Варварство - Ринат Валиуллин 4 стр.

полиэтиленовым пакетом?
Корчилось, шуршало море,
мельчала лодка, расширяя даль.
Вопросам-близнецам цинично вторил
ЛЮБЛЮ, на твой уставив свой овал.
На море так легко любить
и расходиться так красиво.
Закаты… Солнце всё в крови
в бассейне слёз тонуло, стыдно
кого-нибудь не полюбить у моря,
в него войти не то, что в реку,
количество не оговорено.
Войди – и выйдешь человеком.

Негодяй в сердце

Негодяй в сердце?
Кровопровод неисправен.
Вызовите сантехника.
Жижа отравленных вен
уже поднялась до верхнего

уровня падения духом,
угрызения по Достоевскому.
Вантузом рыщет ухо
в поисках ласки,
но адамово всякому евскому.

Как она ненасытна,
до самой ненависти изъест,
обглоданная попытка
любви… Облетевшей лес.

O'clock

Доживу ли я до утра?
Как знать.
Только солнечная муштра:
здрасьте.
День опять без меня не смог -
разбудил,
оторвав души сонно' клок -
часы.
Целует глаз кромешный свет,
он так и лезет.
Жизнь обострилась с ним в родстве,
как лезвие.
Осенний душ сухих стихов
от древесины.
Я не считал её творцом,
хотя и сильно
румянцем вымощен бульвар
и солнцем падшим.
Нога шуршала о сентябрь
победным маршем.

Прогулка

Перекрестились улицы в моём сознании,
стало религией то, что было зданием,
то, что целовали с таким упорством,
протягивая не руки, но горсти,

убеждая не себя надеждой, но многих
в марафоне мыслей коротконогих.
И сам склонился к его величию,
города – не люди, они практичнее.

Засоряя собой улицы до его равнодушия,
думая о лучшем – всё хуже я.
Всё больше камней в огороде,
где сад планировался фруктовый,
только ветер сильнее по морде,
зацелован асфальт подковами.

Снова отношения выпачканы прогулками,
и путь к сердцу почти пробит.
В море качка костьми и булками,
я слышу, о чём оно говорит.

Жениться? Чтобы по-настоящему…

Жениться? Чтобы по-настоящему
полюбить вас,
перед фактом поставить бога?
На, мол, смотри, мы здесь вместе решили пожить
немного.
Благослови, не вникая в суть,
опаздываем в загс -
росписью перечеркнуть
уверенность друг за друга.

Сложить с себя ответственность
в плену золотого круга,
за пальцем вдохновению тесно,
прополощу в традициях
радость меня настоящего,
чёрным по белому к алтарю,
его сиятельству -
разлюбить с изяществом.

Усталость принёс отдых…

Усталость принёс отдых,
любовь обрекла на ненависть,
тело в солёных водах,
душа в безызвестности.

Мякоть тепла арбузом,
подчинение большинству.
Муза, наевшись от пуза,
стихи превращала в листву.

Я ей о самом гранёном
чувстве, послушай, женщина,
губы тебе – сластёне
со словом животрепещущим.

Я хотел бы высмеять море…

Я хотел бы высмеять море
из границ своего побережья,
мне так некому вылить порою
что-то главное, заснеженное,

замерзающее на глазах,
как ресницы в – двадцать.
Нет, не высказаться, где пора
снова спрятать всё и скрываться

от себя самого в пустоте
потрясающего, большого
шара, крутящего фуэте
день за днём в состоянии шока.

Положить, забить наконец
и в депрессию в модное слово,
рифмовать себя в ровный столбец,
продавать за душою голову.

Распродажа… Всё по дешёвке:
тело, дух и немного мозга.
Жернова скуластые жёвкой
выдавали мою тревогу.

В зеркальной гостиной

В зеркало. Вы смотритесь
в зеркало снова.
Нет, прекрасны и никогда не померкнете,
даю слово.
Увяданию не прижиться на цветущем лице,
двум фиалкам
отражение опишет глянцевое
правдоподобно,
как Маргариту Булгаков,
– красоту,
но настоящая в Зазеркалье,
куда я забирался не раз
купаться в истоках нежности.
Остаться там
был горазд,
пусть даже позже отверженным,
выброшенным из вашей души,
стёртым новыми увлечениями,
как бы не закончилась она паршиво,
прощения
заслужит моя любовь…
Двигаюсь в её направлении.

Вот, прими моё заявление…

Вот, прими моё заявление
на белом бланке лица.
В полный рост удивление.
Я не по делу пришёл – по любви,
переносицей мялось мнение,
отнимая покой у брови.
Ночь сыта прохладой,
почата головка сыра,
прикус темнеющий сада
слабеет под цикад, оглушающих лиру.
Кому это надо?
Если мы уже закрыли глаза
переводом двух языков,
рук охватывающий азарт
настигает любовь врасплох.

