Василий Каменский
(1884-1961)
Жить чудесно
Жить чудесно! Подумай:
Утром рано с песнями
Тебя разбудят птицы -
О, не жалей недовиденного сна -
И вытащат взглянуть
На розовое солнечное утро.
Радуйся! Оно для тебя!
Свежими глазами
Взгляни на луг, взгляни!
Огни! Блестят огни!
Как радужно! Легко!
Туманом розовым
Вздохни. Еще вздохни.
Взгляни на кроткие слезинки
Детей – цветов.
Ты эти слезы назови:
Росинки – радостинки!
И улыбнись им ясным утренним приветом.
Радуйся! Они для тебя.
Жить чудесно! Подумай:
В жаркий полдень
Тебя позовут гостить
Лесные тени.
На добрые протянутые
Чернолапы садись и обними
Шершавый ствол, как мать.
Пить захочешь -
Тут журчеек чурлит -
Ты только наклонись.
Радуйся! Он для тебя.
Жить чудесно!
Подумай:
Вечерняя тихая ласка,
Как любимая сказка,
Усадит тебя на крутой бережок.
Посмотри, как дружок
За дружочком отразились
Густочки в воде.
И кивают. Кому?
Может быть, бороде,
Что трясется в зеленой воде.
Тихо-грустно. Только шепчут
Нежные тайны свои
Шелесточки-листочки.
Жить чудесно! Подумай:
Теплая ночь развернет
Перед тобой синетемную глубь
И зажжет в этой глуби
Семицветные звезды.
Ты долго смотри на них.
Долго смотри.
Они поднимут к себе,
Как подружку-звезду,
Твою вольную душу.
Они принесут тебе
Желанный сон о возлюбленной.
И споют звездным хором:
Радуйся! Жизнь для тебя.
Зеленые деды
Все шамкают, шепчутся
Дремучие старые совины.
Густо сомкнулись.
Высокие зеленые стрелы
В небо направлены.
Точно стариковские брови,
Седые ветви нависли
И беззубо шепчутся.
По-стариковски глухо
Поскрипывают, кашляют.
И все ворчат, ворчат
На маленьких внучат.
А те, еще совсем подростки,
Наивно тоже качаются,
Легкодумно болтая
Тоненькими веточками,
Да весело заигрывают
С солнечными ленточками,
Что ласково струятся
Сквозь просветы.
Ах, какое им дело
До того, что строгие деды
По привычке шепчутся,
Да все – беззубые – ворчат.
Какое шалунам дело!
Им бы только с ветерком
Поиграть, покачаться,
Только б с солнечными
Ласковыми ленточками
Понежиться, посмеяться.
А деды зелеными головами
Только покачивают,
Седыми глазами
Смотрят на шалунов-внучат.
И все ворчат. Ворчат.
Серебряные стрелки!
Серебряные стрелки, серебряные стрелки
В полдень
на речушке Извивушке,
на дощатом плотике,
под зелеными грусточками,
схоронившись от жары,
я лежу.
И, прислонившись
носом к самой воде,
я гляжу на зеленое дно,
И мне все ясно видно.
Вот из-под плотика
выплывают две остроглазые
рыбки и,
сверкнув серебром, убежали.
Из-под камешка
вдруг выскочили пузырьки,
бусами поднялись наверх
и полопались. Кто-то
прошмыгнул в осоку
и оставил мутный след.
Где-то булькнуло.
И под плотик пронеслась
стая серебряных стрелок.
Успокоилось.
Рука течения снова
спокойно стала гладить
зеленые волосы дна.
На солнечном просвете
сквозь кусты в воде
что-то – не видно что -
беленькое, крошечное,
заиграло радужными лучами,
как вечерняя звездочка.
У! Из-под плотика выплыла
целая туча рыбешек.
И вот потянулись вперед,
рассыпались, зашалили,
точно только что выпущенные
школьники из школы.
