Суетилась Анюта, щелкала тумблерами, вертела диск, боялась смотреть на начальника.
- Демин говорит. Выезжаю на "Суру" в П. Да, авария. Остаетесь за меня.
Ударил ветер снегом в лицо, упруго толкнул в грудь. Нетерпеливо ходил начальник перед домом. Когда поворачивался спиной к ветру, то казалось: навались спиной на упругую волну воздуха - и понесет тебя вместе со снежными хлопьями. Когда же придет машина? Долго копается чертов Федька. Избаловался. Вспомнил начальник нелегкими словами шофера Федю, расторопного, лукавого парня, бывшего пароходного машиниста.
Пробили белесую мглу желтые лучи, вынырнул заснеженный "газик". Скрипнул снег. Юзом пошла машина. Стала.
- Что долго копался?
- Зря нападаете. Как заправился, так и выехал.
- Ладно. За сколько часов доедем до П.?
Покрутил головой Федя. "Несут черти начальника в такую погоду!"
- За три и то не доедем. Видите, как метет.
- За час надо. Давай!
Понял сметливый Федя: не в себе начальник, нельзя возражать. А если принажать, то, глядишь, и за два управимся.
Круты, узки сахалинские дороги. Заносы. Обе оси ведущие, а машина не тянет. Откапывают. Толкают. Громко ругается начальник, про себя ворчит Федя. Перевал. За ним стало тише. Прижал Федя акселератор, поет мотор, шуршат шины. Пляшут на свету снежинки. Смотрит начальник Демин на дорогу и видит, как радужные огни портпункта плывут навстречу.
- Час ночи. Меньше двух часов ехали. А вы еще ругались.
Тормознул Федя, стукнул бампером в решетку ворот. Закутанная в тулуп фигура вышла из сторожки. Сердито вздыбились усы.
- Какого черта? Куда спьяну прешь?
Шепнул Федя:
- Молчи, дурак. Не видишь? Сам начальник управления!
Опали усы. Рванул Федя "газик".
С сомнением смотрел начальник Демин на тонкую трубу, высокие мачты и тупой нос парохода "Сура". Старый, очень старый пароход. В хорошую погоду ход шесть узлов, а сейчас… Но это единственный выход… Исчезли все сомнения, осталась только решимость.
Начальника ждали. Боялись, сомневались, многого не представляли. Подошел капитан к трапу, руку к козырьку приложил.
- Пароход "Сура" загружен полностью. Экипаж на борту.
- Машина готова? - прервал его начальник.
Оробел капитан.
- Через полчаса будет.
- Снимаемся на спасение "Ладоги". Я буду командовать судном.
"СОГЛАСЕН ПОЙТИ МАТРОСОМ ВТОРОГО КЛАССА"
Если бы его спросили, что он делал днем, вряд ли ответил бы Володя. Зашел в столовую, что-то ел. Бродил по парку, по набережной. Падали снежные хлопья в черную воду. Когда стемнело, Володя пришел в гостиницу, в свой "Шанхай". В гостинице было тихо. Он хотел читать, но лампочка светила совсем тускло, и он почувствовал, что очень устал. Разделся и лег. Ходил кто-то наверху. "И чего ему не спится?" - подумал Володя. Поплыли образы. Склонились над ним синие глаза, закрыли весь мир. Лилась тихая музыка. И вдруг появилась какая-то сгорбленная старуха, взмахнула веником и закричала басом:
- Команда "Суры", на судно!
Володя открыл глаза и начал медленно соображать. Скрипела лестница. Кричали рядом:
- Мишка, Мишка, проснись, черт!
Хлопали двери на обоих этажах, и покрывал весь шум бас тети Даши, коменданта гостиницы:
- Команда "Суры", на судно! Срочно!
У соседней койки ругался, искал сапог матрос из резерва.
- Вызывают на "Суру". Кого-то спасать.
Мигом улетели остатки сна. Володя Шатров тоже начал одеваться. Оборвал шнурок на ботинке. Никак не застегнуть проклятый воротничок! Мысли путались. Смешалось все: сон, "Сура", гибнущее судно. Прогремели подковки по лестнице, выругался сосед и вылетел, хлопнув дверью. Стало тихо, только ветер за окнами.
