Хотелось поплакать мне там, где я
Горчайшими плакал слезами.
Не эта ль смешная тоска названа
Любовью к родине нами?Ведь это только болезнь, и о ней
Я людям болтать не стану.
С невольным стыдом я скрываю всегда
От публики эту рану.Одни негодяи, чтоб вызывать
В сердцах умиленья порывы,
Стараются выставить напоказ
Патриотизма нарывы.Бесстыдно канючат и клянчат у всех,
Мол, кинь им подачку хотя бы!
На грош популярности - вот их мечта!
Вот Менцель и все его швабы!Богиня, сегодня я нездоров,
Настроен сентиментально,
Но я слегка послежу за собой,
И это пройдет моментально.Да, я нездоров, но ты бы могла
Настроить меня по-иному.
Согрей мне хорошего чаю стакан
И влей для крепости рому".
Глава XXV
Богиня мне приготовила чай
И рому подмешала.
Сама она лишь ром пила,
А чай не признавала.Она оперлась о мое плечо
Своим головным убором
(Последний при этом помялся слегка)
И молвила с нежным укором:"Как часто с ужасом думала я,
Что ты один, без надзора,
Среди фривольных французов живешь -
Любителей всякого вздора.Ты водишься с кем попало, идешь,
Куда б ни позвал приятель.
Хоть бы при этом следил за тобой
Хороший немецкий издатель.Там столько соблазна от разных сильфид!
Они прелестны, но прытки,
И гибнут здоровье и внутренний мир
В объятьях такой сильфидки.Не уезжай, останься у нас!
Здесь чистые, строгие нравы,
И в нашей среде благочинно цветут
Цветы невинной забавы.Тебе понравится нынче у нас,
Хоть ты известный повеса.
Мы развиваемся, - ты сам
Найдешь следы прогресса.Цензура смягчилась. Гофман стар,
В предчувствии близкой кончины
Не станет он так беспощадно кромсать
Твои "Путевые картины".Ты сам и старше и мягче стал,
Ты многое понял на свете.
Быть может, и прошлое наше теперь
Увидишь в лучшем свете.Ведь слух об ужасах прошлых дней
В Германии - ложь и витийство.
От рабства, тому свидетель Рим,
Спасает самоубийство.Свобода мысли была для всех,
Не только для высшей знати.
Ведь ограничен был лишь тот,
Кто выступал в печати.У нас никогда не царил произвол.
Опасного демагога
Лишить кокарды мог только суд,
Судивший честно и строго.В Германии, право, неплохо жилось,
Хоть времена были круты.
Поверь, в немецкой тюрьме человек
Не голодал ни минуты.Как часто в прошлом видели мы
Прекрасные проявленья
Высокой веры, покорности душ!
А ныне - неверье, сомненье.Практической трезвостью внешних свобод
Мы идеал погубили,
Всегда согревавший наши сердца,
Невинный, как грезы лилий.И наша поэзия гаснет, она
Вступила в пору заката:
С другими царями скоро умрет
И черный царь Фрейлиграта.Наследник будет есть и пить,
Но коротки милые сказки -
Уже готовится новый спектакль,
Идиллия у развязки!О, если б умел ты молчать, я бы здесь
Раскрыла пред тобою
Все тайны мира - путь времен,
Начертанный судьбою.Ты жребий смертных мог бы узреть,
Узнать, что всесильною властью
Назначил Германии в будущем рок,
Но, ах, ты болтлив, к несчастью!""Ты мне величайшую радость сулишь,
Богиня! - вскричал я, ликуя. -
Покажи мне Германию будущих дней -
Я мужчина, и тайны храню я!Я клятвой любою поклясться готов,
Известной земле или небу,
Хранить как святыню тайну твою.
Диктуй же клятву, требуй!.."И строго богиня ответила мне:
"Ты должен поклясться тем самым,
Чем встарь клялся Елеазар,
Прощаясь с Авраамом.Подними мне подол и руку свою
Положи мне на чресла, под платье,
И дай мне клятву скромным быть
И в слове и в печати".Торжественный миг! Я овеян был
Минувших столетий дыханьем,
Клянясь ей клятвою отцов,
Завещанной древним преданьем.Я чресла богини обнял рукой,
Подняв над ними платье,
И дал ей клятву скромным быть
И в слове и в печати.
Глава XXVI
Богиня раскраснелась так,
Как будто ей в корону
Ударил ром. Я с улыбкой внимал
Ее печальному тону:"Я старюсь. Тот день, когда Гамбург возник,
Был днем моего рожденья.
В ту пору царица трески, моя мать,
До Эльбы простерла владенья.Carolus Magnus - мой славный отец -
Давно похищен могилой.