Ужо подождите учителя -
старого окуня,
или учительницу -
зубастую щуку -
они вам зададут!
Ого! Все разбежались.
То-то. Кто куда?
Потом все – откуда?
Снова столпились
и побежали дальше.
Над головой веретешко
пролетело, за ним кулик.
Ветерок подул,
Закачались кроткие,
зеленые грусточки
над речушкой
Извивушкой.
Хлюпнула вода под плотиком.
Стрельнула серебряная
быстрая стрелка
и запуталась в шелковых
ленточках осоки.
Ну, вот… Ах ты!..
Вот напугала дикая:
чуть не в нос стрельнула
шальная стрелка.
Я даже отскочил.
Танго с коровами
Жизнь короче визга воробья.
Собака, что ли, плывет там
На льдине по весенней реке?
С оловянным веселием
Смотрим мы на судьбу.
Мы – Открыватели Стран –
Завоеватели Воздуха -
Короли апельсиновых рощ
И скотопромышленники.
Может быть, выпьем
Чарку вина
За здоровье Комет,
Истекающих бриллиантовой кровью.
Или лучше – заведем граммофон.
Ну вас – к черту -
Комолые и утюги!
Я хочу один – один плясать
Танго с коровами
И перекидывать мосты -
От слез
Бычачьей ревности
До слез
Пунцовой девушки.
Девушки босиком
Алисе Коонен
Девушки босиком –
Это стихи мои,
Стаи стихийные.На плечах с золотыми кувшинами
Это черкешенки
В долине Дарьяльской
На камнях у Терека.Девушки босиком -
На сборе риса загарные,
Напевно-изгибные индианки
С глазами тигриц,
С движеньями первоцветных растений.Девушки босиком -
Стихи мои первозвучальные
От сердца к сердцу.Девушки босиком -
Грустинницы солнцевстальные,
Проснувшиеся утром
Для любви и
Трепетных прикосновений.Девушки босиком -
О, поэтические возможности -
Как северное сияние -
Венчающие
Ночи моего одиночества.Все девушки босиком -
Все на свете -
Все возлюбленные невесты мои.
Велимир Хлебников
(1885-1922)
"Из мешка…"
Из мешка
На пол рассыпались вещи.
И я думаю,
Что мир -
Только усмешка,
Что теплится
На устах повешенного.
"Я не знаю, Земля кружится или нет…"
Я не знаю, Земля кружится или нет,
Это зависит, уложится ли в строчку слово.
Я не знаю, были ли моими бабушкой и дедом
Обезьяны, так как я не знаю, хочется ли
мне сладкого или кислого.
Но я знаю, что я хочу кипеть и хочу, чтобы солнце
И жилу моей руки соединила общая дрожь.
Но я хочу, чтобы луч звезды целовал луч моего глаза,
Как олень оленя (о, их прекрасные глаза!).
Но я хочу, чтобы, когда я трепещу, общий
трепет приобщился вселенной.
И я хочу верить, что есть что-то, что остается,
Когда косу любимой девушки заменить,
например, временем.
Я хочу вынести за скобки общего множителя,
соединяющего меня,
Солнце, небо, жемчужную пыль.
"Закон качелей велит…"
Закон качелей велит
Иметь обувь то широкую, то узкую.
Времени то ночью, то днем,
А владыками земли быть то носорогу, то человеку.
"Я переплыл залив Судака…"
Я переплыл залив Судака.
Я сел на дикого коня.
Я воскликнул:
России нет, не стало больше,
Ее раздел рассек, как Польшу.
И люди ужаснулись.
Я сказал, что сердце современного русского"
висит, как нетопырь.
И люди раскаялись.
Я сказал:
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Я сказал: Долой Габсбургов! Узду Гогенцоллернам!
Я писал орлиным пером. Шелковое, золотое, оно
вилось вокруг
крупного стержня.
