Может, он что-нибудь знает? А что он может знать? Я просто похолодел при одной мысли, что он может сейчас войти и сказать… Откуда же эти самолеты? Я бросаюсь к ключу, я вызываю и вызываю. Тишина. Тишь. ГУХОР. Может, я вызываю уже мертвецов? "Рыбин! У него есть друзья в пятом полку?.." Да не может быть, просто не может быть! Вовик почему-то выбежал из класса. Я снял наушники. Да. Над нами летят самолеты. Теперь они летят высоко, все небо сделано из сплошного грохота. Нет, нет, это учения, только какие-то странные учения. Я снова взял в руки головные телефоны, стал напяливать их на го… ЧТО? Я так и остался в какой-то нелепой позе, просто боясь пошевелиться. В эфире раздался тоскливый, меняющий модуляцию звук. Словно кто-то дернул за струну и меняет силу натяжения. О, дорогие мои! Это самый сладкий звук - зов настраивающейся радиостанции, когда радист, локтем замкнув ключ, другой рукой подгоняет мощность антенного выхода до максимального. Он крутит пластмассовую ручку, меняются напряжения на катушках, а в эфире звучит странная переменчивая струна. И не надо банальных сравнений - "Как люди узнают друг друга по почерку, так и радисты…" - не надо этого. Я точно знал, что это мой Миша, мой дорогой Миша Сулоквелидзе, тонконогий грузин, непрерывно замерзающий во время прохождения срочной службы в проклятом Заполярье, это он, скучая и позевывая, подстраивает антенный выход своего передатчика. Ах ты, дорогой мой приятель, мой корреспондент, подчиненная моя станция! Наконец-то! Я передал все с такой скоростью, что Миша ничего мне не ответил, а, очевидно, уступил место Сереге, потому что Миша был хороший парень и плохой радист, а Серега был радист хороший. Я незамедлительно вонзил ему этот сигнал - 386! Через крохотную паузу он передал мне квитанцию - сигнал принял. Ну что, ребята? Теперь и помереть можно? А?
В класс вбежал Вовик с двумя автоматами.
- У меня связь!! - закричал я.
Вовик бросил автоматы на стол, сорвал с меня наушники. Он прижал черный кружок к уху, подскочил на месте и просто спихнул меня с табуретки, я чуть не упал, хорошо, что удержался! Вовик заработал ключом, перешел на телефон.
- Сигарета, я Ацидофилин, как слышно, пррием, - сказал с раскатом на "р" Серега.
- Серега, - закричал в микрофон Вовик, - как там у вас? Вы там живы? Никто не ранен?
- Что за шутки?? У нас все в порядке.
- Значит, все в порядке? - еще раз спросил Вовик.
Вместо Сереги вдруг стал отвечать Миша.
- Слушай, - сказал он, - я не могу тебе высказаться на всю железку, но, по-моему, вы там с другом в эту ночь сильно нарушили дисциплинарный устав, раз такие вопросы задаешь, дорогой!
И было слышно, как они там вдвоем с Серегой засмеялись. Жеребцы!
- У нас все в порядке. Только трясет сильно, - добавил Серега.
И голоса у них были какие-то странные, будто они говорили во время бега. Я оттолкнул Вовика. Одна мысль поразила меня.
- Так вы едете? - спросил я.
- Так точно.
- Давно?
- Что-нибудь минут тридцать… вроде этого.
- А как же вы получили… - Я никак не мог подобрать синонима к слову "тревога".
Но Серега-то не догадается!
- По крестам получили, по крестам, - закричал он, - где соседи около сапожной мастерский стоят!
- Тебе ясно? - сказал я Вовику. - Полк был поднят по тревоге радиорелейной станцией. Они уже на марше.
Вовик кисло улыбнулся.
- Вот как… ну прекрасно…
Он был крайне разочарован, хотя еще минуту назад такое счастье нам и не снилось.
- Связь кончаю, спасибо, - сказал я.
- Связь кончаю, всего хорошего, до встречи! - сказал со своим раскатом на "р" Репин.
Я выключил станцию. Крохотную долю секунды в наушниках еще жил эфир, потом шум его сник, закончившись жирным треском. Все. Впервые за трое суток нашего дежурства не шипели наушники, не выл адски умформер, а раздалась тишина обыкновенной жизни, и было слышно, как трется о стену плечо поземки и тикают мои старенькие часы, расстеленные около приемопередатчика. Вовик тоскливо глядел на меня, положив, как собака, голову на руки, глядел устало и печально.
- Это учения, - сказал он, - обыкновенные учения. А я сбегал - прихватил на двоих полный боезапас, по три рожка принес. А это учения. И самолеты учебные.
- Самолеты не учебные, - сказал я, - и солдаты не учебные.