Дайте

Я не могу любить так, как хотел бы,
мне не дано, как в книгах, – томно.
Вытянемся рядом – стебли,
выскажемся – бутоны.

И я буду страдать, как все млекопитающие,
разорванные обстоятельствами,
наблюдая тающее
лиц сиятельство.

И я брошусь звонить, искать
и не найду нужного слова,
как брошенная в море тоска.
Дайте хоть один шанс сбросить её на другого,

дайте хоть повод изменить по-человечески,
без видимой причины,
легенде греческой.
Избавиться от личины
дайте.

Волшебник

И вы готовы исполнить
любое моё желание без сожаления,
солнце достать в пургу,
поцеловать, как хочу,
встать на колени.
Кто вы – преступник
или недоразвитый гений?

Откуда такая осведомлённость,
щедрость поступков,
любовь?
Ту, что мир утомлённый свёл
к вызову проститутки,
к застройке уютных углов.

Любовь. А вы знаете, что это?
Я не знаю.
Покажите,
как экскурсовод историю Рима,
скоренько
перелистнёте губами?

Любовь. Мужчина на пороге признания,
сколько вы выпили?
Сколько я выпью вашей крови?
Мои комплексы скрыты,
ваши на поверхности, видны.
Я бы не торопилась,
в лапах любви,
больше некуда.
Изысканнее её, мудрее
разве что книги,
скорее даже библиотека.

Дам вам шанс из тысячи,
из миллиона мужчин.
Введите страсть внутримышечно,
пусть желание помолчит.

Она мне не нужна

Февраль короткий – 28 дней.
По праву отсудила часть весна.
Театр солнца в обществе теней,
влюбиться силюсь,
но она мне не нужна.

Дробит теплом весна
щербатый рот зимы.
Любовь мне не нужна,
она ушла в штаны.

Деревья. Почки набухают,
словно лица поутру.
Их выражение – безмолвная вражда.
Я, ослеплённый едким светом, веки тру.
Любовь мне не нужна.

Окно открыто. Радостный сквозняк.
Слух режет птица лезвием ножа,
полощет ветер дня голубоватый стяг.
Я ей не нужен.
Она мне не нужна.

Чайная церемония

Доедает свет
остатки чая
собеседников.
День подходит к венчанию,
средненький.
Ничего не успел, не сделал
главного.
Завтра – объедки вчера
или шанс попробовать заново.

Беседа садится в тупик,
как корабль на пустомелие,
где тупи не тупи -
церемония, запустение.
Старый друг постарел.

Как влияние,
уважения мел
висками выглядывало.
Старый друг, старый свет
закатом.
Дружба тёплый вязала плед
ненужными датами.

Граффити

На стенах извилин граффити,
на коже чувств тату.
Вы в памяти след оставите
там, где я упаду

под вас под влиянием слова,
скорее даже молчания.
Прожить бы всю жизнь так рискованно,
без свадеб и без венчания.

Я очень хочу… Пыльной жаждой
испытываю мучения.
Сегодня и завтра, каждый
день, проклятый повиновением.

Вам, единственному другу,
любимому и честному,
загнанная в угол,
отдаваться естественно.

Мясо на вертеле

Слышу море, как хотел бы тебя.
Жарит солнце,
скалы режут глаза.

Сколько я здесь провёл – неделю, минуту?
Вылежанный,
выскучился жутко.

Высыпано время на пляже
всех песочных часов
и в отдельности каждого.

Остановилось, высохло, пролетело,
протыкая забвением среди прочих
и моё тело.

Набоковщина

Лицо в задумчивости
уподоблялось складкам мозга.
Ты на боку с Набоковым
могла финтить часами.
Я мир вокруг себя воображением создал,
его сомнения и грусть чесали.

Расчёсанное тело сосуществования,
незаживающая рана бытия,
без красок так убого рисование.
Я жил с тобой один,
и ты со мной одна.

Избранное

Возьми меня в избранное,
я бы там пожил и размножился
в шкафу запылённых дум,
среди размышлений сизых,
где комфортом не блещет ум,

где розовые витрины век
закрываются, когда я целую,
задыхаясь в пороке, иллюзия
выкрикивает: "Полюбуйтесь,
для вас танцую!"

Я стану классиком ради тебя,
чтобы чувствовать иногда эти пальцы
и ускользающие глаза
от меня к абзацу.

Пикап

Я обольститель женских душ,
вырвавшийся из обыденности.
Устрою
словесный душ,
чтобы хоть на мгновение
и с вас смыть её.
Открыть глаза,
они ведь прекрасны.
К реальности их привязать
ленточкой красноречия
атласной,
выплёскиваться и журчать.
Говорите, любите?
Так и я люблю.
Говорите, сильно?

