Вовик что-то собрался сказать, но в это время головные телефоны, равнодушно шипевшие на антенном выходе, тоненько заверещали морзянкой. Вовик уставился на них, принимая передачу на слух. Я тоже стал слушать, прервав на середине свою проповедь. Корреспондент Вовика - это был Сулоквелидзе - просил АС 09.00, то есть перерыв в работе до девяти утра. Я посмотрел на часы. Пять тридцать восемь. Табельное время для тревоги прошло. Обычно тревогу объявляют в час, в два ночи. Как только первый сон, так давай беги. А кто ж объявит тревогу сейчас, когда до подъема осталось полчаса? Вовик включил передатчик и отстукал - да, главная станция согласна, чтобы младший сержант Репин и его напарник ефрейтор Сулоквелидзе отдохнули бы до девяти ноль-ноль. Выключили бы станцию, пошли поели или кимарнули в том же фургоне. Нет таких дураков, чтобы во время подъема объявлять тревогу. Но на радистском языке все это звучало вот так: НИЛ ЩСЛ АС 09.00. СК. Вот и все. Сулоквелидзе тут же отозвался: ОК АС 09.00. СК. Понял он, стало быть, Вовика, как речь зашла о перекуре. А другой раз долбишь-долбишь ему что-нибудь, а он РПТ да РПТ. Повтори. А то и РДТ АБЖ. Повтори все снова. "Клянусь памятью отца!"
Вовик выключил станцию и сладко потянулся.
- На далекой Амазонке, - сказал он, - не бывал я никогда. Только "Дон" и "Магдалина" - быстроходные суда, только "Дон" и "Магдалина" ходят по морю туда. Из Ливерпульской гавани всегда по четвергам суда уходят в плаванье к далеким берегам…
- Давай, давай дальше, - сказал я, - я хочу посмотреть, как идут дела с декламацией у военнослужащего, только что совершившего должностное преступление.
- Дальше, - сказал Вовик, - пожалуйста. На чем мы кончили? К далеким берегам? "Плывут они в Бразилию, в Бразилию, в Бразилию, и я хочу в Бразилию, в Бразилию, друзья. Никогда вы не найдете в наших сумрачных лесах длиннохвостых ягуаров…" Между прочим, ты, как старослужащий военнослужащий, должен знать, что сигнал тревоги подается в самое дорогостоящее время для солдата - когда Морфей забирает его в свои объятия и сладостные сны из гражданской тематики переплетаются с уставными командами. - Вовик был воодушевлен, словно лицедействовал на сцене. - И вот тут-то звучит команда: рота, подъем, тревога! Эта команда разрывает душу молодого человека, вдруг пропадают все снящиеся женщины, сон кончается с хрустом раздираемого полотна. Раздираемого тигром… Нет, тигром - это маловероятно. Раздираемого двумя малярами, которые хотят один кусок продать, а на втором нарисовать картину - два лебедя на лунном пруду около замка - и тоже продать. И ты, как старослужащий, должен знать, что если это драгоценное время прошло - тревоги не будет. Генерал Дулов спокойно спит в люксе дивизионной гостиницы, а пакет, который он с собой, несомненно, привез, лежит в сейфе у секретчика в штабе дивизии, на втором этаже, как войдешь, последняя комната направо. Новогодняя ночь прошла, и, даже если объединить все имеющиеся в наличии сухопутные силы Варшавского договора, ее невозможно вернуть и что-нибудь соорудить внутри нее. Поэтому, мой друг Рыбин, мы сейчас, после подъема, пойдем с тобой в столовую, где сынтригуем по лишней порции трески, потом я завалюсь дрыхнуть, а ты, проведший со мной ночь в бессмысленных и бесплодных разговорах, сядешь на это место и будешь клевать носом целый день, пока я не сменю тебя. Но и следующей ночью тебе не придется спать: в казарму ворвется посыльный, ко мне прибежит дежурный по части и крикнет, чтобы я передал такой-то сигнал в пятый полк. Но я клянусь тебе - я подбегу к твоей койке и тихонько разбужу тебя, чтобы отвратительная трель звонка не разорвала пополам Большую Пироговскую улицу, которую ты наверняка увидишь во сне. Я подойду к тебе и тихо тебя разбужу, чтобы все образы сна мягко исчезли в тумане, а потом брошусь к своей станции и буду терзать ключ и чувствовать, как с каждым ударом по контакту взрывается вся сонная громада пятого полка, как они там бегут к бронетранспортерам и волокут к машинам ящики со снарядами. А потом, через час, мы с тобой встретимся в эфире и вот только тут, сидя в какой-нибудь снеговой яме под елкой, ночью, в лютый мороз, ты оценишь мой благородный поступок, потому что чувство благодарности в тебе не было запрограммировано родителями, а появилось на свет в результате общения с достойными людьми. В частности, со мной… Но позволь, я все перепутал! Я просто отлакировал действительность! У тебя же в кармане два наряда от старшинки! По протекции комбата. Нет, твое будущее просто ужасно. Ты возьмешь два ведра…
- Алле, хватит, - сказал я, - дальше я все знаю. Переключись на одиночные выстрелы.