Я полез за махоркой. Ничего на всем белом свете я так страстно не желал, как "козьей ноги", свернутой из окружной газеты "Патриот", необыкновенно пригодной для этого дела и прекрасно склеивающейся, если кромку бумаги чуть обкусать по всей ее длине и хорошенько поводить языком. Прекрасная бумага! Спасибо редакции!
- Достойнейший сеньор, - сказал я Вовику, - дайка спичку.
Вовик почему-то ничего не ответил. Я обернулся - он спал, уронив голову на черный крашеный стол радиокласса…
Дело это, разбиравшееся в округе и фигурировавшее там как пример халатности, вспоминалось нам много раз, хотя прямого наказания мы так почему-то и не понесли. Может быть, генерал Дулов вспомнил меня, то ли кто другой заступился. Впрочем, Вовика разжаловали до рядового, а с меня сняли звание радиста первого класса, понизив до второго. Через два месяца во время очередной поверки я восстановил свое прежнее звание. Комбат, правда, несколько раз обещал нам, что привезет нас на комсомольское собрание пятого полка и хорошенько там посрамит, но все некогда было, работы наваливалось много, да и учения замучили. За зиму мы дважды летали на Север, тот Север, с которого наше Заполярье виделось югом. Между прочим, Вовик там сильно отличился, чуть-чуть не получил отпуск на семь суток, как безукоризненный радист. Но вспомнили ему новогоднюю ночь, отпуск отменили, отделались грамотой. Тоже хорошо. На дороге не валяется.
Уже в мае мы возвращались с веселых весенних учений, с ликующих пространств, залитых бесконечным солнцем, под которым нестерпимо блестели льды на вершинах сопок, под которым неслись по могучим снеговым настам гусеничные транспортеры, а пехота, вольготно раскинувшись возле своих ручных пулеметов, рубала консервы. А какие стояли ночи! Свежий весенний мороз, как молодой зверь, вгрызался под полушубок. Загонишь второго номера на сосну, антенну подвешивать, он там сидит, бедняга, аж зубами щелкает от холода. Сам поставишь станцию на пень, сидишь по горло в снегу, вызываешь. Вот он, мой Отелло, на троечку слышно, да и за то спасибо! Придет офицер:
- Связь есть?
- Так точно, товарищ майор.
- Вот молодцы у меня ребята! Орлы! Ну-ка дай мне штаб!
Приставит он к уху трубку:
- Где же штаб? Что-то я не слышу!
- А вот он тоненькую дает настроечку, слышите?
- Э-э, да я вижу, вы не орлы, а голуби. А голубь - птица не военная. Нет, дорогой, ты эту музыку брось! Мне нужно, чтобы голосом можно было разговаривать. Вот так. Через час приду, чтобы связь была. А то у тебя здесь шум да треск какой-то. Ты уж ручки всякие поверти, чтобы связь была!
Но связь была, мы с Вовиком пробивались друг к другу через тяжелый заполярный эфир, через тысячи помех, неудобств, мороз и бессонницу. Связь была - и это главное. А раз так, то мы в прекрасном настроении возвращались домой на своем вездеходе, предполагая сегодняшней ночью в первый раз за две недели прикоснуться к простыне. Но за пятнадцать километров до города у нас кончилось горючее. Мы улеглись на наст у обочины дороги и стали поджидать какого-нибудь добряка. Через двадцать минут около нас остановилась машина.
- Что, связь, загораем?
Пока шофера договаривались, к нам спрыгнули два солдата.
- Махорочкой мы у вас, ребята, не разживемся?
- Есть малость.
Мы им отсыпали махорки.
- Телефонисты?
- Радисты.
- О, радистом служить законно! Вот, предположим, прешь ты по целине с ротным пулеметом, света не видишь, а радисту что? Залез в теплый фургон, Ташкент себе организовал и шумит в трубку: "Кухня, кухня, я - сачок, для настройки дай бачок!" Так бы весь век служил!
- Да знаешь ты! - сказал другой солдат. - У радистов тоже служба законная, не тебе, пню горелому, в ней разбираться! Это с вашей части, ребята, одного кореша в тюрягу засадили?
- Кого же это?
- Ну как же, не помните? Зимой, в Новый год, когда корпус на армию играли с привлечением авиации! А ваш какой-то кореш в самоволку деранул к своей коряге - и приказ о тревоге нам не передал! У нас-то, понятно, запасная связь была, порядок! А тот кореш восемь лет получил.
Мы с Вовиком переглянулись.
- Никакой коряги нет у этого радиста, - обиженно сказал Вовик, - он просто был в лирическом настроении и проявил халатность. И разгильдяйство.
- И сел, - сказал солдат.
- Да он жив-здоров и служит в нашей роте!
- Ну да, рассказывай!
- Я тебе точно говорю! - сказал Вовик.