Я ходил по берегу прекрасного озера, в лаптях
и голубой
рубашке. Я был сам прекрасен.
Я имел старый медный кистень с круглыми;и шишками.
Я имел свирель из двух тростин и рожка отпиленного.
Я был снят с черепом в руке.
Я в Петровске видел морских змей.
Я на Урале перенес воду из Каспия в моря Карские.
Я сказал: Вечен снег высокого Казбека,
но мне милей свежая
парча осеннего Урала.
На Гребенских горах я находил зубы ската
и серебряные
раковины вышиной в колесо
фараоновой колесницы
"Слоны бились бивнями так…"
Слоны бились бивнями так,
Что казались белым камнем
Под рукой художника.
Олени заплетались рогами так,
Что казалось, их соединял старинный брак
С взаимными увлечениями и взаимной неверностью.
реки вливались в море так,
Что казалось: рука одного душит шею другого.
"Люди, когда они любят…"
Люди, когда они любят,
Делающие длинные взгляды
И испускающие длинные вздохи.
Звери, когда они любят,
Наливающие в глаза муть
И делающие удила из пены.
Солнца, когда они любят,
Закрывающие ночи тканью из земель
И шествующие с пляской к своему другу.
Боги, когда они любят,
Замыкающие в меру трепет вселенной,
Как Пушкин – жар любви горничной
Волконского.
"Сон – то сосед снега весной…"
Сон – то сосед снега весной,
То левое непрочное правительство
в какой-то думе.
Коса то украшает темя, спускаясь на плечи,
то косит траву.
Мера то полна овса, то волхвует словом.
Па-люди
Птица, стремясь ввысь,
Летит к небу,
Панна, стремясь ввысь,
Носит высокие каблуки.
Когда у меня нет обуви,
Я иду на рынок и покупаю ее.
Когда у кого-нибудь нет носу,
Он покупает воску.
Когда у народа нет души,
Он идет к соседнему
И за плату приобретает ее -
Он, лишенный души!!!
"Когда умирают кони – дышат…"
Когда умирают кони – дышат,
Когда умирают травы – сохнут,
Когда умирают солнца – они гаснут,
Когда умирают люди – поют песни.
Числа
Я всматриваюсь в вас, о, числа,
И вы мне видитесь одетыми в звери, в их шкурах,
Рукой опирающимися на вырванные дубы.
Вы даруете единство между змееобразным движением
Хребта вселенной и пляской коромысла,
Вы позволяете понимать века, как быстрого хохота зубы
Мои сейчас вещеобразно разверзлися зеницы
Узнать, что будет Я, когда делимое его – единица.
"О, если б Азия сушила волосами…"
О, если б Азия сушила волосами
Мне лицо – золотым и сухим полотенцем,
Когда я в студеном купаюсь ручье.
Ныне я, скромный пастух,
Косу плету из Рейна и Ганга и Хоанхо.
И коровий рожок лежит около -
Отпиленный рог и с скважиной звонкая трость.
Праотец
Мешок из тюленей могучих на теле охотника,
Широко льются рыбьей кожи измятые покровы.
В чучеле сухого осетра стрелы
С орлиными перышками, дроты прямые и тонкие,
С камнем, кремнем зубчатым на носу вместо
клюва и парою перьев орлиных на хвосте.
Суровые могучие открыты глаза, длинные
жестокие волосы у охотника.
И лук в руке, с стрелою наготове, осторожно
вытянут вперед,
Подобно оку бога в сновидении, готовый
ринуться певучей смертью: Дззи!
На грубых круглых досках и ремнях ноги.
"Девушки, те, что шагают…"
Девушки, те, что шагают
Сапогами черных глаз
По цветам моего сердца.
Девушки, опустившие копья
На озера своих ресниц.
Девушки, моющие ноги
В озере моих слов.
Голод
Почему лоси и зайцы по лесу скачут,
Прочь удаляясь?
