Явление шестое
Те же и Тишка.
Подхалюзин . Прибери тут все это. Ну, пойдемте, Сысой Псоич!
Тишка хочет убирать водку.
Рисположенский . Постой, постой! Эх, братец, какой ты глупый! Видишь, что хотят пить, ты и подожди… ты и подожди. Ты еще мал, ну так ты будь учтив и снисходителен. Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью.
Подхалюзин . Пейте, да только поскореича, того гляди, сам приедет.
Рисположенский . Сейчас, батюшка Лазарь Елизарыч, сейчас! (Пьет и закусывает.) Да уж мы лучше ее с собой возьмем.
Уходят. Тишка прибирает кое-что; сверху сходят Устинья Наумов– на и Фоминишна. Тишка уходит.
Фоминишна . Уж пореши ты ее нужду, Устинья Наумовна! Ишь ты, девка-то измаялась совсем, да ведь уж и время, матушка. Молодость-то не бездонный горшок, да и тот, говорят, опоражнивается. Я уж это по себе знаю. Я по тринадцатому году замуж шла, а ей вот через месяц девятнадцатый годок минет. Что томить-то ее понапрасну! Другие в ее пору давно уж детей повывели. То-то, мать моя, что ж ее томить-то!
Устинья Наумовна . Сама все это разумею, серебряная – да нешто за мной дело стало; у меня женихов-то, что борзых. Да ишь ты, разборчивы они очень с маменькой-то.
Фоминишна . Да что их разбирать-то! Ну, известное дело, чтоб были люди свежие, не плешивые, чтоб не пахло ничем, а там какого ни возьми, все человек.
Устинья Наумовна (садясь) . Присесть, серебряная. Измучилась я нынче день-то деньской; с раннего утра словно отымалка какая мычуся. А ведь и проминовать ничего нельзя, везде, стало быть, необходимый человек. Известное дело, серебряная, всякий человек – живая тварь: тому невеста понадобилась, той жениха хоть роди, да подай, а там где-нибудь и вовсе свадьба. А кто сочинит? – все я же. Отдувайся одна за всех Устинья Наумовна. А отчего отдувайся? Оттого, что уж так, видно, устроено, от начала мира эдакое колесо заведено. Точно, надо правду сказать, не обходят и нас за труды: кто на платье тебе материи, кто шаль с бахромой, кто тебе чепчик состряпает, а где и золотой, где и побольше перевалится – известно, что чего стоит, глядя по силе возможности.
Фоминишна . Что говорить, матушка, что говорить!
Устинья Наумовна . Садись, Фоминишна, ноги-то старые, ломаные.
Фоминишна . И, мать! некогда. Ведь какой грех-то: сам-то что-то из городу не едет, все под страхом ходим; того и гляди пьяный приедет. А уж какой благой-то, Господи! Зародится же ведь эдакой озорник!
Устинья Наумовна . Известное дело: с богатым мужиком, что с чертом, не скоро сообразишь.
Фоминишна . Уж мы от него страсти-то видали! Вот на прошлой неделе, ночью, пьяный приехал: развоевался так, что нб-поди. Страсти, да и только! Посуду колотит… "У! – говорит, – такие вы и эдакие, убью сразу!"
Устинья Наумовна . Необразование!
Фоминишна . Уж и правда, матушка! А я побегу, родная, наверх-то, Аграфена-то Кондратьевна у меня там одна. Ты, как пойдешь домой-то, так заверни ко мне, я тебе окорочек завяжу. (Идет на лестницу.)
Устинья Наумовна . Зайду, серебряная, зайду.
Подхалюзин входит.
Явление седьмое
Устинья Наумовна и Подхалюзин.
Подхалюзин . А! Устинья Наумовна! Сколько лет, сколько зим-с!
Устинья Наумовна . Здравствуй, живая душа! Каково попрыгиваешь?
Подхалюзин . Что нам делается-с. (Садится.)