Ясно стало все Володе Шатрову. Есть на свете гибнущее судно и пароход "Сура". Только на "Суру"! Только в море, только спасать товарищей! Это главное. Все остальное будет потом, если будет. Ветер размотал шарф, ударил концом по лицу. Трудно бежать против ветра. Только бы успеть.
Закричал вахтер на проходной:
- Куда несешься, оглашенный? Пропуск!
- На "Суру".
Придержал дверь вахтер:
- Беги. Скоро снимается.
Трап уже был убран. За кормой бурлила вода - проворачивали машину. Потрескивали натянутые швартовы. Матросы закрывали трюмы, стучали кувалдами. Прыгнул Володя на швартов, схватил руками холодный фальшборт, подтянулся, перевалился на палубу.
Косолапя подбежал боцман. Крикнул, как по уху ударил:
- Опять опаздываешь, каналья! - Узнал Володю, хмыкнул, похлопал по спине: - Прости, сынок, обознался. К капитану? Пойдем проведу.
Накурено и жарко в каюте капитана. Начальник Демин и унылый старик капитан согнулись над картами. Небритый и заспанный старпом маячил за их спинами. Увидел Володю, узнал, нахмурился.
Не ожидал Володя, что начальник управления на "Суре". Замер у двери. Поднял начальник голову, прищурился.
- В чем дело?
Володя вспомнил формулу доклада.
- Штурман из резерва Шатров. Разрешите обратиться?
- Слушаю.
- Прошу разрешения идти на "Суре" на спасение судна.
- Разрешаю. В распоряжение старпома.
Оживился старпом, вспомнил Володину инспекцию, ехидно забрюзжал.
- Командовать вот все хотят. У меня вот матросов не хватает. Возьму только матросом второго класса.
Пожал плечами Володя: какая разница, кем быть в спасательной операции?
- Я согласен идти матросом второго класса.
Удивился старпом, даже как будто огорчился.
- Ступайте к боцману.
Поднял начальник голову от карты, посмотрел вслед Володе.
- Добро, штурман. - И опять склонился над картой, забыв обо всем, - мерил циркулем расстояние.
- Леонид Яковлевич, прибыл в ваше распоряжение матросом второго класса.
Боцман не удивился, как будто так и надо.
- Пойдем, сынок, ко мне, дам робу. Сапоги только велики будут. Газеты подвернешь, все теплей на вахте будет. На руле давно стоял?
- На практике в училище.
- Ничего. Ты малый с головой. С нуля твоя вахта. Туговат руль маленько, да ты парень здоровый.
Развернулся пароход за волноломом. Лег на зюйд-вест. Ветер в правый борт. Нет хуже бортовой качки! Нажимает Володя на шпаги штурвала, перекладывает руль. Оторви глаза от компаса - и виден тупой нос со штоком над форштевнем. Опрокидываются волны на полубак, исчезает палуба, только шток, как перископ подводной лодки, и бурунчик у штока. Вынырнет или не вынырнет? Поднимается нос, водопад с обоих бортов. Вода низвергается обратно в море.
Стоит начальник Демин у смотрового окна и про себя чертыхается. Ну, кажется, не движется пароход, застыл на месте. Только ухает зря машина да понапрасну перемалывает воду винт. Но уходят все дальше и дальше портовые огни, затягивает их снежной пылью. И вот уже не видно красных вспышек маяка.
Пляшет рука радиста на ключе, выбивает позывные "Ладоги". Идет пароход "Сура" в неизвестное, навстречу сигналам SOS.
"ОТВЕЧАЕТ "СУРА", ЗАПИСЫВАЙТЕ КООРДИНАТЫ!"
К полуночи ветер усилился до тридцати метров в секунду, и "Ладогу" развернуло правым бортом к ветру. В машине вода вышла на паелы настила. Крен на правый борт достиг двадцати одного градуса. Перешли на аварийное освещение.
Капитан Шалов словно врос в палубу мостика. Руки в карманах. Не облокотится, не прислонится. Точно пружина стальная в нем заключена. Раскачивается вместе с палубой, и только. Дымится не переставая капитанская трубка. Сказали ему:
- Отдохните, Владимир Иванович. Ведь сутки на ногах!
Усмехнулся капитан:
- Как мне уйти? Замерзнете. Моя трубка - что батарея.