Люди съели кору осины,
Елей побеги зеленые…
Жены и дети бродят по лесу
И собирают березы листы
Для щей, для окрошки, борща,
Елей верхушки и серебряный мох -
Пища лесная.
Дети, разведчики леса,
Бродят по рощам,
Жарят в костре белых червей,
Зайчью капусту, гусениц жирных
Или больших пауков – они слаще орехов,
Ловят кротов, ящериц серых,
Гадов шипящих стреляют из лука,
Хлебцы пекут из лебеды.
За мотыльками от голода бегают:
Целый набрали мешок,
Будет сегодня из бабочек борщ -
Мамка сварит.
На зайца, что нежно прыжками скачет по лесу,
Дети, точно во сне,
Точно на светлого мира видение,
Восхищенные, смотрят большими глазами,
Святыми от голода,
Правде не верят.
Но он убегает проворным виденьем,
Кончиком уха чернея.
Вдогонку ему стрела полетела,
Но поздно – сытный обед ускакал.
А дети стоят очарованные…
"Бабочка, глянь-ка, там пролетела…
Лови и беги! А там голубая!.."
Хмуро в лесу. Волк прибежал издалека
На место, где в прошлом году
Он скушал ягненка.
Долго крутился юлой, все место обнюхал,
Но ничего не осталось -
Дела муравьев, – кроме сухого копытца.
Огорченный, комковатые ребра поджал
И утек за леса.
Там тетеревов алобровых и седых глухарей,
Заснувших под снегом, будет лапой
Тяжелой давить, брызгами снега осыпан…
Лисонька, огневка пушистая,
Комочком на пень взобралась
И размышляла о будущем…
Разве собакою стать?
Людям на службу пойти?
Сеток растянуто много –
Ложись в любую…
Нет, дело опасное,
Съедят рыжую лиску,
Как съели собак!
Собаки в деревне не лают…
И стала лисица пуховыми лапками мыться,
Взвивши кверху огненный парус хвоста.
Белка сказала, ворча:
"Где же мои орехи и желуди? -
Скушали люди!"
Тихо, прозрачно, уж вечерело,
Лепетом тихим сосна целовалась
С осиной.
Может, назавтра их срубят на завтрак.
"Волга! Волга!…"
Волга! Волга!
Ты ли глаза-трупы
Возводишь на меня?
Ты ли стреляешь глазами
Сел охотников за детьми,
Исчезающими вечером?
Ты ли возвела мертвые белки
Сел самоедов, обреченных уснуть,
В ресницах метелей,
Мертвые бельма своих городов,
Затерянные в снегу?
Ты ли шамкаешь лязгом
Заколоченных деревень?
Жителей нет – ушли,
Речи ведя о свободе.
Мертвые очи слепца
Ты подымаешь?
Как! Волга, матерью,
Бывало, дикой волчицей
Щетинившая шерсть,
Когда смерть приближалась
К постелям детей -
Теперь сама пожирает трусливо детей,
Их бросает дровами в печь времени?
Кто проколол тебе очи?
Скажи, это ложь!
Скажи, это ложь!
За пятачок построчной платы!
Волга, снова будь Волгой!
Бойко, как можешь,
Взгляни в очи миру!
Граждане города голода.
Граждане голода города.
Москва, остров сытых веков
В волнах голода, в море голода,
Помощи парус взвивай.
Дружнее, удары гребцов!
"В тот год, когда девушки…"
В тот год, когда девушки
Впервые прозвали меня стариком
И говорили мне: "Дедушка", – вслух презирая
Оскорбленного за тело, отнюдь не стыдливо
Поданное, но не съеденное блюдо,
Руками длинных ночей,
В лечилицах здоровья, -
В этом я ручье Нарзана
Облил тело свое,
Возмужал и окреп
И собрал себя воедино.
Жилы появились на руках,
Стала шире грудь,
Борода шелковистая
Шею закрывала.