Устинья Наумовна . Мамзельку, коли хочешь, высватаю!
Подхалюзин . Покорно благодарствуйте, – нам пока не требуется.
Устинья Наумовна . Сам, серебряный, не хочешь, приятелю удружу. У тебя ведь, чай, знакомых-то по городу, что собак.
Подхалюзин . Да, есть-таки около того-с.
Устинья Наумовна . Ну а коли есть, так и слава тебе Господи! Чуть мало-мальски жених, холостой ли он, неженатый ли, вдовец ли какой – прямо и тащи ко мне.
Подхалюзин . Так вы его и жените?
Устинья Наумовна . Так и женю. Отчего ж не женить? И не увидишь, как женю.
Подхалюзин . Это дело хорошее-с. А вот теперича я у вас спрошу, Устинья Наумовна, зачем это вы к нам больно часто повадились?
Устинья Наумовна . А тебе что за печаль! Зачем бы я ни ходила! Я ведь не краденая какая, не овца без имени. Ты что за спрос?
Подхалюзин . Да так-с, не напрасно ли ходите-то?
Устинья Наумовна . Как напрасно? С чего это ты, серебряный, выдумал! Посмотри-ка, какого жениха нашла! Благородный, крестьяне есть, и из себя молодец.
Подхалюзин . Да за чем же дело стало-с?
Устинья Наумовна . Ни за чем не стало! Хотел завтра приехать да обзнакомиться. А там, обвертим, да и вся недолга.
Подхалюзин . Обвертите, попробуйте, – задаст oн вам копоти.
Устинья Наумовна . Что ты, здоров ли, яхонтовый?
Подхалюзин . Вот вы увидите!
Устинья Наумовна . До вечера не дожить! Ты, алмазный, либо пьян, либо вовсе с ума свихнул.
Подхалюзин . Уж об этом-то вы не извольте беспокоиться, вы об себе-то подумайте, а мы знаем, что знаем.
Устинья Наумовна . Да что ты знаешь-то?
Подхалюзин . Мало ли что знаем-с.
Устинья Наумовна . А коли что знаешь, так и нам скажи; авось язык-то не отвалится.
Подхалюзин . В том-то и сила, что сказать-то нельзя.
Устинья Наумовна . Отчего ж нельзя, меня, что ль, совестишься, бралиянтовый? Ничего – говори, нужды нет.
Подхалюзин . Тут не об совести дело. А вам скажи, вы, пожалуй, и разболтаете.
Устинья Наумовна . Анафема хочу быть, коли скажу – руку даю на отсечение.
Подхалюзин . То-то же-с. Уговор лучше денег-с.
Устинья Наумовна . Известное дело. Ну, что же ты знаешь-то?
Подхалюзин . А вот что-с, Устинья Наумовна: нельзя ли как этому вашему жениху отказать-с?
Устинья Наумовна . Да что ты белены что ль объелся?
Подхалюзин . Ничего не объелся-с! А если вам угодно говорить по душе, по совести-с, так это вот какого рода дело-с: у меня есть один знакомый купец из русских, и они оченно влюблены в Алимпияду Самсоновну-с. Что, говорит, ни дать, только бы жениться; ничего, говорит, не пожалею.
Устинья Наумовна . Что ж ты мне прежде-то, алмазный, не сказал?
Подхалюзин . Сказать-то было нечего, по тому самому, что и я-то недавно узнал-с.
Устинья Наумовна . Уж теперь поздно, бралиянтовый!
Подхалюзин . Уж какой жених-то, Устинья Наумовна! Да он вас с ног до головы золотом осыплет-с, из живых соболей шубу сошьет.
Устинья Наумовна . Да, голубчик, нельзя! Рада бы я радостью, да уж я слово дала.
Подхалюзин . Ну, как угодно-с! А за этого высватаете, так беды наживете, что после и не расхлебаете.
