Варварство - Ринат Валиуллин 3 стр.


Млечный путь

Опять вокруг одни женщины,
почему я других не замечаю национальностей?
Никогда мне не быть красотой обеспеченным,
а я с ней всё ещё цацкаюсь.

Умываюсь атмосферой до чистенького,
что из космоса имеет вид голубого зрачка,
и он пытается смотреть искренне
на путь, обзвёзданный с молочка.

Серость – я знаю, почему она меня окружает.
Сколько не крути, не думай, а мозгом и сам сер.
Пусть меня равнодушие человечье изжарит
на предложении подсолнечном, не отрекусь от вер.

И всё чаще я слышу, почему стихи так грустны,
разве ты не создан развлекать других?
Но форма моей любви губная, если хотите, устная,
веселье я выжрал ранее, как аперитив.

Блюз

Линяет небо, закрывая жёлтый циферблат,
губами шевелят деревья,
стоят как вкопанные – не до сует.
Я дегустирую миры из Вэба,
природа объективно… не интересует.

Вы скажете, я сух, скучище?
Правы. Среди людей скучаю,
лицо широкопрофильно с училища,
примату нелегко среди приматов.

Я вижу землю, в ней картофелем
клубятся поколения.
Не ройте яму,
мне
куда до них, с таким-то профилем,
бессмертен незакапываемый гений.

Матеоризм

Успевает ли время за такими, как я,
его отставание – как убийство.
Утром выпущенный патрон
благороднее грязи из-под ногтя.
Одетый в люди, обутый в метро,
уже снаряд -
космос за пазухой.
Пульсирует солнце,
посылает… сигналы:
в галактике засуха,
дайте напиться любви, наглые
мои желания не губастее ваших.
Планеты в недоумении
глазами вылезли из орбит.

Очередь, за любовью стоявшая,
перешла в наступление.
Метеоризм
в меня за матеоритом метеорит.

Неужели опять не достанется?
Запускаю ребро, как бумеранг,
в глухую космическую деревню.
Любовь – первый друг, первый враг.
Обожаю тебя за вредность.

Выход в свет

Лицо, пучок эмоций, рвущихся наружу,
у него нет выходных.
Выходишь, здесь ты никому не нужен,
альбом знакомых и двоюродно-родных.

Рассматриваешь, как биолог, насекомых,
под лупой сам… в молчании устье,
впадая в Зазеркалья кому,
уединиться бредишь захолустьем.

О мерзком о себе ты знаешь,
только ты и близость.
Прекрасное на свет на вынос,
размазывая взглядом общепризнанное,
предполагаешь плюс, но в сумме минус.

Пакет неба

Я хотел бы вас целовать
без сознания с ваших объятий,
небом, высветленным в целлофан,
развлекающимся на вате.

Я хотел бы хотеть всегда,
вы мне нравитесь до маразма,
анатомия в слове страдать,
я влюблён и любовью заразен.

То болезнь распрекрасный недуг,
упоительное хворание.
Поцелуй – совершенство губ,
обнимите, как обнимали бы.

The book(овски)

Я сер, мой мозг продолговат,
и мне бывает одиноко.
С Буковски под букетом жёлтых ватт
из прозы нацедил немного водки.

Мой вечер исключительно с собой,
хоть автор периодикой толкает:
"Не отвлекайся на фантазии, ковбой,
паси животных моих мыслей на бумаге".

Читать заразнее, чем ничего не делать,
читать не вдумываясь.
Душа покрепче ухватила тело,
литературы ощущая грубость.

Графа

Кафе… Полно людей, целующих бокалы.
Стекло на вкус прозрачное губам,
их будто целовал официант,
до операции приборы расставляя.

Кафе… В лесу из стульев и столов темно,
слова усеяли полы и ничего не стоят,
оркестр вливает музыки вино,
где вечер, там должно быть двое.