На мостике и в прилегающем к нему коридоре собрался весь экипаж, все тридцать два человека. Кочегары пришли прямо от топок, и кажется, что отсвет пламени до сих пор дрожит еще на их закопченных лицах. Набросили на плечи какую пришлось одежонку, зябко кутаются. Привыкли ребята к жаре, трудно им на морозе.
В радиорубку зашел старпом Зорин. Светит вполнакала лампочка у подволока, трещит и свистит приемник. Радист Гриша Антипов утонул в огромном кресле. Холодно, а у него капельки пота на лбу. Закрыл глаза Гриша, но не спит. Выбивает рука ритмический танец. Три точки, три тире, три точки. Потом поправляет наушники, слушает. А глаза закрыты. Значит, нет ответа.
Вернулся старпом на мостик. Посмотрел на него капитан и отвернулся, прижался лбом к стеклу. Стекла уже не обмерзали, и только там, где дымилась трубка капитана, пушистое пятно инея. Ну чем не грелка!
Нарастал лед на палубе, с трудом различались в ледяных глыбах лебедки и вентиляторы. Правый борт касался воды. Казалось, еще небольшое усилие, чуть побольше волна - и судно перевернется. В два часа ночи закричал радист Гриша:
- Отвечает "Сура", записывайте координаты!
Капитан шагнул в штурманскую, штурманы наклонились над картой: "Сура" в тридцати милях, ход три узла, к полудню полагает подойти. Как будто дыхание теплого ветра пронеслось над замерзающим судном. Кто-то стал рассказывать веселую историю. Засмеялись.
Наступило утро двадцать четвертого декабря. И не понять, когда взошло солнце. Черные тучи, белые гребни, серый горизонт. Ветер стал тише. Но к десяти часам временная передышка кончилась. Качнулась вниз стрелка барометра, набрал силу ветер, круче стали гребни.
Мечется в агонии "Ладога", стонут заклепки. Вдруг возник непонятный звук. Будто треснуло, оборвалось что-то. Замерли все, прислушались. Яснее, громче стал звук. Вздохнули тихо: это был звон судового колокола-рынды на полубаке. Ветер и волны все сильнее раскачивали язык у рынды, удары становились все чаще, и в дьявольской симфонии моря и ветра появился зловещий ритм.
Повар принес консервы и замерзшие буханки хлеба. Не притронулись к ним. Все курили. Даже Костя Бронов, которого с сигаретой и представить-то нельзя было. После каждой затяжки он судорожно кашлял, но продолжал курить с мрачным упорством.
Стон рынды то затихал, то рос, требовал чего-то. Костя Бронов швырнул сигарету, зажал ладонями уши, зажмурил глаза. Плотник Саша Васильев сидел на корточках, привалясь спиной к переборке, прикуривал одну сигарету от другой. Взглянул на Костю, опустил ремешок фуражки, вскочил.
- Разрешите пробраться на бак, заткнуть проклятую рынду?
Посмотрел капитан на Сашу, сдвинул мохнатые брови в одну линию, медленно по всем пронес взгляд. Засмеялся одними губами, громко и резко.
- Нервы не выдержали, барышни-институтки? С такими нервами на печке сидеть, а не в море ходить. - Отвернулся, уперся лбом в стекло.
Снял Костя руки с ушей, покраснел. Сунул Саша в рот сигарету. Затянулся. И заговорили все оживленно, как в кают-компании после ужина, перед партией в "козла".
Смотрел в окно капитан Шалов. Вился из трубки дымок, оседал инеем на стекле.
"ПРИГОТОВЬТЕСЬ ПРЫГАТЬ!"
Тяжелый пароход "Сура". Все время приходится перекладывать штурвал. Бегает курсовая черта, не удержишь ее на румбе. Бьет справа волна, заносит корму. Склянки пробили четыре двойных, смена вахты, четыре утра. Спустился Володя Шатров в кубрик.
- Где свободная койка?
Успел только сапоги снять. Упал на койку. Пронесся перед глазами начальник над картой и пляшущая картушка компаса. Исчезло все.
- На вахту, на вахту! Экой соня! А еще штурман!
Открыл глаза Володя. Не может никак сообразить, где он. Круглый иллюминатор против койки, пенится волна за ним. Пропускает воду иллюминатор, лужица на столе. Протер глаза кулаками, вспомнил все.