Устинья Наумовна . Ну, ты сам рассуди, с каким я рылом покажусь к Самсону-то Силычу? Наговорила им с три короба, что и богат-то, и красавец-то, и влюблен-то так, что и жить не может: а теперь что скажу? Ведь ты сам знаешь, каково у вас чадочко Самсон-то Силыч; ведь он, не ровён час, и чепчик помнет.
Подхалюзин . Ничего не помнет-с.
Устинья Наумовна . Да и девку-то раздразнила; на дню два раза присылает: что жених да как жених?
Подхалюзин . А вы, Устинья Наумовна, не бегайте от своего счастия-с. Хотите две тысячи рублей и шубу соболью, чтобы только свадьбу эту расстроить-с? А за сватовство у нас особый уговор будет-с. Я вам говорю-с, что жених такой, что вы сроду и не видывали; только вот одно-с: происхождения не благородного.
Устинья Наумовна . А они-то разве благородные? То-то и беда, яхонтовый! Нынче заведение такое пошло, что всякая тебе лапотница в дворянство норовит. Boт хоть бы и Алимпияда-то Самсоновна, конечно, дай ей Бог доброго здоровья, жалует по-княжески, а происхождения-то небось хуже нашего. Отец-то, Самсон Силыч, голицами торговал на Балчуге; добрые люди Самсошкою звали, подзатыльниками кормили. Да и матушка-то Аграфена Кондратьевна чуть-чуть не панёвница – из Преображенского взята. А нажили капитал да в купцы вылезли, так и дочка в прынцесы норовит. А все это денежки. Вот я, чем хуже ее, а за ее же хвостом наблюдай. Воспитанья-то тоже не Бог знает какого: пишет-то, как слон брюхом ползает, по-французскому али на фортопьянах тоже сям, тям, да и нет ничего; ну а танец-то отколоть – я и сама пыли в нос пущу.
Подхалюзин . Ну вот видите ли, за купцом-то быть ей гораздо пристойнее.
Устинья Наумовна . Да как же мне с женихом-то быть, серебряный? Я его-то уж больно уверила, что такая Алимпияда Самсоновна красавица, что настоящий тебе патрет; и образованная, говорю, и по-французскому, и на разные манеры знает. Что ж я ему теперь-то скажу?
Подхалюзин . Да вы и теперь то же ему скажите, что, мол, и красавица, и образованная, и на всякие манеры, только, мол, они деньгами порасстроились, так он сам откажется!
Устинья Наумовна . А что, ведь, и правда, бралиянтовый! Да нет, постой! Как же! Ведь я ему сказала, что у Самсона Силыча денег куры не клюют.
Подхалюзин . То-то вот, прытки вы очень рассказывать-то! А почем вы знаете, сколько у Самсона Силыча денег-то, нешто вы считали?
Устинья Наумовна . Да уж это, кого ни спроси, всякий знает, что Самсон Силыч купец богатейший.
Подхалюзин . Да! Много вы знаете! А что после того будет, как высватаете значительного человека, а Самсон Силыч денег-то не даст? А он после всего этого вступится да скажет: я, дескать, не купец, что меня можно приданым обманывать! Да еще, как значительный-то человек, подаст жалобу в суд, потому что значительному человеку везде ход есть-с: мы-то с Самсоном Силычем попались, да и вам-то не уйти. Ведь вы сами знаете: можно обмануть приданым нашего брата – с рук сойдет, а значительного человека обмани-ко поди, так после и не уйдешь.
Устинья Наумовна . Уж полно тебе пугать-то меня! Сбил с толку совсем.
Подхалюзин . А вы вот возьмите задаточку сто серебра, да и по рукам-с.
Устинья Наумовна . Так ты, яхонтовый, говоришь, что две тысячи рублей да шубу соболью?
Подхалюзин . Точно так-с. Уж будьте покойны! А надемши шубу-то соболью, Устинья Наумовна, да по гулянью пройдетесь: другой подумает, генеральша какая.