Так слабо с этим глаголом
вообще не встретить.
Не боитесь,
что без намордника комплиментов
вас одну
могу зацеловать до смерти?
Спущу всё своё обаяние
и любовный мат,
чтобы найти то, что вы искали,
не унижая свидание
обменом устаревших цитат,
их эффективностью малой.
Сниму одежду со слов,
чтобы выразить своё восхищение,
позже скинув её и с наших полов.
Да здравствует взаимное порабощение!

Ноябрь в сердце

Серые, как лица, камни,
холод проникся и полюбил,
в сердце ноябрь.
Среди мёртвых людей
и их домашних могил
иду, мне нужно так много
любви, чтобы всё ожило.
Нет ни женской жары beef-stroganoff,
нечто более сильное.

Солнечная погода,
мёртвый город.
С вами такое случалось?
Время обиды и жалости повод.
В сердце гостил ноябрь.

За границей самого себя

Снова будущее округляя до размера
собственного кошелька,
собираясь бросить в стирку одёжки отчизны,
я хотел бы взглянуть на неё из далека
и если не ярлык, то хотя бы повесить бирку.

Безусловно лишь то, что не замедлив вернусь,
и воздух другой, и воды
не смогут меня изменить.
Я уеду с желанием реанимировать грусть
по той части атласа, что больше пребывает в тени.

Кульминация путешествия
способна в роман залистаться,
а иначе какого поехал,
охотник за галлюцинациями.
Каменное искусство несопоставимо с утехой,
музеи не греют, духовное не помацать.

И если повезёт, то я,
маленький обыватель большой любви,
разлягусь на ней, на кожаном диване,
как сумею.
Всё самое ценное в этой жизни
из двух половин
(мир, мозг полушариями, ян, инь…),
и каждая ждёт глобального потепления.

Снимите с меня шерстяные носки…

Снимите с меня шерстяные носки,
не надо столько тепла,
чтобы корчится позже в экстазе тоски,
в полах её белья.

Не плачьте так тихо, я никуда не уйду,
босой без вашей любви,
не брошу измученную ту,
кем не раз был убит.

Уговорите меня любить
так, как вас любили однажды.
Если вы не уснули, то и она не спит
остальное неважно.

Книга, которую никто не любил

Я напишу стихи на салфетке,
вы будете их целовать
после обеда,
не замечая привкус едкий
и выведенные слова
темнотой на светлом.

Заключу метафору под стражу,
чтобы было понятно яснее,
в карцер её.
Высказанное не так уж важно,
оно побледнеет,
как перед казнью
лицо

или перед книгой терпеливой,
которую никто не любил
за размеры.
Вы взяли её в руки
какого фига?
Вам и быть первым.

Прочтено несколько книг
или журналов,
но не в коня корм.
Мысли умнее, зовут на пикник
похавать
зрелища и попкорн.
Как я не люблю читать,
зачем написано так много,
выстрадано,
куда вы слёзы по щекам
без приглашения особого
чувства выставили.

Не лечит стрит

Печальный май, что может быть печальней.
Вопрос Шекспира – быт или не быт -
так и завис в весеннем половодье.
Сонетами стеснительных отчаяний
не лечит парк, не лечит стрит.

Я намывала окна, но выглядывала в форточку.
Любовь огромна, чтоб в неё пролезть,
ей надобно пространство,
как влюблённость, крошечной
не может быть и постепенно зреть.

Жара палила, обрывая брюки в юбки,
прелестен вид на скрытую зимой
коллекцию сокровищ.
Глаза мужские варварским желудком
съедали, внимание приятно, но не трогало.
Любовь моя ждала любви другой.

Где есть единственный, там нет меня
банального, клеймо как смысл жизни
не ищу.
Ты безответна, такие отвечай,
я тоже поразительно капризна.

Признание в любви

Поцелуй -
вот моё вами восхищение.
Два, три,
сколько можете без кислорода,
не заметив уст похищения.
Я от имени всего народа
признаю красоту вашего сердца,
ног и всего остального.
Каждый хотел бы с вами раздеться,
но выбор пал на меня
в итоге.

Чем могу развлечь, кроме слов?
У меня не так много денег,
однако я готов
совершить ради вас не только подвиг
но преступление.
Они где-то на одной волне,
блуждающие в романтизме.
Жизнь их достойна,
а смерть вдвойне,
к вашим ногам любые капризы

брошу,
сложу все свои достоинства,
не в них счастье.
Наконец-то сойдётся в целое
то, что раздваивалось
и требовало доказательств.
Сомнения не захватят меня интригами,
как деревья на пороге весны,
глядя друг на друга,
обнажённые, фиговы,
цвести, не цвести?