Ночь вместо женщины однако… И кафе.
Сосуд иссяк, посуда замолчала,
графин закончил смену и домой к графе
"любовь", что тоже содержимым пустовала.

Творцам

Хватайте глазами хитрыми от жизни кайф,
хладнокровные животные -
творцы, оборудуйте рай
не дверьми, так окнами.

Пусть их свет пылит в темноте,
отметьтесь не жизнью, так смертью.
Нас приняли не за тех на Земле,
а вы не отвертитесь.

На стол общепита
накройте произведения духовной пищи.
Отравите, пока мы не сгнили
в библиотек чистилище после грязищи.

Я, состоящий из вчерашних котлет и свежих…

Я, состоящий из вчерашних котлет и свежих
новостей, еду к тебе на свидание,
чую… Опаздывать невежливо,
даже к любимой давней.

В душе олимпийские игры:
нервы бежали и прыгали,
чувство боролось,
прижавши к уху мобильник.
На том конце, аллолуи,
бесцветный голос:
– Где ты? – Скоро буду,
лет через пять, пробки.
Стою мыслью в улицах твоего мозга,
сомнений бумажник транжирю робко,
для тебя ли я создан?

Исповедь Дон Жуана

Перелом открытый
не души, но уже сердца,
ему не изреветься.
Боитесь горячей крови?
Наложите? Страха в штаны
или хотя бы молчания швы.
Я и так слышу, как бурлаки тянут
ваших связок сопрано меццо.

Сегодня буду тапёром,
выслушайте и вы мой каприз.
Нравишься ли?

Да, вдохновляешь,
я бессилия контрабандист,
расцарапаю ноты до
чёрных клавиш.

Женщина зашла и села в печёнках.
Это хуже, чем в сердце.
Она переигрывает увлеченно
клапанами моего оркестра.

Эй, ты, муза,
своей музыкой
сбиваешь с ритма:
– Ко мне, милый!
И я у стройной ноги. Тузик,
выдрессированный и забитый.
Женщина родила,
женщина и погубит
любовью, опьянением с марихуану.
Улечу ли, как многие, на ракете девятиграммовой
недосягаемым спутником,
я, прошедший ад Дон Кихота за донной
до рая бездонного Дон Жуана.

Излапайте меня, страницы книг,
подшитые языком к позвоночнику.
Я сочувствующий полупроводник
к полуночному одиночеству.

Завернитесь в ковёр шерстяных следов,
разве вас когда-нибудь так гладили,
чтобы руки напоминали вдох
вдохновению, что украдено.

Лавочник

Люди улицы, срань господня
перемешалась со сранью самих господ,
каждый приспосабливается к ней сегодня,
если вчера не сдох.

Окуная голову в ванну искусства,
распутывая клубок извилин,
город впаривает мне чьё-то занудство
из кирпича и глины.

Мне бы без дома, без улиц, без людей
лавочку,
где на часах всегда без пятнадцати осень,
где можно любить и творить беспорядочно,
пока тебя не попросят.

Книга

Точка зрения там же, где точка опоры.
Съела тьма стеклянные шторы,
не на что опереться
толком,
преодолевая одноимённый путь.
С вываренным в свёклу сердцем
готова стать шёлковой.

Тьма, день ослеп от собственного тщеславия,
моргают звёзды.
До них докричаться не хватит никакого дыхания.
Почти не дышу, словно экономлю воздух
последнего свидания.

Оглавление повести подтверждает бытиё,
где повесть – всё остальное тело.
Пролистайте меня ещё,
я бы этого очень хотела.

Выходные в чужом городе

Я встряхнулся, встал и пошёл.
Пепельное небо,
окурки зодчества.
Памятникам среди нас хорошо
бегать от одиночества.

Припарковано светило,
на солнцестоянке пусто и дорого.
Луна: фонарь и охранник
одного разлива.
Я, пепел, в ожидании "скорого"
шарю в своём кармане как карманник.