- Изволь, - сказал Вовик, - будем стрелять пореже. Но ты учти: новогодняя ночь кончилась. Сейчас прогремит долгожданный звонок - это прокричит петух, перед которым бледнеет сатана, - и она кончилась для всех. Наши приятели проснутся в Москве в чужих квартирах, в чужих душах, чужих постелях. В сегодняшнюю ночь начаты новые дела. Зачаты новые дети. Свершены новые измены. И только мы с тобой в эту ночь не изменили никому, не прошлись ни по чьим судьбам…
За дверью загремел звонок подъема. Но Вовик продолжал:
- …не сломали ни одного сучка, не говоря уже о дровах.
- Рота, подъем!
Это дневальный. Тишина. Еще можно поваляться на койке. Чуть-чуть. Самую малость.
- А ну, подъем, первый взвод!
- Второй взвод, подъем!
Это сержанты. Теперь минута промедления чревата нарядом. Скрип сорока матрацев. Приглушенные чертыхания. Дневальный:
- Зарядки не будет, всем чистить снег!
Проклятая зима!
Вовик устало плюхнулся на свою табуретку, перелистал Драйзера.
- Надуманно, - сказал он, - и, главное, длинно, длинно!
За дверью начались обычные репризы.
- Олифиренко!
- Ась?
- Не ась, а подъем! Вы что, оглохли?
- Тщсжант та не вслхав!
- Уши заложило? Можно подлечить!
Рота построилась и протопала по коридору. На казарменном плацу пофыркивали две батальонные лошади, впряженные в необыкновенную упряжку - перевернутую скамейку, которой, как ножом бульдозера, чистился снег. За скамейкой должны были идти солдаты и придавливать ее к земле, чтобы она не перелезала через горы снега, созданные ею самой. Проклятая зима!
Вовик, истощенный ночью и нескончаемым холодом радиокласса (он вообще очень любил тепло и однажды после учений залез в черные внутренности сушилки и заснул там среди валенок и просыхающих портянок), притулил голову на Драйзера. Я тоже прилег в углу класса на сдвинутых табуретках, впереди у меня был тяжкий день, и неплохо было бы отдохнуть. Хоть двадцать минут до завтрака, да наши.
- Кто придет в класс пуговицы асидолом чистить - гони в шею, - сказал я. - Здесь станция развернута.
- Хорошо, - сказал с большим зевком Вовик.
Я положил шапку под голову, закрыл глаза и в следующее мгновение вошел в стремительное пике, предшествовавшее сну. Я летел к этой равнине сна, откуда, как из болотного тумана, появлялись какие-то силуэты, лица, полуразговоры, как вдруг явственно услышал, что по роте кто-то пробежал. Я приподнялся. Электролампочка резала глаза, как бритва. Из телеграфной роты в нашу кто-то крикнул:
- Эй, сачки, тревога!
Поднялся дикий гвалт, захлопали створки пирамид с оружием, вся наша старая казарма, переделанная в свое время из химсклада, затряслась, как при землетрясении. Через две секунды после одинокого возгласа, обозвавшего всех радистов сачками, дежурный по роте страшным голосом заорал:
- Рота, тревога!!
Я взглянул на Вовика. Он сидел перед передатчиком с красной от Драйзера щекой и, видимо, просто был в состоянии шока.
- Ну и влипли, - сказал я.
- А он и ахнуть не успел, как на него медведь насел, - медленно сказал Вовик.
- Ну-ка вызови.
- Какой смысл?
Вовик включил передатчик, стал вызывать, эфир девственно молчал.
- Народ безмолвствует.
По-моему, до Вовика еще не дошел смысл произошедшего.
В класс ворвался Слесарь.
- Красовский! Передайте в пятый полк сигнал "триста восемьдесят шесть". Срочно!
- Связи нет, товарищ лейтенант!
- Как? Станция не в порядке?
- Да нет. Станция в порядке. АС у меня. Перерыв до девяти. Выключился пятый полк.
- Как это выключился? Кто ему позволил?
- Я.
- Нас расстреляют. Вы слышите - я вам передал приказание. Сигнал "триста восемьдесят шесть". Выполняйте приказ!