Он даже Фридриха прусского мог
Затмить умом и силой.В Ахене - стул, на котором он был
Торжественно коронован,
А стул, служивший ему по ночам,
Был матери, к счастью, дарован.От матери стал он моим. Хоть на вид
Он привлекателен мало,
На все состоянье Ротшильда я
Мой стул бы не променяла.Вон там он, видишь, стоит в углу, -
Он очень стар и беден;
Подушка сиденья изодрана вся,
И молью верх изъеден.Но это пустяк, подойди к нему
И снять подушку попробуй.
Увидишь в сиденье дыру, и под ней
Конечно, сосуд, но особый:То древний сосуд магических сил,
Кипящих вечным раздором.
И если ты голову сунешь в дыру,
Предстанет грядущее взорам.Грядущее родины бродит там,
Как волны смутных фантазмов,
Но не пугайся, если в нос
Ударит вонью миазмов".Она засмеялась, но мог ли искать
Я в этих словах подковырку?
Я кинулся к стулу, подушку сорвал
И сунул голову в дырку.Что я увидел - не скажу,
Я дал ведь клятву все же!
Мне лишь позволили говорить
О запахе, но - боже! -Меня и теперь воротит всего
При мысли о смраде проклятом,
Который лишь прологом был, -
Смесь юфти с тухлым салатом.И вдруг - о, что за дух пошел!
Как будто в сток вонючий
Из тридцати шести клоак
Навоз валили кучей.Мерзавцы, сгнившие давно,
Смердя историческим смрадом,
Полунегодяи, полумертвецы,
Сочились последним ядом.И даже святого пугала труп,
Как призрак, встал из гроба.
Налитая кровью народов и стран,
Раздулась гнилая утроба.Чумным дыханьем весь мир отравить
Еще раз оно захотело,
И черви густою жижей ползли
Из почерневшего тела.И каждый червь был новый вампир,
И гнусно смердел, издыхая,
Когда в него целительный кол
Вонзала рука роковая.Зловонье крови, вина, табака,
Веревкой кончивших гадин, -
Такой аромат испускает труп
Того, кто при жизни был смраден.Зловонье пуделей, мопсов, хорьков,
Лизавших плевки господина,
Околевавших за трон и алтарь
Благочестиво и чинно.То был живодерни убийственный смрад,
Удушье гнили и мора;
Средь падали издыхала там
Светил Исторических свора.Я помню ясно, что сказал
Сент-Жюст в Комитете спасенья:
"Ни в розовом масле, ни в мускусе нет
Великой болезни целенья".Но этот грядущий немецкий смрад -
Я утверждаю смело -
Превысил всю мне привычную вонь,
В глазах у меня потемнело,Я рухнул без чувств и потом, пробудясь
И с трудом разобравшись в картине,
Увидел себя на широкой груди,
В объятиях богини.Блистал ее взор, пылал ее рот,
Дрожало могучее тело.
Вакханка, ликуя, меня обняла
И в диком экстазе запела:"Есть в Фуле король - свой бокал золотой,
Как лучшего друга, он любит,
Тотчас пускает он слезу,
Чуть свой бокал пригубит.И просто диво, что за блажь
Измыслить он может мгновенно!
Издаст, например, неотложный декрет:
Тебя под замок да на сено!Не езди на север, берегись короля,
Что в Фуле сидит на престоле,
Не суйся в пасть ни жандармам его,
Ни Исторической школе.Останься в Гамбурге! Пей да ешь, -
Душе и телу отрада!
Почтим современность устриц и вин, -
Что нам до грядущего смрада!Накрой же сосуд, чтоб не портила вонь
Блаженство любовных обетов!
Так страстно женщиной не был любим
Никто из немецких поэтов!Целую тебя, обожаю тебя,
Меня вдохновляет твой гений,
Ты вызвал предо мной игру
Чарующих видений!Я слышу рожки ночных сторожей,
И пенье, и бубна удары.
Целуй же меня! То свадебный хор -
Любимого славят фанфары.Съезжают вассалы на гордых конях,
Пред каждым пылает светильник,
И радостно факельный танец гремит, -
Целуй меня, собутыльник!Идет милосердный и мудрый сенат, -
Торжественней не было встречи!
Бургомистр откашливается в платок,
Готовясь к приветственной речи.Дипломатический корпус идет,
Блистают послы орденами;
От имени дружественных держав
Они выступают пред нами.Идут раввины и пасторы вслед -
Духовных властей депутаты.