"Ласок…"
Ласок
Груди среди травы,
Вы вся – дыханье знойных засух.
Под деревом стояли вы,
А косы
Жмут жгут жестоких жалоб в желоб,
И вы голубыми часами
Закутаны медной косой.
Жмут, жгут их медные струи.
А взор твой – это хата,
Где жмут веретено
Две мачехи и пряхи.
Я выпил вас полным стаканом,
Когда голубыми часами
Смотрели в железную даль.
А сосны ударили в щит
Своей зажурчавшей хвои,
Зажмуривши взоры старух.
И теперь
Жмут, жгут меня медные косы.
"Вши тупо молилися мне…"
Вши тупо молилися мне,
Каждое утро ползли по одежде,
Каждое утро я казнил их -
Слушай трески, -
Но они появлялись вновь спокойным прибоем.
Мой белый божественный мозгЯ отдал, Россия, тебе:
Будь мною, будь Хлебниковым.
Сваи вбивал в ум народа и оси,
Сделал я свайную хату
"Мы – будетляне".
Все это делал, как нищий,
Как вор, всюду проклятый людьми.
"Ра – видящий очи свои в ржавой и красной…"
Ра – видящий очи свои в ржавой и красной
болотной воде
Созерцающий свой сон и себя
В мышонке, тихо ворующем болотный злак,
В молодом лягушонке, надувшем белые пузыри
в знак мужества
В траве зеленой, порезавшей красным
почерком стан у девушки, согнутой с серпом,
Собиравшей осоку для топлива и дома,
В струях рыб, волнующих травы, пускающих
кверху пузырьки,
Окруженный Волгой глаз.
Ра – продолженный в тысяче зверей и растений,
Ра – дерево с живыми, бегающими и думающими
листами, испускающими шорохи, стоны,
Волга глаз,
Тысячи очей смотрят на него, тысячи зир и зин.
И Разин,
Мывший ноги,
Поднял голову и долго смотрел на Ра,
Так что тугая шея покраснела узкой чертой.
"Солнца лучи в черном глазу…"
Солнца лучи в черном глазу
У быка
И на крыле синей мухи,
Свадебной капли чертой
Мелькнувшей над ним.
Отказ
Мне гораздо приятнее
Смотреть на звезды,
Чем подписывать
Смертный приговор.
Мне гораздо приятнее
Слушать голоса цветов,
Шепчущих: "Это он!" –
Склоняя головку,
Когда я прохожу по саду,
Чем видеть темные ружья
Стражи, убивающей
Тех, кто хочет
Меня убить.
Вот почему я никогда,
Нет, никогда не буду Правителем!
"Оснегурить тебя…"
Оснегурить тебя
Пороши серебром.
Дать большую метлу,
Право гнать зиму
Тебе дать.
"Приятно видеть…"
Приятно видеть
Маленькую пыхтящую русалку,
Приползшую из леса,
Прилежно стирающей
Тестом белого хлеба
Закон всемирного тяготения!
"Святче божий!…"
Святче божий!
Старец, бородой сед!
Ты скажи, кто ты?
Человек ли еси,
Ли бес?
И что – имя тебе? И холмы отвечали:
Человек ли еси,
Ли бес?
И что – имя тебе?
Молчал.
Только нес он белую книгу
Перед собой
И отражался в синей воде.
И стояла на ней глаголица старая,
И ветер, волнуя бороду,
Мешал идти
И несть книгу.
А стояло в ней:
"Бойтесь трех ног у коня,
Бойтесь трех ног у людей!"
Старче божий!
Зачем идешь?
И холмы отвечали;
Зачем идешь?
И какого ты роду-племени,
И откуда – ты?
Я оттуда, где двое тянут соху,
А третий сохою пашет.
Только три мужика в черном поле
Да тьма воронов!
Вот пастух с бичом,
В узлах чертики
От дождя спрятались.
Загонять коров помогать ему они будут.