Устинья Наумовна . А что ты думаешь, да и в самом деле! Как надену соболью шубу-то, поприбодрюсь, да руки-то в боки, так ваша братья, бородастые, рты разинете. Разахаются так, что пожарной трубой не зальешь; жены-то с ревности вам все носы пооборвут.
Подхалюзин . Это точно-с!
Устинья Наумовна . Давай задаток! Была не была!
Подхалюзин . А вы, Устинья Наумовна, вольным духом, не робейте!
Устинья Наумовна . Чего робеть-то? Только смотри: две тысячи рублей да соболью шубу.
Подхалюзин . Говорю вам, из живых сошьем. Уж что толковать!
Устинья Наумовна . Ну прощай, изумрудный! Побегу теперь к жениху. Завтра увидимся, так я тебе все отлепартую.
Подхалюзин . Погодите! Куда бежать-то! Зайдите ко мне – водочки выпьем-с. Тишка! Тишка!
Входит Тишка.
Ты смотри, коли хозяин приедет, так ты в те поры прибеги за мной.
Уходят.
Явление восьмое
Тишка (садится к столу и вынимает из кармана деньги) . Полтина серебром – это нынче Лазарь дал. Да намедни, как с колокольни упал, Аграфена Кондратьевна гривенник дали, да четвертак в орлянку выиграл, да третёвось хозяин забыл на прилавке целковый. Эвось, что денег-то! (Считает про себя.)
Голос Фоминишны за сценой: "Тишка, а Тишка! Долго ль мне кричать-то?"
Что там еще?
"Дома, что ли-ча, Лазарь?"
Был, да весь вышел!
"Да куда ж он делся-то?"
А я почем знаю; нешто он у меня спрашивается! Вот кабы спрашивался – я бы знал.
Фоминишна сходит с лестницы.
Фоминишна . Да ведь Самсон Силыч приехал, да, никак, хмельной.
Тишка . Фю! попались!
Фоминишна . Беги, Тишка, за Лазарем! голубчик, беги скорей!
Тишка бежит.
Аграфена Кондратьевна (показывается на лестнице) . Что, Фоминишна, матушка, куда он идет-то?
Фоминишна . Да, никак, матушка, сюда! Ох, запру я двери-то, ей-богу запру; пускай его кверху идет, а ты уж, голубушка, здесь посиди.
Стук в двери и голос Самсона Силыча: "Эй, отоприте! кто там?" Аграфена Кондратьевна скрывается.
Поди, батюшка, поди усни, Христос с тобой!
Большов (за дверями) . Да что ты, старая карга, с ума, что ли, сошла?
Фоминишна . Ах, голубчик ты мой. Ах я, мымра слепая! А ведь покажись мне сдуру-то, что ты хмельной приехал. Уж извини меня, глуха стала на старости лет.
Самсон Силыч входит.
Явление девятое
Фоминишна и Большов.
Большов . Стряпчий был?
Фоминишна . А стряпали, батюшка, щи с солониной, гусь жареный, драчёна.
Большов . Да ты белены, что ль, объелась, старая дура!
Фоминишна . Нет, батюшка! Сама кухарке наказывала.
Большов . Пошла вон! (Садится.)
Фоминишна идет к двери. Подхалюзин и Тишка входят.
Фоминишна (возвращаясь) . Ах я дура, дура! Уж не взыщи на плохой памяти. Холодной-то поросенок совсем из ума выскочил.
Явление десятое
Подхалюзин, Большов и Тишка.
Большов . Убирайся к свиньям!
Фоминишна уходит.
(К Тишке.) Что ты рот-то разинул! Аль тебе дела нет?
Подхалюзин (к Тишке) . Говорили тебе, кажется!
Тишка уходит.
Большов . Стряпчий был?
Подхалюзин . Был-с!
Большов . Говорил ты с ним?