Мы поехали дальше, но Вовик очень расстроился, особенно насчет коряги. Я тоже вспомнил эту огромно-глазую куклу Светку, так паскудно бросившую моего друга. Он сидел с края кузова, ни солнце его уже не радовало, ни последний год службы.
- Брось, Вовик, - сказал я, - не переживай. На срок службы не влияет!
Как ни странно, но этот банальный аргумент возымел действие на моего друга. Вовик повеселел, и когда с седьмого километра сразу стали видны наш фиолетовый во льдах залив, и трубы алюминиевого завода, как воткнутые спички с лилипутскими серыми дымками над ними, и квадраты дворов, и кубики домов, и просека железной дороги, которая уходила на сотни километров на юг, по лесам и скалам на юг, только белые вздохи паровозов, как семафоры на пути к теплым ветрам весны, - Вовик вскочил в кузове вездехода и заорал, как сумасшедший:
- На срок службы не влияет!
Его крик разбудил непрерывно дремавшего Прижилевского, который открыл затекший глаз, с трудом повернул к Вовику голову, украшенную обгоревшей в каком-то костре шапкой, и с хриплым выдохом сказал:
- Нет, Красовский, все-таки ты Моцарт со справкой!
Осенние учения
- Товарищ сержант, - сказал Шурик, - вы бы хоть какую-нибудь музыку включили. Там на частоте две тысячи четыреста есть хороший маячок. А то я засну!
Ишь ты. И частоту знает!
- Нельзя, дорогой, - сказал я. - Подходим к самому опасному месту. Чуть зазеваешься - все пропало.
- Я тебе лучше анекдот расскажу, - сказал проснувшийся Сеня Вайнер.
- Приезжает муж из командировки?..
- Да иди ты со своим мужем! Слушай: дежурный по части ночью совершает обход. Заходит в конюшню, а там дневальный, хлюмпало, - дрыхнет. Дежурный по части тихонечко берет со стены хомут и надевает его на дневального. Потом командует - подъем! Дневальный вскакивает со сна, глаза красные, понять не может. Дежурный спрашивает - ты что делаешь? А дневальный ему - чиню хомуты!
Шурик затрясся за рулем.
- Цены б тебе, Сеня, не было б, - сказал он, - если бы килограмм на сорок похудел!
- А ты, Шурик, про баб меньше мечтай, а то не туда заедем!
- Про баб мечтать дисциплинарный устав мне не запрещает. Я ж ведь силой не хватаю, а по доброму согласию. Вежливо и культурно. А чего? У меня почти на каждых учениях женские приключения бывают. Парень я хозяйственный, там полено расколю, там ведро поднесу, и на этой почве любовь возникает. Вот и сержант не даст соврать!
Пускай потрепятся, пускай. Лишь бы Шурик не заснул, не дай Бог, не засел где-нибудь! Ну и намучился он за эти два дня!.. Машина все ехала по какому-то лесному проселку. В ярком свете фар возникали то черные стволы огромных сосен, то старые замшелые пни, белесыми островами светились березы. Ночь была темная, осенняя, звезды заволакивались краями туч. Мы второй день углублялись в тыл "противника", ехали по ночам, днем маскировались в лесах. Мы должны были выехать к автомобильному мосту через небольшую речку и, тайно обосновавшись там, передавать обо всем, что проходит и проезжает по этому мосту. Шли большие учения, долгие, серьезные и порой жестокие.
Лес, по которому мы ехали, неожиданно кончился. Впереди были видны только несколько мелких елочек, дальше свет фар бессильно терялся, не встречая никакой опоры.
- Свет, - сказал я.
Шурик выключил свет. Повернул ключ зажигания. Стало тихо и совершенно темно. Поле. А может быть, и луг. Или большая поляна. Некоторое время мы сидели молча. Вдруг в темноте совсем близко послышалось гудение мотора, по асфальту завизжали шины. Звук мотора то бросался к нам, то глухо пропадал, отраженный то ли невидимыми островами леса, то ли какими-то пригорками. Потом звук странно изменился, стал гулким и резким, а потом - опять шины по асфальту.
- Это дорога и это мост, - сказал Шурик.
Похоже, что он был прав. С некоторых пор я убедился, что его пророчества, как ни странно, сбываются…
- Вайнер, пойдем, поглядим. Ткаченко, останьтесь здесь.
Если с ними всё "ты" да "Шурик" - совсем на шею сядут. Никакого уважения не будет к сержанту Рыбину, особенно в такой разлагающей обстановке.
- В случае чего сигнальте светом.
- Это в случае чего?
- Ну мало ли что… в общем, не спите. Мы скоро вернемся.
- А если не вернетесь?
- Не возвращаются только с того света.
- Ну ладно, если вас долго не будет, я под утро лесничиху какую-нибудь разыщу и к ней под теплый бочок…
Он просто глядел вперед, мой Шурик.
