Подполковник Мурадян ничего не ответил. Отвернулся в сторону. Со всех машин смотрели его подчиненные. Дулов молча ждал ответа, опершись на палку, как памятник. Два курсанта помахивали кадилами. Но подполковник молчал, просто терпел разнос и молчал. Кто из них был прав, я не мог судить, может быть, даже и Дулов.
- У меня есть один ефрейтор знакомый, - вдруг мягко, почти по-товарищески сказал Дулов. - Ефрейтор, ко мне!
Поскольку генерал посмотрел в сторону моей машины, я понял, что "знакомый ефрейтор" - это я.
Я выскочил из машины.
- Познакомьтесь с подполковником, - почему-то сказал Дулов.
- Здравия желаю, товарищ подполковник.
- Здравствуйте, ефрейтор.
Мы кисло пожали друг другу руки. Что за цирк?..
- Вот ефрейтор в полминуты может сейчас вызвать по своей рации артиллеристов, мобильные ракетные соединения, и они дадут вам жару! Или, может быть, ефрейтор - тайный агент противника, и пушки уже дислоцируются в том леске? А? Кстати, ефрейтору тоже не понравилось, как вы шли в атаку.
Я промолчал.
- Так я говорю, ефрейтор?
- Я не разбираюсь в этих вопросах, товарищ генерал!
- Ну не ври, не ври! - покривился Дулов. - Я ж ведь видел в зеркальце, как ты морщился при виде этой гоп-компании! Конечно, картина безрадостная. Безрадостная картина вашей атаки, товарищ подполковник Мурадян! Все назад, в лес! Повторите атаку. Во время войны атакуют на скоростях! Будьте любезны атаковать на скоростях!
- Разрешите выполнять приказание?
- Давайте, подполковник, давайте, но лихо, лихо выходите, ошеломите противника. И не напарывайтесь на пушки. С Богом!
Танки стали откатываться назад, Шурик развернул машину, и мы снова очутились на опушке.
- Да, - сказал генералу Шурик, решивший тоже покритиковать танковые войска, - у нас подпасок коров быстрей в поле выгоняет!
- Да вы понимаете, что вы говорите? - вдруг взорвался Дулов. - Машины шли почти на предельной скорости! А я требую с них, чтобы они шли в атаку на предельной! Вот в этом вопрос.
- Ясно, товарищ генерал! - сказал мрачно Шурик.
Генерал перегнулся через сиденье, повернулся ко мне.
- Ты не сердит на меня, ефрейтор, что я тебя так неожиданно привлек в союзники? Не сердись. Наша работа ужасна. Мир, солнце светит над пасторальными пейзажами, а мы должны с тобой требовать от людей таких действий, при которых они могут выжить. На войне. Где и солнца-то нет… один дым… У нас есть связь с командующим?
Связь с командующим была. Я работал один за двоих.
…Противотанковая пушка, новая, с длинным стволом, выстрелила нам прямо в кузов. Метров с двух. Может быть, с двух с половиной. Не больше. Мне-то повезло, я работал, сидел в головных телефонах. Связь была ужаснейшей. Где-то за десятки километров мчался на бронетранспортере мой Вовик, его, видимо, здорово трясло, потому что ключ у него беспрерывно замыкал и ни черта не поймешь! Я старался изо всех сил. Машина наша стояла на обочине дороги в самой гуще боя. Рядом корежили землю артиллерийские тягачи, надрывались моторы, кричали сержанты, тут же два танка вытаскивали из болота перевернувшийся грузовик, за позициями пылали бочки с бензином, имитируя только что произошедший атомный взрыв, и вдобавок ко всему начальник химической подготовки дивизии полковник Гуськов гонял везде и всюду на своем вездеходе и подбрасывал в самую гущу работающих, в палатки, в блиндажи свои любимые шашки с газом, по-молодецки при этом выкрикивая: внимание, газы!