Подхалюзин . Да что, Самсон Силыч, разве он чувствует? Известно, чернильная душа-с! Одно ладит – объявиться несостоятельным.
Большов . Что ж, объявиться так объявиться – один конец.
Подхалюзин . Ах, Самсон Силыч, что это вы изволите говорить!
Большов . Что ж, деньги заплатить! Да с чего же ты это взял? Да я лучше всё огнем сожгу, а уж им ни копейки не дам. Перевози товар, продавай векселя; пусть тащут, воруют, кто хочет, а уж я им не плательщик.
Подхалюзин . Помилуйте, Самсон Силыч, заведение было у нас такое превосходное, и теперь должно все в расстройство прийти.
Большов . А тебе что за дело? Не твое дело. Ты старайся только, от меня забыт не будешь.
Подхалюзин . Не нуждаюсь я ни в чем после вашего благодеяния. И напрасно вы такой сюжет обо мне имеете. Я теперича готов всю душу отдать за вас, а не то чтобы какой фальш сделать. Вы подвигаетесь к старости, Аграфена Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня образованная, и в таких годах; надобно и об ней заботливость приложить-с. А теперь такие обстоятельства – мало ли что может произойти из всего этого.
Большов . А что такое произойти может? Я один в ответе.
Подхалюзин . Что об вас-то толковать! Вы, Самсон Силыч, отжили свой век, слава Богу, пожили; а Алимпияда-то Самсоновна, известное дело, барышня, каких в свете нет. Я вам, Самсон Силыч, по совести говорю, то есть как это все по моим чувствам: если я теперича стараюсь для вас и все мои усердия, можно сказать, не жалея пота-крови, прилагаю – так это все больше по тому самому, что жаль мне вашего семейства.
Большов . Полно, так ли?
Подхалюзин . Позвольте-с! Ну, положим, что это все благополучно кончится-с, хорошо-с; останется у вас чем пристроить Алимпияду Самсоновну. Ну, об этом и толковать нечего-с; были бы деньги, а женихи найдутся-с. Ну, а грех какой, сохрани Господи! как придерутся, да начнут по судам таскать, да на все семейство эдакая мораль пойдет, а еще, пожалуй, и имение-то все отнимут: должны будут они-с голод и холод терпеть и без всякого призрения, как птенцы какие беззащитные. Да это сохрани Господи! это что ж будет тогда? (Плачет.)
Большов . Да об чем же ты плачешь-то?
Подхалюзин . Конечно, Самсон Силыч, я это к примеру говорю – в добрый час молвить, в худой промолчать, от слова не станется; а ведь враг-то силен – горами шатает.
Большов . Что ж делать-то, братец, уж, знать, такая воля Божия, против ее не пойдешь.
Подхалюзин . Это точно, Самсон Силыч! А все-таки, по моему глупому рассуждению, пристроить бы до поры до времени Алимпияду Самсоновну за хорошего человека; так уж тогда будет она, по крайности, как за каменной стеной-с. Да главное, чтобы была душа у человека, так он будет чувствовать. А то вон, что сватался за Алимпияду Самсоновну благородный-то – и оглобли назад поворотил.
Большов . Как назад? Да с чего это ты выдумал?
Подхалюзин . Я, Самсон Силыч, не выдумал; вы спросите Устинью Наумовну. Должно быть, что-нибудь прослышал, кто его знает.
Большов . А ну его! По моим делам теперь не такого нужно.
Подхалюзин . Вы, Самсон Силыч, возьмите в рассуждение. Я посторонний человек, не родной, а для вашего благополучия ни дня ни ночи себе покою не знаю, да и сердце-то у меня все изныло; а за него отдают барышню, можно сказать, красоту неописанную; да и денег еще дают-с, а он ломается да важничает, ну есть ли в нем душа после всего этого?
Большов . Ну, а не хочет, так и не надо, не заплачем!