О любви

Окна расстёгнуты,
глаза вытаращены,
глотку сорвало лето.
Сколько тащись – не вытащишь
день одного цвета.
Сколько люби – не вылюбишь
до дна, до обложки женщину.
Сколько хотеть – не выхотеть
стервенную, нежнейшую.

Эйфелева игла

Вместо того чтобы сотрясать тишь,
вместе с сердцем твоим в него же барабанить
без толку.
Уеду в Париж
штопать душевную рану Эйфелевой иголкой.

Нет, мне не плакать от чувств, перепаханных
крестьянами твоего безумства.
Лейтесь от поцелуевой бездны до паха
красные реки бургундского.

Я безнравственный моралист,
жутко нравится всё красивое.
На музыку кожи вашей батист
подсел, вот откуда сочится плаксивость.

– Уходите?
– Ухожу… – раскачивались ответом бёдра.
Тело моё замерло прощальной буквой,
но, сдвинувшись с точки зрения мёртвой,
выдохнуло: – Сделайте эту милость
со скоростью не света, то хотя бы звука.

Я бы вас

Я бы вас, я бы вас, я бы вас,
я бы здесь, я бы здесь, я бы здесь
полюбил.
Это только аванс
умудрился бы в душу залезть.
Я бы завтра, сегодня, сейчас,
вы бы думать, ломаться, терзать.
Я люблю -
способен кричать,
штукатуря устами глаза.

Насморк

У города насморк.
Через ноздри водосточных труб
утекает время,
озоном смердит капризирующий труп
настроения.

Он сел на больничный,
бледных стен щёки,
заморозки сердца,
в котором так много личного
среди серого.

Мосты в венах мерят давление,
гипертонии пульс,
шпиля поблекший мотив,
воткнули в туманную грусть,
как в презерватив.

Город укрыт одеялом
из пуха из дождевого,
чахоточный, дремлет.
Проведать больного
небо спустилось на землю.

На площади

Шёл человек,
головой ударяясь о небо,
ногами спотыкаясь о бег.
Он выдыхал словами -
по городу шёл поэт.

С собой разговор развязывал,
с прочими вышивался скушно.
Мигрени узор невысказанного
либо недослушанного.

Обкрадывало вниманием
прекрасное, ставшее мерзким.
Он шёл, а кругом Восстание,
выплюнутое Невским.

Солнцу

Солнце, надень штаны,
хватит изгаляться.
Фигура у тебя не очень,
шалишь, жёлтое сиятельство, шали -
любые солнца погибнут ночью.

Всякие мысли во сне умрут,
кошмара шприцем попадая в вену.
Страх – это тот, кого не ждут,
но боятся самозабвенно.

Ты всё ещё не оделось, солнце?
Копошишься, улыбкой смазанное,
как моя потягивающаяся любовница
с похотливым заказом.

Осуждаешь меня, бранишь,
выпуская жёлтые слюни.
Знаю я, космический шиш,
жизнь моя в твоих щупальцах.

Лампа, что ты можешь сказать.
Все твои доводы – свет
матом в миллионы ватт
в абажуре безумных планет.

Музыкант

Я искал в песнях смысл,
а нашёл только музыку.
Время его высосало,
выпячивая ностальгии пузико.

Перемены на то,
чтобы ничего не менять в итоге,
и свободы глоток
с глотками водки
путаешь, как любовь с шоколадом.
Не она пришла – аппетит,
вот сладкое, за твою прохладу.
Поцелуев налить?

Вытяжка моя, из ребра
музыку тебе пишу
не покладая пера.

Пляж

Хочешь, подброшу?
Я сегодня на машине времени.
Где ты сейчас живёшь?
В будущем хорошем
или в прошлом его предвкушения?

Район незнакомых тел
и незавидных желаний.
Во временном заблуждении
в галактике каждый крайний,
и каждый бредит сближением.

Выходишь здесь? Замуж?..
Выходишь, как из автомобиля.
Душа моя – пляж из камушек.
Красиво же ты сорила!