Мне-то повезло, я сидел в головных телефонах и работал, а сержант Леша Винокуров возился с документацией. Из чащи леса вдруг, откуда ни возьмись, выскочили шесть плавающих танков и открыли беглый огонь по всему этому бедламу. Артиллеристы стали страшными голосами кричать свои команды, разворачивать орудия, палить в упор по плавающим танкам. Наводчик орудия, которое стояло рядом с нами, не довернул какую-то ручку, пушка выстрелила прямо в кузов машины. Здесь наш газик содрогнулся, я ничего не понял, только увидел, что Леша сел на корточки, держится за уши, и сквозь пальцы у него льется кровь и течет по гимнастерке между значками. Я сорвал с головы телефоны, в которых надрывался передатчик Вовика, кинулся к сержанту. Я ничего не мог ни спросить, ни услышать - вокруг отчаянно стреляли танки и обороняющиеся пушки, ревели десятки моторов. У Леши ушами шла кровь. Я кинулся в окоп, вытащил оттуда спящего Шурика, который мог спать при любых обстоятельствах. Лавируя между сражающимися, он отвез Лешу в медсанбат, благо он находился недалеко. И я остался единственным радистом, обслуживающим генерала Дулова, главного "посредника" между сражающимися сторонами…
Через час после знакомства с подполковником Мурадяном мы уже стояли у стратегического моста, которым увенчивалась прелестная карельская деревушка. Я получил информацию о том, что передовые части наступающих прорвали оборону противника и скоро будут здесь. Шурик, генерал Дулов и я - очень странное и невозможное в настоящей войне подразделение. Мы - "посредники", то есть те, кто не участвует в войне, но диктует ее условия.
Авангард наступающих - плавающие танки и плавающие транспортеры, - ни на секунду не останавливаясь, ринулся в воду и под ужасную стрельбу обороняющейся стороны ворвался в тихую нашу деревеньку, поливая, в свою очередь, из пушек и пулеметов отступающие войска. К мосту подтянулись главные силы наступления. Но на мост въехать никто не смог: там, широко расставив ноги, стоял со своей знаменитой палкой генерал Дулов. К нему подъехал танк, оттуда высунулся чумазый водитель и лихо попросил:
- Посторонитесь, товарищ генерал, не дай Бог, зашибем!
На это Дулов властно поднял в воздух руку и громко сказал:
- Мост взорван!
Вот тебе и раз! Водитель дал задний ход, колонна попятилась от моста, который сейчас бы переехать - милое дело. А там уж давай любую вводную - "атомный взрыв" или "газы" или еще что. Побрызгаем вокруг водичкой, противогазы наденем, проползем что надо - ерунда. А вот "мост взорван" - дело похуже. В воду лезть нужно!
К берегу подошли три танка. Подтянулась пехота. Река маленькая, но немереная, так что неизвестно, как дело обернется. Вдруг там бочаг на дне или яма какая? Переезжать речку можно только в двух местах - справа от моста и слева. Справа въезд хороший, но выезда никакого: возле большого, двухэтажного, как и у всех северян, дома в землю врыты какие-то огромные столбы, вроде бы здесь строили да бросили строить фундамент большого универмага или сваи торчат недостроенного пирса для океанских судов. Танки, конечно, на этих бревнах, врытых, видно, глубоко в землю, сядут моментально. Поэтому решено ехать слева. Шурик вывел машину на самый мост - все равно взорванный, никто не проедет, - и мы наблюдаем все события с прекрасной верхней точки.
Солнце греет, но не очень, мокнуть никому неохота, а наступать надо. Водитель передовой машины бросил махорочный окурок наземь, картинно сплюнул, затоптал окурок каблуком. Стало быть, решился! Пехота, как муравьи, облепила танк, аж на пушке сидят. Вся эта гвардия на вздрючке, недоброе чует. Поглядывают на генерала, который с моста наблюдает за всеми событиями, на курсантов, помахивающих кадилами.
- Эй, хлопцы, руку смените! - кричат курсантам с танков.
Но курсанты даже не смотрят в ту сторону, только желваки под кожей на скулах играют. Ладно! Курсанты на тот год станут офицерами. Тогда они вам покажут, как "руку менять".