- Время?
- Без пяти двенадцать.
Ноги в сапоги, рванулся по трапу наверх, застегивая на ходу китель.
Опущены два стекла на мостике. Громадится у среднего окна фигура начальника Демина. Шапка на брови надвинута. Бинокль к глазницам прирос. Капитан у другого окна в тулуп закутался. Дымит сигаретой, косится на начальство.
- Разрешите заступить на руль?
- Заступайте.
- Курс двести сорок пять сдал.
- Курс двести сорок пять принял.
Стал Володя на руль. Кинул ему на плечи полушубок сменившийся матрос.
- Возьми. Тут не климат!
Протер платком начальник окуляры. Впился в горизонт. Опять трет платком. Как долго он смотрит в одну точку!
- Вижу "Ладогу". Повернул голову к рулевому.
- Лево двадцать. Еще пять. Сколько на румбе?
- Двести двадцать на румбе.
- Так держать.
Прирос к штурвалу Володя Шатров. Исчезла боль в натруженных за прошлую вахту ладонях. Шпаги с медными шишечками из руки в руку сами переходят. Замерла картушка компаса у курсовой черты, чуть колеблется. Градус вправо, градус влево.
А ветер свистит, мечет в окно снежную пыль. Бьется в борт волна. Палуба под ногами кренится. Оторвался от бинокля начальник Демин, смотрит в упор на старпома.
- Сколько штормтрапов на судне?
Ежится старпом, глаза к подволоку воздел, шевелит губами.
- Пять, два плохие очень.
Дернулась щека у начальника.
- Вывесить у средней надстройки.
Забыл про нерадивого старпома. На капитана смотрит.
- Передайте на "Ладогу": подойду к борту. Будут вывешены штормтрапы. Приготовьтесь прыгать!
Уронил сигарету капитан. Сбросил тулуп, бегом в радиорубку.
"НЕ КРИЧИТЕ! У НЕГО ПРИДАВЛЕНЫ НОГИ!"
Мерзнет на сигнальном мостике Коля Михайлов, лучший рулевой "Ладоги". Вытаскивает из-за пазухи теплый бинокль, просматривает серый горизонт. Пусто. Только гребни острые, как пики. Прячет бинокль, до ушей в тулуп зарывается. Около полудня дымок на горизонте заметил. Слезятся глаза, пальцы чужие стали. Протер глаза меховым воротником, ладони под мышки сунул. Ломит, хоть кричи. Опять за бинокль. Точно! Судно!
С мостика скатился. Губы деревянные, едва шевелятся.
- Судно! Там! - белыми пальцами ка норд-ост показал.
Не двинулся от окна капитан Шалов. Сказал только:
- Ракету. Красную.
Короткое толстое дуло у ракетницы. Не пистолет - пушка-мортира. Торопится старпом, роняет патроны. Бегает за ними по рубке. Голос от окна:
- Спокойно, не суетитесь.
Поймал Зорин патрон, загнал в ствол, щелкнул курком, выставил руку в открытую дверь. Хлопнуло. Выгнулась красная дуга в серо-алом небе. И тут же на северо-востоке белая ракета как солнце вспыхнула. Заметили!
Закричал из радиорубки Гриша Антипов, радист:
- "Сура" идет на сближение!
Сели аккумуляторы. Писк морзянки слышит только Гриша.
- Подойду к борту. Будут вывешены штормтрапы. Приготовьтесь прыгать!
Молчат все. Смотрят на капитана. Ждут.
- Передайте на "Суру": "Крен на правый борт двадцать пять градусов. Подходите к левому".
Шестнадцать ноль-ноль. "Сура" в нескольких кабельтовых. Зарывается тупой нос. Карабкается на волну пароход. Размахивают, как маятники, тонкие мачты. Трапы видны. Раскачиваются у средней надстройки. Черные фигурки бегают вдоль борта.
- Глеб Борисович, - повернул капитан голову к старпому. - Надеть всем нагрудники. Сначала прыгает команда. По одному на трап. Вы с боцманом следите за порядком.
Старпом за плечо тронул боцмана.
- Пошли, Танцура.