Сколько времени пахнет любовь?
Дольше ли, чем подаренная роза?
Не знаю, не обещаю.
За продолжительность снов
ответят метаморфозы.

Лезвие

Подо мной никого.
Ночь, единственное утешение.
Глаза открыты.
С искренностью окон
взгляд, как выпрыгнуть в них
попытка.

Никого, одеяло тьмы,
рядом бродили шорохи.
Это мысли ворочались
от сердца ходьбы,
растянувшись длиннее ночи.

Подо мной никого,
ни дивчины.
Пододеяльником я
в могиле грёз,
сложенный глубоко
лезвием перочинным,
месяц светил и мёрз.

Если небо затягивает скукой

Скука, по всему горизонту скука.
Как вы до этого докатились?
Радость жизни съели,
как островитяне Кука,
и даже не подавились.

Будьте мастером
держите себя в руках.
Недержание так увлажняет климат.
Трудно только на первых парах
превозмочь себя, любимого.

Не жалейте личность отдать
на растерзание творчеству,
если больше никому не нужны

или никто не берёт.
Грусти зачем ваши почести,
взлохматьте поэзию страстью
или холст.

Напишите что-нибудь бешеное,
изобразите.
Души настолько изнеженны,
что депрессируют уже
по наитию,

выбросьте из головы признание
чужих людей.
Признайтесь себе самому:
я, такой-то такой-то, злодей,
с каменным
сердцем
традиционно, привычно
к могиле своей иду.

Думаете, у вас так много времени
и всё успеете?
Ждёте,
пока утихнет ветер северный?
По случаю завели себе тётеньку,
спрятались под её подол,
восприятие сузив.
Там и супница, и суп тёпленький.
Думали, женский пол,
так сразу муза?

Но не тут-то было.
Уют ограничивает
до невозможного.
Вплетается так органично,
душу вашу гладит, как гложет,
апатичную.
Заламывает рассаду чувств,
что же вырастет?
Дерево карликовое?
Скорее куст
с фамилией без имени.

Без веских причин

Любила ли я? Конечно, любила,
а как могло быть иначе.
Ищу миноискателем
твой взгляд в буднях ила,
как не искала раньше.

Найти и погибнуть,
как некто хотел, увидев Париж,
в омуте необходимость – сгинуть,
если я не вижу,
то ты хотя бы услышь.

Моё неравнодушие
и разрытое когтями тело
вылечи,
оно от холода
корчится, белое,
повешенное на плечи,
от голода пряное,
приколочено
к стене
твоих поцелуев,
выдрессированное твоими руками.

Видимо, я слишком близко уже,
где-то на кончиках пальцев
чувствую
головокружение
привстречного не танго,
но хотя бы вальса.
Нет, раньше такого не случалось,
иначе
всё, по-другому звучит.
С тобой ощутила
необратимую шалость
любви без веских причин.

Одержимый новым знакомством

Прогноз погоды – олицетворение скуки.
Дождь не похож на дождь, а снег на снег.
Не на себя, на небо тучи наложили руки.
Я образ принял безобразный – человек.

Мешая воплощение грусти с осознанием,
один оставлен с кучерявым мозгом на один.
Расставшись, мы свободнее не стали,
я, как и ты, уже найти кого-то одержим.

Равнина постоялого двора
не выровняла чувства.
Я противоположность находил не только в
гениальности полов,
скорее даже в том, что ежедневно, грустно,
развратно тело, но ещё развратней без мозгов.

Терпением оплодотворённый, думал.
Анализ – только форма забытая.
Всё то, что складывалось, порождало сумму
судьбы, которая ещё не верила в меня.

Эмиграция

Иногда не знаешь, что ответить,
в кармане наскрёебывая чушь.
Не найти спасибо для тебя при свете,
я, пожалуй, темноты дождусь.

Отблагодарю вечерним звоном,
серебром ударится об дно
слово, рифмой на века парализованное,
обо мне заставит думать, о другом.

Забеременеют мысли и размножатся
в голове, как в проклятой стране,
эмигрируют в соседние наложницами,
но скучать не перестанут обо мне.

Весенний пепел.
Я разодрал весну,
так ей и надо.
Моя весна, я сделал всё, что смог,
бельём упала
отцветающего сада,
возвышенная, уже у ног.

Кормилица иссякла вдохновением,
но губы по инерции тянул,
цвет у самца теряло оперение,
сопрано превращалось в гул.
Роман короткий – одна обложка,
кто сердцевину выел?
Чем теперь страдать?
Весенняя любовь – оплошность,
и снова обнимаю тех, кого хотел прогнать.
Порой прекрасною трагически раздавлен,
влюблённости останки в пепельнице,
затушенной усилием недавно,
теплились.

Ко дню всех влюблённых

Город – опухоль мозга и печени,
камни, выложенные со вкусом,
но любить здесь нечего.