Поехали. Танк дико взревел, выпустил облако синего дыма и осторожно, словно пятясь, пошел в воду. Скрылись ведущие шестерни в воде, вот и гусеница ушла, вода крыло уже закрыла. Пехота орет - сапоги ей заливает. Вдруг по совершенно необъяснимым причинам танк стал наклоняться на левый бок. Пехота ссыпалась с наклонной обтекаемой башни, один только гусь ухватился за пушку обеими руками да повисел недолго, упал в воду. Танк все больше наклоняется, вот-вот перевернется. Дулов палкой по поручням моста стучит, пехота в полной амуниции к берегу плывет по-собачьи, на берегу орут - и смех, и горе. Двигатель наконец смолк, и из открытого люка показался водитель, опасавшийся зашибить генерала Дулова на мосту. Он устроился на крыше башни, снял сапог и вылил оттуда воду.
- Осечка, товарищ генерал, - кричит он Дулову, - сваи здесь, видать, от старого моста остались.
- А голова тебе на что дана? - спрашивает Дулов. - Чтобы шлем носить?
Водитель пожал плечами, дескать, сам не знает, для чего дана голова, а уж портянки разостлал на сухой броне, задымились они под солнцем. Голова неясно для чего, а вот портянки - каждый дурак знает…
А рядом уже второй танк с десантом идет. Хоть глубоко, но ровно.
Вышел на сухой берег и вперед - газу! - догонять авангард…
Днем, когда наступающая армада пронеслась через деревеньку, оставив только гусеничные следы на асфальте, запах солярки да покосившийся танк посреди реки, случилось нечто странное. Меня вызвал Вовик - он работал второй станцией с командующим - и попросил срочно разыскать "двести второго", то есть генерала Дулова. Дулов сказал в трубку: "Да, да, слушаюсь!" - с командующим говорил, - прыгнул в свою машину с двумя кадильщиками и куда-то умчался. Я спросил Вовика, что у них там стряслось.
- А ты не слышал?
- Нет. А что такое?
- Раз спрашиваешь, значит, не слышал. Ничего сказать по эфиру не могу, скоро сам узнаешь.
Загадка. Наверно, какое-то ЧП. Задавили кого-нибудь. Или кто перевернулся с машиной. Всякое бывает. Вскоре явился Шурик, отпущенный мною для бритья в соседний дом. Он немного поковырялся в моторе, потом оттуда, из бензиновых глубин, глухо сказал:
- Слыхал, Рыбин? Власть переменилась.
- Давай-давай! Знаю я эти шуточки.
- Хвакт, говорю. Вся деревня шумит. В Москве пленум был.
После этих слов Шурик вдруг вытянулся по стойке "смирно" возле своего мотора. Ротный подъехал, не здороваясь, протиснулся к радиостанции и хмуро сказал:
- Свяжи-ка меня с Черепановым!
Черепанов был другом нашего капитана, командиром учебной роты. Я перестроился на другую частоту, вызвал черепановского радиста.
- Раз, два, три, - сказал ротный в микрофон, - ты меня узнаешь?
- Так точно, узнаю, - сказал Черепанов.
- Ты слышал?
- Слышал.
- Ну и что? - спросил мой ротный.
- Ничего, - сказал Черепанов, - мы ж с тобой ротные.
Мой капитан подумал немного, потом ответил:
- Это верно. Пока. Связь кончаю.
- Понял.
Капитан вышел из машины значительно повеселевший. Мысль о том, что он ротный, очевидно, успокоила его. Бегло отмордовав Шурика за грязную машину, а меня за неопрятный внешний вид (меня всегда эти слова смешили - как будто есть еще и внутренний вид), ротный укатил к себе совершенно удовлетворенный.
Ночью я никак не мог заснуть из-за проклятых пяти тягачей, вытаскивавших из реки злосчастный танк. Шурик, напротив, храпел страшно, просто бесподобно, с прикрикиванием и стоном. Я разбудил его и сказал:
- Шурик, ты скоро помрешь.
- Это отчего?
- Оттого, что ты не спишь ночью, а производишь жуткую работу. Смотри, на сколько у тебя грудь вздымается вверх! На полметра. Но человек когда-нибудь должен же отдохнуть!
- Рыбин, - сказал Шурик, - заткнись на массу!
И тут же захрапел.