От Данте

Мне красноречия инфекция от Данте
досталась, чтобы ею вас достать.
Мятежен?.. Что-то есть от Команданте,
считайте, я влюблён… До ста

.. морщинных лет
вдвоём промучаемся,
счастьем обливаясь.
Нет, нам не будет скучно, если
связь не обратится в зависть
к чему-то несказанно лучшему.

Инжир

Я, выросший на миндале и инжире,
среди фруктовых национальностей прочих,
вымажу вас во взгляде жирном,
в душных объятиях Сочи.

Море забудете,
оно везде солено до банального.
Я тот вулкан, который вы будите,
разбивая зрачков хрустальное.

Успокойте меня, вам по силам.
Высушим червоточину шампанским.
Милым, готов быть милым,
только дайте напиться знакомства шансом?

Антиласка

Я был бы ласков,
но ночь, паскуда,
включила лампы.
Любовь, покуда
постель стелила,
сорвав одежды,
прекрасна? Да,
но руки прежде,
они всегда
чуть раньше мыслей,
когда те души по духу близки.

Мне ласка чужда в кошмаре страсти,
в наследство грубость или дарственная.

Любовница

Здравствуйте, я ваша любовница.
Не нуждаюсь, не утешайте меня развратом.
Это не профессия, нечто менее плотское.
Пациент, соблюдайте режим,
пройдите в палату.

На безлюбье и симпатии чувства,
выньте их из морозилки.
С кем вы могли бы ещё так буйствовать,
одинокий, женатый, пылкий?

Любовь. Постельный режим. Лечение.
Я как наружное лекарство,
принесу сезонное облегчение,
царствуйте. Вы же хотели царствовать.

Реанимация не поможет,
сразу в морг.
Считайте, что умерли безвременно.
Я любовница, не уместен торг.
Любовь моя, как и ваша, временная.

Ломка

Каменные простыни стен накинули
усталость трупов.
Люди уснули.
Может, из них сердца вынули,
мечты распустили слюни?

Я расстарался не спать,
назойливо высыпание,
словно оно на коже.
Обречённый на самокопание,
самозакапываюсь в заспанном ложе.

О чём мне думать, когда извилины
обретают форму его, скомканного.
Все отношения спилены.
…Ломка.

Печёночный паштет

Предложение выглядит сложноподчинённым.
Люблю ли я вас больше, чем свободу?
Прислушиваясь к сердцу, сажаем в печёнки,
меняется климат внутри… Погода

согласна… И это значит – над собой издеваться.
Любите ли то, что я люблю?
Кожу, нежную под вашими пальцами,
губы, целующие болтовню.

Знаете? Я разрушаю привычные рамки шедевров
и не создаю ничего взамен… Ничего,
прыгайте на меня досады нервами,
не вы ли жаждали перемен… Ещё?

Не вы ли, разбивая лицо о мою красоту,
решились разбить и сердце.
Я только та, которой невмоготу
любовь к себе оставить в наследство.

Исповедь циника

Скучно с вами, четвероногими,
не догоняете.
Пойду напьюсь.
Можете считать меня алкоголиком.
Ляжет полями на закусь Русь,
её крестиками вышитые холмики.

Есть что сказать, где тишина
испачкала время мыслями.
Выпить для меня не значит до дна,
до места, где возвышали, но не возвысили.

Словами, раскрасневшимися до вина,
выскажусь, отравив
перегаром поэмы
чьё-то обаяние.
Сколько любви в моей крови.
Я чувствую, как её алкоголь
наполняет вены.

Холодно вам, завернитесь в мой поцелуй…

Холодно вам, завернитесь в мой поцелуй,
накиньте веки, как одеяла.
Я безумством своим обязую
разлюбить меня
мало-помалу.

Хоть любовь – животное теплокровное,
будет выселено цинизмом.
Выстрел… ангел взорванный,
перистые облака над карнизом.