Они спустились на шлюпочную палубу. Надстройка закрывала от ветра, и показалось им, что стало тише и теплее. Но свист и грохот и здесь были слышны. Никуда не денешься от беды. Стянул боцман стеганку, протянул старпому.
- Оденься, Борисыч.
- А ты как?
- На мне два свитера. Дело знакомое. Оделся с вечера.
Только в стеганке почувствовал старпом Зорин, что замерз. Била дрожь, никак не прикурить сигарету. Выругался в сердцах. Протянул боцман свою сигарету.
- Спокойно, Борисыч. То ли еще бывает.
"Сура" приближалась. Зашел пароход под ветер, развернулся, нацелился тупым носом. Смотрел Зорин на "Суру" и не чувствовал уже холода. Понимал, чем рискует капитан "Суры". Поднимет на волне пароход, бросит на "Ладогу". Увеличится вдвое катастрофа. И шлюпки не спустишь в этой чертовой свистопляске!
Расставили людей. Постарше - на спардечную палубу, цепляться за трапы. Помоложе, покрепче - на шлюпочную. Пусть с борта на борт прыгают. Как только коснутся борта, так и прыгать!
Третий штурман Монич забрался на сигнальный мостик. Надвинул глубоко фуражку, прижал к груди портфель с документами. Согнулся, присел, как спринтер. Весь - напряжение и решимость. Хотел крикнуть ему старпом, чтобы спустился, но раздумал: молодой, сильный, прыгнет с мостика.
Голос капитана в мегафон:
- Внимание! Готовьсь!
Вниз к подошве волны ухнула "Ладога". А сверху на гребне нависла "Сура". Нос и середина на гребне, корма в воздухе. Слились в диск лопасти винта, брызги мечут. И кажется, что падает на голову пароход. Берет верх инстинкт самосохранения: пятятся боцман и старпом к рубке. Прикроет, может быть. Скрежет металла услышали. И дико вскрикнул кто-то. Совсем рядом ржавый борт "Суры". Ракушки, зеленая борода водорослей. Штормтрапы льдом покрылись, звенят. Люди к балясинам кинулись. Подсаживают. Плотник Саша Васильев по одной стренди, как на тренировке, взлетел. Тень над головой мелькнула. Подумал старпом: "Третий прыгнул. Молодец!"
Опять скрежет. Пронесся вперед ржавый борт. На гребень подняло "Суру". Бешеный диск оголенного винта под задранной кормой. Жарко старпому Зорину. Расстегнул стеганку, лоб ветру подставил. Проверить, сколько на палубе людей осталось. На главной палубе вместо трапа ледяной желоб. На боку съехал. Встреча стальных бортов - не нежный поцелуй: загнуло внутрь фальшборт у надстройки, глыбы льда в пыль раздавило. Сверкает металл, как наждаком чищен. Сгрудились люди у загнутого планшира, делают что-то.
Спешит старпом. Скользит, ушибается. Осколки льда - как скалы острые. Плещется вода по палубе, почему-то с розовой пеной. У загнутого фальшборта лежал матрос Костя Бронов. Самый молодой, салажонок. Он не стонал, а только шевелил губами. Широко раскрыл белые глаза. Без шапки. Расплывалось под головой красное пятно. Вспыхнул злостью старпом Зорин. Растерялись, растяпы! Крикнул сорванным голосом:
- Что столпились? Подымите его!
Угрюмо глянул боцман Танцура. Отвернулся.
- Не кричите! У него придавлены ноги!
И увидел старпом: нет ног у Кости, выше колен закрыл их планширом заваленный фальшборт.
Ударила волна, красный фонтан из-под планшира плеснул. Шевелил белыми губами Костя:
- Ребята, что с моими ногами? Ребята!
Принесли лом, навалились. Согнулся лом, как гвоздь. Ни на дюйм не сдвинулся согнутый планшир!
- Принести домкрат!
- Какой домкрат? Почти к палубе прижало фальшборт.
Стояли, молчали моряки. Захлестывали волны. Дубела одежда. И каждый чувствовал себя виноватым. В чем? В том, что не он лежит под фальшбортом, а товарищ? А старпому Зорину и много лет спустя казалось, что упустил он что-то, не так сделал.
Принесли чехол со шлюпки. Зачем? Так лучше будет. Костя уже не стонал. Море, белые волны, серое небо в стеклянном взгляде.