Делать было нечего, я оделся и пошел к реке посмотреть, как вытаскивают танк. Все было, как положено - ревели моторы, ругались водители, лопались, как нитки, громадные танковые тросы в руку толщиной. Но один из тягачей делал, на мой взгляд, совершенно ненужную и странную работу: он тщательно замазывал следы многочисленных танков, въезжавших в реку по "правильной" дорожке и проделавших на обоих берегах по две глубокие канавы. И наоборот - разрабатывал след, по которому въезжал в реку танк-неудачник. Тягач методично переезжал мост и снова въезжал и выезжал из реки, словно намереваясь повторить подвиг своего неудачного предшественника.
У большого темного дома на бревнах кто-то покуривал. Я подошел туда с тайным намерением стрельнуть закурить.
- Военная хитрость, - сказал мне дед, охотно угостивший "Прибоем". - Это мы понимаем, и молчок. Молодцы, ребяты, давай! Это они к отступлению готовятся. Как только те к речке подойдут, след увидят, где танки шли, - и в воду! А там сваи старые от моста стоят! Вот она, военная хитрость!
Дед был страшно доволен, что отгадал эту загадку.
- А у нас есть свои хитрости и супротив военной хитрости!
Он мелко засмеялся, снял картуз, вытер ладошкой лысину. Видно, ему не спалось, и он был рад любому собеседнику, тем более что мне тоже спешить было некуда.
- Мы со старухой спим. Спим мертвым сном. Ангелы снятся. Вдруг - шурум-бурум, гром небесный, вскакиваю с кровати - с подпола свет страшный светит, старуха кричит - горим! Однако ж на лестнице - смотрю - огня нет, только свет глаза застит. И ревет чтой-то, как гром. Тьфу ты, нечистая сила, танк мне в первый этаж заехал сослепу. Хорошо, что скотину не передавил, только напужал сильно. Я на них матерком как зашумел, но они не обиделись: извини, дед, учения, по ошибке въехали, не разобрались. Не разобрались! Дом стоит - не разобрались! Ну, выехали они тихонько, я им еще лампой посветил. Только этот случай прошел - снова ко мне в подпол через пять дён заезжают. Вроде танка, только без пушки. Перед твоим домом, дедушка, поворот крутой - говорят, не успеваем повернуть, быстро мчася. И точно, они с поворота прямо ко мне в подпол залетывают, и вины ихней здесь нету. Природа! Они, конечно, с уважением ко мне, лес потом привезли на ремонт и все другое. Однако, думаю, я на вас домов не напасу! А тут мне сосед-фронтовик с рукой, оторванной от финской кумпании, присоветовал, как финны против наших танков препятствия чинили - камни ставили в землю поперек ихнего пути или же бревна глубоко зарывали. Я эти бревна с Богом перепилил и в землю врыл. Вот они. Надолбы называются. Теперь сплю спокойно. Ежели, на скорости мчася, вывернуть не успеет - не мое дело. На этих надолбах уже побывали! Теперь мне хоть война, хоть стрельба, хоть учения!
И дед любовно погладил вбитое в землю бревно…
Только через месяц мы вернулись в казарму, в свой "дом родной", как утверждается часто в армейских стихах, вволю натаскавшись на машинах по лесным карельским дорогам, поспав у костров, поварив ушицу на берегах озер, огласив окрестный эфир голосами радиосвязи, постреляв друг в друга холостыми патронами, заработав наказания и благодарности. Но, пока мы упражнялись в карельских лесах, на всей остальной земле шли своим ходом события. Жизнь часто проявляет романтическое великодушие, но еще чаще - каменную жестокость. События или ситуации, когда-то отнесенные тобою в разряд "пошлых" или "со мной этого никогда не случится" или "нужно быть круглым идиотом, чтобы этого не предвидеть", видятся тебе за сферой твоего личного сюжета на земле как потусторонние. Но, когда в черный день приходят и они, удар бывает сокрушительный.
Еще когда я шел по телеграфной роте, вернувшись с учений, меня остановили человека три - чужих! - "Ты там на Красовского повлияй, второй день лежит, ни с кем не разговаривает".
Вовик действительно валялся на своей койке, на втором этаже в углу.
- Рыжий, - сказал он мне, как-то по-воровски оглянувшись, - мне Светка изменила. Только ты не ходи за мной, не проявляй дружеского участия. Я не повешусь. Я только должен подумать немного, и все будет в порядке.