Но, ах! и Гофман, твой цензор, идет,
Он с ножницами, проклятый!И ножницы уже звенят;
Он ринулся озверело
И вырезал лучшее место твое -
Кусок живого тела".
Глава XXVII
О дальнейших событьях той ночи, друзья,
Мы побеседуем с вами
Когда-нибудь в нежный, лирический час,
Погожими летними днями.Блудливая свора старых ханжей
Редеет, милостью бога.
Они гниют от болячек лжи
И дохнут, - туда им дорога.Растет поколенье новых людей
Со свободным умом и душою,
Без наглого грима и подлых грешков, -
Я все до конца им открою.Растет молодежь - она поймет
И гордость и щедрость поэта, -
Она расцветет в жизнетворных лучах
Его сердечного света.Безмерно в любви мое сердце, как свет,
И непорочно, как пламя;
Настроена светлая лира моя
Чистейших граций перстами.На этой лире бряцал мой отец,
Творя для эллинской сцены, -
Покойный мастер Аристофан,
Возлюбленный Камены.На этой лире он некогда пел
Прекрасную Базилею, -
Ее Писфетер женою назвал
И жил на облаке с нею.В последней главе поэмы моей
Я подражаю местами
Финалу "Птиц". Это лучшая часть
В лучшей отцовской драме."Лягушки" - тоже прекрасная вещь.
Теперь, без цензурной помехи,
Их на немецком в Берлине дают
Для королевской потехи.Бесспорно, пьесу любит король!
Он поклонник античного строя.
Отец короля предпочитал
Квакушек нового кроя.Бесспорно, пьесу любит король!
Но, живи еще автор, - признаться,
Я не советовал бы ему
В Пруссию лично являться.На Аристофана живого у нас
Нашли бы мигом управу, -
Жандармский хор проводил бы его
За городскую заставу.Позволили б черни хвостом не вилять,
А лаять и кусаться.
Полиции был бы отдан приказ
В тюрьме сгноить святотатца.Король! Я желаю тебе добра,
Послушай благого совета:
Как хочешь, мертвых поэтов славь,
Но бойся живого поэта!Берегись, не тронь живого певца!
Слова его - меч и пламя.
Страшней, чем им же созданный Зевс,
Разит он своими громами.И старых и новых богов оскорбляй,
Всех жителей горнего света
С великим Иеговой во главе, -
Не оскорбляй лишь поэта.Конечно, боги карают того,
Кто был в этой жизни греховен,
Огонь в аду нестерпимо горяч,
И серой смердит от жаровен, -Но надо усердно молиться святым:
Раскрой карманы пошире,
И жертвы на церковь доставят тебе
Прощенье в загробном мире.Когда ж на суд низойдет Христос
И рухнут врата преисподней,
Иной пройдоха улизнет,
Спасаясь от кары господней.Но есть и другая геенна. Никто
Огня не смирит рокового!
Там бесполезны и ложь и мольба,
Бессильно прощенье Христово.Ты знаешь грозный Дантов ад,
Звенящие гневом терцины?
Того, кто поэтом на казнь обречен,
И бог не спасет из пучины.Над буйно поющим пламенем строф
Не властен никто во вселенной.
Так берегись! Иль в огонь мы тебя
Низвергнем рукой дерзновенной.
Бимини
Перевод В. Левика
Пролог
Вера в чудо! Где ты ныне
Голубой цветок, когда-то
Расцветавший так роскошно
В сердце юном человека!Вера в чудо! Что за время!
Ты само чудесным было,
Ты чудес рождало столько,
Что не видели в них чуда.Прозой будничной казалась
Фантастическая небыль,
Пред которою померкли
Сумасбродства всех поэтов,Бредни рыцарских романов,
Притчи, сказки и легенды
Кротких набожных монахов,
Ставших жертвами костра.Как-то раз лазурным утром
В океане, весь цветущий,
Как морское чудо, вырос
Небывалый новый мир, -Новый мир, в котором столько
Новых птиц, людей, растений,
Новых рыб, зверей и гадов,
Новых мировых болезней!Но и старый наш знакомец,
Наш привычный Старый Свет
В те же дни преобразился,
Расцветился чудесами,Сотворенными великим
Новым духом новой эры, -
Колдовством Бертольда Шварца,
Ворожбой волхва из Майнца,Заклинателя чертей;
Волшебством, царящим в книгах,
Поясненных ведунами
Византии и Египта, -В сохраненных ими книгах,
Что зовутся в переводе
Книгой Красоты одна,
Книгой Истины - другая.Их на двух наречьях неба,
Древних и во всем различных,
Сотворил господь, - по слухам,
Он писал собственноручно.И, дрожащей стрелке вверясь,
Этой палочке волшебной,
Мореход нашел дорогу
В Индию, страну чудес, -В край, где пряные коренья
Размножаются повсюду
В сладострастном изобилье,
Где растут на тучной почвеНебывалые цветы,
Исполинские деревья -
Знать растительного царства
И венца его алмазы,Где таятся мхи и травы
С чудодейственною силой,
Исцеляющей, иль чаще
Порождающей, недуги, -По тому смотря, кто будет
Их давать: аптекарь умный
Иль венгерец из Баната,
Круглый неуч и дурак.И едва врата раскрылись
В этот сад, оттуда хлынул
Океан благоуханий,
Жизнерадостный и буйныйЛивень пьяных ароматов,
Оглушивших, затопивших,
Захлестнувших сердце мира,
Мира старого - Европу.Как под огненною бурей,
Кровь людей огнем бурлила,
Клокотала дикой жаждой
Золота и наслаждений.Стало золото девизом,
Ибо этот желтый сводник -
Золото - само дарует
Все земные наслажденья.И когда в вигвам индейца
Заходил теперь испанец,
Он там спрашивал сначала
Золота, потом - воды.Стали Мексика и Перу
Оргий золотых притоном.