Не смотрите на меня как на небо,
я большего заслуживаю.
Не прошу, а скорее требую:
вы когда-нибудь жили с мужем?

Вы когда-нибудь с нелюбимым спали,
заедая шоколадом скуку,
в перекатах костей и сала
сомневающиеся в поступке.

Вот и я не желаю,
домысливая пропастью губ,
та, что падает туда ещё живая,
любовь на парашюте из мук.

Разбитое светом окно…

Разбитое светом окно.
Я видел в него не раз
города хищный рот,
солнца сверлящий глаз,
ветра нервозный фен,
рвущий причёску деревьев.
Я обращался ко всем
радужным побережьем:
молча любите её,
слово в итоге унизит
ту, что вот-вот пройдёт
в образе вечной жизни.

Что любовь – проститутка избалованная…

Что любовь – проститутка избалованная,
видал я страсти и поприличней,
где чувства водопадом льются,
а не капающей в ванной
струйкой истеричной.

…Еле выбрался, у неё больше ни минуты
для моего разочарования.
Замажь губы в поцелуев новьё
до следующего обнищания.

Слабак я?.. Скажешь, не выдержал испытание,
где счастье вот-вот накормило бы,
если бы не обстоятельства странные,

а они всегда сильнее,
не прячьтесь, гиганты,
выпячивается ваше всё,
как в глотке румяной гланды
или из-под матки млекопитающий поросёнок.

Женщина. Связь
длиной с кабельный провод,
а там равнодушное: "Слазь.
Я бы хотела с другим попробовать…"

И ты, брошенный как дитя,
из воздуха рыбой выхватывая кислород,
от а до бля, алфавитом заполняешь
оставленный без присмотра рот.

И гудки как будто паровоз въезжает в уши,
предлагая голову на рельсы под стук своих колёс,
только бы не слышать и не слушать,
только бы он увёз.

Каждый философски или оперативно отрезав,
бросит отчаяния собаке кусок души больной,
зальёт мозги и выставит вон из тела трезвость.
…Освобождённый, брёл к себе домой.

Недостаточность

Не здоровайся и не прощайся,
знаю тебя не понаслышке.
Что ты меня преследуешь, счастье?
Как выдох оглушающая одышка.

Я не хочу быть счастливым,
не истребляй животное редкого вида – время.
Пусть утро опохмеляется кружкой пива.
Я не смогу быть счастливым,
пока несчастливо племя.

Я не могу быть злым,
даже когда доброта опускает руки,
порядочность протягивает ноги.
Какие ювелиры сделали человека золотым?
Верните ему недостаток недостатков, боги!

Годяй

Алло! Мы по поручению человечины
поздравляем. Разве не в курсе?
Сегодня вы стали отъявленным негодяем,
точнее, она об этом узнала.
Пространство любви сузилось до ругани зала.
Не расстраивайтесь, с кем не случается.
Чем вы себе душу травите?
Чаем?

Сколько нужно чая, чтобы забыться,
утолить жажду чести,
которая всё ещё бычится
и чешет
самолюбие, разузоренное романтизмом.
Не растрачивайте на эмоции слюни,
нам после слизывать.

Мы, нижеподписавшиеся годяи,
так боимся этой приставки,
рукоплещем,
потяфкиваем,
как кумиру болельщики.

Суд идёт, отвернулось
общество
и собственная совесть,
каплей жирной по стеклу
одиночество.
Профнепригодность.

Совращенное лето

Море. Солнце
(кто бы на него надел тёмные очки),
ультрафиолетовое увядание.
Тёплый солёный бриз разбивает на парочки.
Мозг на пляже не играет роли
как физические данные.

Я – совращающий тебя, лето, не первый,
запыхавшийся старатель,
еду за отупением,
за песка полной кровати,
так много людей в одной постели,
голые, любвеобильные,
способны ли ещё о чём-то мечтать, запараллелив
извилины

Назад Дальше