- Она тебе сама об этом написала?
- Да. Прислала письмо с подробным описанием всех… - Он так и не подобрал слова. - Рыжий, не сердись, но я не смогу дать тебе почитать, потому что там много интимных вещей…
Моя ласточка Вовик! Он еще заботился о сохранении "интимных" вещей, когда его любовь была грубо и прямо предана!
- Ладно, - сказал я, - никто тебе в душу не лезет. Ты только веди себя прилично.
Я разделся и лег на свою койку. Рядом. Всегда при всех ремонтах, перестройках и реорганизациях, которые так любят в армии, мы отвоевывали себе две верхние койки рядом. Был час ночи. По горизонту над веселыми лесами катилось солнце, вся казарма была залита его светом. В роте многие не спали, особенно те, которые в первый раз переживали арктическое лето, весь этот длинный день без ночи. Во дворе ребята из хозвзвода играли в футбол. Будто не было никакой зимы. И никаких учений. И никакой Светки не было.
Моцарт со справкой
Командир батальона подполковник Снесарев появился в казарме через четверть часа после того, как куранты отштамповали новый год. Пятнадцать минут - время, необходимое для того, чтобы подполковник хлопнул тонкой дверью, выпустил бы в природу острый кошачий запах своего подъезда и спустился бы с горы в батальон. Даже если будет объявлена большая тревога весенней поверки, даже если кто из округа ревизорски нагрянет, подполковник Снесарев не бегом, а чинно, неспешным шагом двинется вниз по ледовой дороге к батальону, к серой неразберихе сараев и времянок, летом окантованной ровными линиями крашенных белилами камней, а зимой - голубыми, выровненными фанерной лопатой заборами снегов. Пусть хоть лютый ветер приходит с залива или пуржища такая, что часовые на посту по полчаса стоят, - Снесарев в своих знаменитых сапогах - хрып, хрып по снегу, спина прямая, плечи развернуты, как на плакате по строевой подготовке. Он шел так, словно у него на уровне бедер функционировала специальная шарнирная площадка, имевшая своей задачей неотклонение туловища подполковника от мирового стандарта вертикали. Его высокая, медленно передвигающаяся по дороге фигура хорошо была видна со многих мест батальона - с дровяного склада, со второго поста караула, с тыльной стороны штаба, с батальонного плаца, где в слякотное лето и окаянную зиму гоняют сержанты рядовых по строевой подготовке: "Дделай по ррразделениям - РРАЗ! Шевеления в строю!"
Снесарев гуманно спускался со своей горы пятнадцать минут. Его видели все, кто хотел. Он давал возможность приготовиться к своему приходу тому, что не было готово. Прибраться не прибранному. Подкраситься не подкрашенному. В части подполковника боялись все, солдаты звали его между собой "Николай Палкин", он знал это, но был равнодушен к прозвищу, так как единственное, к чему он не был равнодушен, - дисциплина и радиосвязь. "У нас должны быть дисциплина и связь, - часто говорил он. - Одно связано с другим. Связь не терпит разгильдяев".
В небольшой казарме хозвзвода, откуда по случаю праздника были вынесены в коридор двухэтажные койки, танцевали друг с другом начищенные солдаты. Лебедев - секретарь комсомола - все обещал пробить в дивизии смычку с девушками с консервного завода, чтобы праздники отмечать вместе, но в дивизии к этому относились косо, а смычка происходила совершенно другими путями.
В углу роты стояла елка, которую три часа назад спилили за батальонскими воротами. Елка была украшена разноцветными телефонными проводами, отработанными телеграфными лентами, списанными радиолампами. Особенно хороши были большие супергетеродины с мощных станций. Под елкой ревел динамик кинопередвижки.
Зная привычки комбата, дежурный по части лейтенант Слесарь уже несколько раз выбегал на стылое крыльцо казармы, до слез доводя глаза розысками на верхней дороге фигуры подполковника. Вовик, все время бегавший из радиокласса, чтобы посмотреть на торжество, видя мучения Слесаря, громко сказал:
- Вот Снесарь с горочки спустился, наверно, к Слесарю идет!
Это было новое в направлении Слесарь - Снесарь. В нашем углу засмеялись.