Мы снова остались одни, а за стеной, как говорится, плескалось "море веселья". Грохотали сапоги, лязгало оружие, застонали пружины под каким-то пробежавшим по простыням и смятым одеялам солдатом, Вайнер и Прижилевский - по голосам было слышно - с пыхтением и матерщиной тащили по этому забитому людьми узкому проходу свой стопятидесятикилограммовый ящик со сверхсекретным передатчиком. Все кричали, обе двери были, наверно, распахнуты, потому что холод бежал в роту, но кому теперь до этого дело? Все тепло теперь будет при тебе. Дней на семь, а то и больше.
Во дворе как раз в это время взревел первый бронетранспортер. Кажется, машина Шурика. Считай, что благодарность от комбата у него уже в кармане. А то и фотография "при знамени части".
Вовик что-то там возился под столом, ревя от отчаяния и явной бессмысленности своих усилий. Он вынырнул оттуда, злой и растерянный, снова стал настраивать передатчик - я понял, что он переключил станцию на предельную мощность, хотя сам прекрасно понимал, что это жест отчаяния. Можно собрать вместе хоть сто передатчиков, да что толку? Никто не услышит их соединенного крика, потому что нас не слушают! Наши приятели спят себе в теплом фургоне, и в пятом полку тишь и благодать. Кто руки моет, кто снег чистит, кто печку топит. А радисты, которые вот сейчас, в эту секунду должны выбежать и крикнуть - эй, братцы! Тревога! Братцы, хана этой тихой жизни, потому что тревога! А может, война! - эти самые радисты спят в своем фургоне, потому что их подвели, потому что кто-то проявил легкомыслие и разгильдяйство. А связь не терпит разгильдяев!
Вовик настроил станцию и стал вызывать. Он прикусил губу и страстно смотрел в светящееся полукружье шкалы, словно мог увидеть там нечто другое, кроме равнодушных обозначений частот. Он переключил станцию на прием - эфир молчал.
- Ну что? - безумно спросил он меня.
Я пожал плечами. В самом деле, что я мог сказать? Вовик смешно, как мультипликационный зайчик, забарабанил кулаками по столу, сразу - двумя.
- Ну правильно, правильно, - закричал он, - я сам во всем виноват!
- Заткнись. Чего ты орешь?
Вовик запустил в угол Драйзера, книжка скользнула по инею стены и упала на пол, прошелестев страницами. Взгляд Вовика как-то потускнел, он стал медленно сворачивать самокрутку.
- Псих, - сказал я.
- Ты у капиталистов служил? - рявкнул под дверью старшина Кормушин.
- Никак нет, товарищ старшина, - ответил дневальный.
- А почему же им помогаешь?
- Я им не помогаю!
- Как не помогаешь? Почему ты шторы по тревоге не опустил? Ты ж ихним самолетам свет даешь!
- Я сейчас, мигом!
- Два наряда вне очереди!
Кормушин влетел в класс, весь в снегу, в руках валенки и аккумулятор.
- Ты вот что, Красовский, ты не тушуйся, не сиди так, ты вызывай все время. Кто его знает - от скуки вдруг включится или почувствует что… всякое бывает.
Я просто не поверил своим ушам, как он все это говорил - тихо, мягко, почти ласково.
- Станция в порядке?
- Так точно.
- Ну вот и вызывай. Все время.
- Я вызывал.
- Ты не пререкайся, а вызывай. Слушай меня. В нашем деле всякое бывает. Радисту нужно иметь сердце железное. Ошибся, выправляй ошибку. И не тушуйся, не сиди так.
- Товарищ старшина, - сказал я, - может быть, тревогу передадут по проводам?
- Имитирован разрыв проводной связи, - грустно сказал старшина.
Дулов приехал, не кто-нибудь…
Старшина, вдруг что-то вспомнив, мигом выскочил из класса и снова буйствовал в роте, расшвыривая влево и вправо свои страшные наряды. Вовик все время работал на ключе. Он будто прилип к нему. В классе уже дрожали окна от рева моторов. Открылась дверь, и вошел комбат.
- До скольких АС? - спросил он.
- До девяти ноль-ноль, - сказал Вовик. Он стоял навытяжку перед полковником, готовый получить от него все что угодно: от двух нарядов вне очереди до дисциплинарного батальона.
- Что за беспринципность, Красовский? Дать АС!
Хорошенькое начало! Гауптвахта нам с Вовиком уже обеспечена.
- Вас уже наказали?
- Никак нет.
Комбат удивленно поднял бровь, будто не поверил мне. Но он-то с наказанием не промахнется.
- Дело не в наказании, - сказал он.
А в чем же дело? Комбат вплотную подошел к Вовику и вдруг положил руку ему на плечо.
- С обеих сторон, - тихо сказал он, - запущены ракеты. Вся авиация уже в воздухе. Флоты вышли на внешний рейд, танковые соединения с двух сторон устремляются к границе.
Комбат не отрывал глаз от Вовика.