- Ладно, - сказал я, - только по доброму согласию!
Мы пошли с Сеней по какому-то лугу, по запахам сырой земли, по высокой траве. Мы шли осторожно, тихо, мы были разведчиками. Тут из-за каждого бугра могли выйти ребята с автоматами, и ротный мой впоследствии только горько покачает головой: "Сержант Рыбин со своим замечательным экипажем все перепутал. Он поехал на учения тренироваться в уничтожении сухарей в полевых условиях, а должен был обеспечивать скрытую связь из тыла противника…" Из-за группы черных деревьев выпрыгнул ослепительный луч света. Мы бросились на землю. На секунду луч выхватил строй высоких елок, какой-то темный дом, стоявший на краю поляны, вспыхнул белым пламенем, луч кинулся дальше, зацепив вершины елей, уткнулся в дорогу, в асфальт.
- Выехали, как одна копеечка, - сказал Сеня. - Да, теперь бы нам с тобой хватило бы аккумуляторов!
…Ну спасибо начальнику штаба дивизии полковнику Ульянову, который придумал всю эту операцию! Он послал нас прямо в рай. Но не в тот рай, который на небесах и куда "святые маршируют", а в самый прекрасный земной. Под утро рай, приготовившийся к нашему пробуждению, вымылся коротким дождем и теперь сверкал под солнцем, как и положено подобающему месту.
- Ах, зачем эта ночь так была коротка! - сказал, сладко потягиваясь на шинели, Шурик.
- Баба приснилась, - сказал Вайнер, растапливавший крохотную буржуйку.
- А то кто ж! - сказал Шурик.
- Ох, надоели вы мне, спасу нет, - сказал, в свою очередь, я, натянул сапоги, оделся, побежал умываться на речку, благо она была рядом, метрах в пятнадцати.
Синие тени лежали на воде. Над берегами, как вертолеты, проносились стрекозы, поблескивая слюдяными крыльями. Я посмотрел в воду - щетина, между прочим, отменная и рыжая. Рыжая, ну, сключительно - как сказал бы Шурик. Ладно, побреемся. Я разбил свое отражение зубной щеткой, повертел ею в красноватой воде речки и принялся чистить зубы. Потом намылил лицо и горстями воду на него, горстями! Ох, до чего же хорошо в раю! Снова намылил лицо и шею - сзади кто-то идет. Шурик, наверно, тащится.
- Шурик, - крикнул я сквозь мыло, - тут на карте, кстати, есть отметка - дом лесника. Может, подвалишься к лесничихе?
Шурик молчал. Я обернулся - рядом со мной стояла невысокая худенькая девушка с коромыслом на плече. Мыло вывалилось у меня из руки и с мелодичным бульканьем кануло в реку. Глотая мыльные подтеки, я забормотал - пардон, пардон, пена текла по груди, по животу и, по-моему, пробиралась под брюки. Я быстро вымыл лицо - девушка уже набрала воды и уходила. Ну что ж, вполне понятно. В раю должны быть свои ангелы. Я быстро поднялся на берег - девушка шла с ведрами к одинокому дому, который - точно! - был помечен на карте - "о.д. лес." - одиночный дом лесника. Надо было бы ей хоть помочь… Да и побриться не мешало б, а то какой я пример подаю подчиненным?..
Шурик постарался на славу: даже находясь в пяти метрах от нас, трудно было догадаться, что перед тобой находится радиостанция на машине, палатка с буржуйкой, где в котелке тайно жарится мясной концентрат с гречневой кашей. Лишь на ветровом стекле ветки были чуть разведены. В этот промежуток отлично просматривались мост, дорога, а заодно и дом лесника. Так уж вышло.
Ну что ж, приступим! Я настроил радиостанцию, коротко вызвал. Я должен работать необычайно скрытно, быстро, часто меняя частоты. Если меня услышат - наверняка запеленгуют. Для этого нужны-то пустяки - пятьдесят секунд. Поэтому работаю предельно быстро. Коротко. Вызвал раз - молчу.
Меня ждали. Очень ждали. Вовик мгновенно отозвался, настучал мне сразу кучу кодов - рад встрече, слышу на пятерку, с вами приятно работать… Вовику-то можно разглагольствовать, мне нельзя. Пискнул - мол, слышу. Все. Я как будто вижу, как Вовик высунулся из фургона и орет - товарищ полковник, Рыбин появился! И полковник Ульянов наверняка говорит своему заместителю: "Вот так. Рыбин появился. Ставьте перед личным составом сложные задачи, приближенные к боевой обстановке, создавайте ситуации, при которых каждый солдат чувствует свою ответственность, - вы сразу будете получать прекрасные результаты. Передайте сержанту Рыбину мою благодарность!"