "определяется чистотой поведения в пределах определенной культурно-художественной аксиоматики". Это означает следование неким "правилам" (аксиоматике), то есть отказ от той свободы, которую Кант считал конституирующей для человека. Напомню, что Кант сетовал на то, что человечество, возникая через отказ от природного детерминизма (он называл эту свободу от природного – "совершеннолетием"), вновь добровольно впадает в зависимость от некоего вторичного природного:
большая часть людей, которые уже давно освободились от чуждого им руководства природы (naturaliter maiorennes), все же охотно остаются на всю жизнь несовершеннолетними.
Гений-зверь у Пригова отказывается от совершеннолетия, свободы и сознательно подчиняет себя некой внешней детерминации, которая понимается не как природа, но как культура, выполняющая у Пригова роль кантовской природы. Парадокс ДАП заключается в том, что художник, человек культуры par excellence, начинает жить в культуре, как во второй природе, отказываясь от совершеннолетия. И отказ от свободы является высшим знаком художественной свободы. Сверх-человек – художник – у Пригова становится сверхчеловеком (гением) только тогда, когда превращает себя в "зверя", но в зверя, рефлексирующего над собственной несвободой.
"Чистота" поведения в заданных рамках – существенное свойство животного. Волк всегда будет вести себя как волк, а птица – как птица. "Чистота" их поведения совершенно не знает примесей. Это положение, произведшее сильное впечатление на Канта, когда‐то сформулировал Руссо:
…природа одна управляет всеми действиями животного, тогда как человек и сам в этом участвует как свободно действующее лицо. Одно выбирает или отвергает по инстинкту, другой – актом своей свободной воли; это приводит к тому, что животное не может уклониться от предписанного ему порядка, даже если бы то было ему выгодно, человек же часто уклоняется от этого порядка себе во вред.
Именно поэтому голубь умер бы с голоду подле миски, наполненной превосходным мясом, а кошка – на груде плодов или зерна, хотя и тот и другая прекрасно могли бы кормиться этою пищей, которою они пренебрегают, если бы они только догадались ее отведать.
Связано такое поведение не только с врожденными инстинктами. В начале ХХ века один из создателей современной этологии (оказавший существенное влияние на множество философских умов от Кассирера и Хайдеггера до Делёза и Гваттари) Якоб фон Икскюль выдвинул предположение, что каждое животное живет в собственном феноменальном мире, который он называл Umwelt. При этом элементы, составляющие "окружающий мир" одного животного, не соответствуют набору элементов мира другого животного. Цветы, составляющие важный элемент мира пчел, не входят в мир собаки, для которой они просто не существуют. Икскюль писал:
…все животные, оживляющие природу вокруг нас – жесткокрылые насекомые, бабочки, мухи, комары и стрекозы – как будто заключены в прозрачный пузырь, отделяющий их визуальное пространство, и в который включено все то, что видит субъект.
С такой точки зрения, поведение животного полностью определено "пузырем" его Umwelt и в сущности не знает свободы. Пригов мыслит мир культуры в категориях Икскюля. Он пишет:
мы живем в окружении и в пределах многих заранее физическо-антропологических предположенных нам тотальностей.
Umwelt животного детерминирует его природу, которая в свою очередь определяет конфигурацию окружающего мира. Чистота поведения гения – это чистота поведения зверя в его "пузыре". Для Пригова писатель или художник – это зверь Икскюля. Елена Шварц требует к себе уважения, потому что ее литературный Umwelt – это "пузырь" русской классической поэзии, внутри которого стихотворение сакрально и, соответственно, поэт – пророк. Булатов начинает вести себя по правилам, нарушающим конфигурацию концептуального "пузыря", и утрачивает свою звериную чистоту, и т. д.
Между тем, современная культурная ситуация не просто делает художника зверем и нечеловеком, она совершенно по‐новому строит всю антропологическую ситуацию культуры. Используя метафору Икскюля, можно сказать, что современная культура создает новый тип "сферы", "пузыря", который неотвратимо ведет к возникновению новой художественной антропологии. В одном из текстов Пригов объяснял, что до настоящего времени культура основывалась на двух утопических преставлениях. Первое заключалось в идее
общности антропологических оснований – последней актуальной утопии человечества, порождающей ощущения единства человечества за всю историю его существования и постулирования симультанного мульти-культурного мира.
Второе представление вытекает из первого, или, во всяком случае, соотнесено с ним: это постулат "человек – образ и подобие Божие". Именно этот постулат и обеспечивает представление о единстве человечества. В последнее время, однако, разнообразие культурных сфер стало столь значительным, что больше невозможно соотносить их с неким единым и явно устаревшим антропологическим типом:
Именно современная урбанистическая культура (особенно в пределах все разрастающихся в размерах и количественно нарастающих мегаполисов) весьма существенно изменила основные параметры человеческого существования, вплотную приблизившись к проблеме новой антропологии.