- И в это время наш передовой полк, который ближе всего к противнику, спокойно завтракает. Через минуту и десять секунд над ними появятся самолеты… Возможно, что они что-то и успеют предпринять своими весьма скудными средствами… У вас есть друзья в пятом полку?
Вовик молчал.
- Рыбин! У него есть друзья в пятом полку?
- Знакомые, - сказал я. - У нас обоих.
- Через минуту дес… пять секунд ваши знакомые погибнут. Они сгорят в своей столовой под бомбами или под напалмом. Смотря чем противник будет атаковать. Они умрут, не успев хлебнуть чая. Их будет трудно хоронить - от них мало что останется под обломками. Придется впоследствии сооружать братскую могилу.
- Товарищ подполковник… - начал было Вовик.
- Молчать! У них, у личного состава пятого полка, выкрадено самое святое право солдата - встретить врага и если умереть, то в прямом бою. Через сорок пять секунд над ними появятся самолеты. И полк погибнет. По вашей вине. Персонально по вашей вине!.. Кроме того, есть и другие пустяки: вы поставили под удар всю боевую подготовку нашей части, и это ЧП будет наверняка разбираться на Военном совете округа… Может быть, этим поступком вы хотели навредить лично мне или начальнику связи дивизии?
- Никак нет, товарищ подполковник, это вышло случайно…
- По халатности, - поправил Вовика комбат, и я понял, что эта формулировка и будет фигурировать в отчетах об этом ЧП. - Возможно, вы ожидаете, что я прикажу вас сейчас арестовать и потребую предать суду за должностное преступление? Не ждите этого легкого конца! Я заставлю вас добиться связи! Вы ни в коем случае не искупите этим свою вину, но вы выполните свой долг перед Родиной. Рыбин! Вы дежурите вместе с Красовским?
- Так точно!
- Все сказанное относится и к вам.
- Слушаюсь!
Комбат повернулся к Вовику и тихо сказал:
- Если бы я был вашим другом… я бы ударил вас по физиономии!
Он резко повернулся и пошел на выход. Но остановился у двери. Взглянул на часы.
- Их уже бомбят!
За комбатом закрылась дверь. Было слышно, как с плаца одна за другой уходят машины. В роте за дверью стало совсем тихо.
- Ну что, - сказал Вовик, - мне повеситься?
Я промолчал. Снова дверь распахнулась, и в проеме показалась гигантская фигура ротного. Свежий полушубок, пистолет Стечкина в деревянной кобуре.
- Эээ-эх! - сказал ротный. И покачал головой. - А и Бе сидели на трубе! Позор! - горестно добавил он.
И хлопнула дверь.
- Дай-ка я поработаю, - сказал я.
Вовик молча освободил место. Как у нас настройка антенны? Порядок. Ну-ка пройдемся рукой мастера по эфиру… как-никак, а связь нужна… это точно.
Раз пять повторил вызов. Молчание. Нет никого. То есть кое-кто имеется, но не тот. Какой-то РН18 К чуть влево от частоты все запрашивает у кого-то местонахождение. Но те, кто ему отвечает, не слышны. Они, очевидно, работают на разных, так называемых разнесенных частотах. И на том спасибо. Молчание. В эфире молчание. Пустота. Ну ничего. Мы не гордые. Мы еще поработаем. Сколько до девяти? Часа два с половиной?.. Ладно. Сколько бы ни было… радисту нужно иметь сердце железное… и руку… сухую, сильнющую руку… и плечо здоровое, чтобы не уставало, и спину крепкую, чтоб не подводила, и голову на плечах… и дисциплину… Ладно. Что заработали, то и получим. Не в этом дело. Вызываю без конца. Все время. Как старшинка советовал. Как комбат приказывал. Как Родина велит. В другой раз наука. Чуть переключусь на прием. Послушаю и снова вызываю. Шутка ли сказать? Из-за меня-то с Вовиком - целый полк… Это, конечно, ерунда. Война не начинается с приезда генерала Дулова. Знаем мы эти войны. Сами доходили в снегах… Никто не отвечает. Молчание. Я уже вовсю гухорю, то есть даю код ГУХОР - вас не слышу. Вовик что-то говорит мне, я только рукой машу - что он мне может сказать, когда самое главное у меня творится, вот здесь, под мокрым каучуком наушников. А здесь творится тишина. ГУХОР. Нет связи. Нет связи по нашей вине. А Вовик все что-то кричит. Ну что? Я снимаю наушники - о Боже!
Все, оказывается, грохочет вокруг, от грохота трясется весь класс, вся казарма, подпрыгивает на крашеном столе огрызок карандаша. Над нами летят самолеты. Этого не может быть! У нас в дивизии их просто нет!
- Что за черт? - кричит Вовик.
- А кто летит?
- Не видно! Темно!
- Дневальный! - ору я.