Пьяны золотом, валялись
В нем и Кортес и Писарро;Лопес Вакка в храме Кито
Стибрил солнце золотое
Весом в тридцать восемь фунтов
И добычу в ту же ночьПроиграл кому-то в кости, -
Вот откуда поговорка:
"Лопес, проигравший солнце
Перед солнечным восходом".Да, великие то были
Игроки, бандиты, воры.
Люди все несовершенны,
Но уж эти совершалиЧудеса, перекрывая
Зверства самой разъяренной
Солдатни - от Олоферна
До Радецкого с Гайнау.В дни всеобщей веры в чудо
Чудеса вершат и люди, -
Невозможному поверив,
Невозможное свершишь.Лишь глупец тогда не верил,
А разумный верил слепо;
Преклонял главу смиренно
Перед чудом и мудрец.Из рассказов о героях
Дней чудесных веры в чудо,
Как ни странно, всех милее
Мне рассказ о дон ХуанеПонсе де Леон, сумевшем
Отыскать в морях Флориду,
Но искавшем понапрасну
Остров счастья Бимини.Бимини! Когда я слышу
Это имя, бьется сердце,
Воскресают к новой жизни
Грезы юности, далекой.Но глаза их так печальны,
На челе венок увядший,
И над ними в нежной скорби
Мертвый плачет соловей.Я ж, забыв свои недуги,
Так соскакиваю с ложа,
Что дурацкий балахон мой
Расползается по швам.И тогда смеюсь я горько:
Ах, ведь это попугаи
Прохрипели так потешно,
Так печально: "Бимини!"Помоги, святая муза,
Фея мудрая Парнаса,
Сделай чудо, покажи мне
Мощь поэзии священной!Докажи, что ты колдунья,
Зачаруй мне эту песню,
Чтоб она волшебным судном
Поплыла на Бимини!И едва я так промолвил,
Вмиг исполнилось желанье,
И смотрю, корабль волшебный
Гордо сходит с верфей мысли.Кто со мной на Бимини?
Господа и дамы, просим!
Понесут волна и ветер
Мой корабль на Бимини.Если мучает подагра
Благородных кавалеров,
Если милых дам волнует
Неуместная морщинка, -Все со мной на Бимини!
Этот курс гидропатичен,
Он магическое средство
От зазорного недуга.
И не бойтесь, пассажиры,Мой корабль вполне надежен:
Из хореев тверже дуба
Мощный киль его сработан,Держит руль воображенье,
Паруса вздувает бодрость,
Юнги - резвые остроты,
На борту ль рассудок? Вряд ли!Реи судна - из метафор,
Мачты судна - из гипербол,
Флаг романтикой раскрашен, -
Он, как знамя Барбароссы,Черно-красно-золотой.
Я такое знамя видел
Во дворце горы Кифгайзер
И во франкфуртском соборе.В море сказочного мира,
В синем море вечной сказки
Мой корабль, мечте послушный,
Пролагает путь волшебный.Перед ним в лазури зыбкой,
В водометах искр алмазных
Кувыркаются и плещут
Большемордые дельфины,А на них амуры едут,
Водяные почтальоны, -
Раздувая тыквой щеки,
Трубят в раковины громко;И причудливое эхо
Громовым фанфарам вторит,
А из темно-синей глуби
Смех доносится и хохот.Ах, я знаю эти звуки,
Эту сладкую насмешку, -
То ундины веселятся,
Издеваясь надо мной,