– Отец Игорь. Здравствуйте, – застенчивым голосом поздоровался с ним отец Игорь.
"Интересно, что он подумает, если я скажу ему, что он своим звонком сорвал охоту, не дал загубить очередную душу? Надо после отцу Андрею рассказать", – промелькнуло у него в голове.
– Да, отец Игорь.
– Я от вашего друга, – напомнил он.
– Хорошо. Я понял, – Андрей понял сразу, но не торопился и готовился выслушать его.
– Очень странный человек.
Отец Игорь думал, что бы такое сказать, чтобы не обидеть человека. Но Андрей, не возражая ему, согласился:
– Я знаю. Последние два года особенно. Не стесняйся, отец Игорь. Говори как есть. Что с ним? Понимал хоть – о чём речь.
– Я по порядку.
Он явно волновался, пытаясь воспроизвести события встречи с Семёном.
Семён спросил у меня, зачем я пришёл. Говорю: "Могу уйти". "Да нет, – говорит: – останься, если сказать что-то хочешь. Мало ли что может случиться". Спрашиваю осторожно: "Исповедаться не желаешь?" Смотрит с удивлением, взгляд как бы отсутствующий, но понимающий, иначе не спросил бы: "Ты за этим пришёл?" "Да, отвечаю". А он мне: " Рано ещё. С ума сошёл, что ли?" Я ему: "Болезнь тяжёлая. Душу отведи, если плохо. Тяжесть сними с неё". Он ни в какую: "Нет, батюшка, в Бога верю, тебе нет. Посмотришь, я ещё выкарабкаюсь".
Он замолчал. Потом сказал с сожалением:
– Слово-то как он это выговорил: "Назло вам выкарабкаюсь". "Какое же зло нам? Мы только радости преисполнены будем". "Не врите, – возразил мне. – Хочешь сказать – говори. Говори и уходи".
Отец Игорь вздохнул:
– Своенравный. Без духовного воспитания. Грешный человек. Всё что мог, я сделал. Ты бы простился с ним. Скоро уже.
– Спасибо, отец Игорь. Дай бог тебе здоровья.
– Взаимно. Взаимно. Спасибо.
Во время разговора Андрея со священником Андрей слышал, как, отрывисто пикая, пробивался гудок входящего вызова. Попрощавшись со священником, он переключился на него. Телефон продолжал звонить. Андрей прочёл на экране: Маш. Светлова.
"Похоже, срочно! Припозднилась. Вот выпало на её долю. Не позавидуешь".
Он смотрел в смотровое окошечко лабаза. Глаза уже привыкли к темноте, но он ничего не различал. Прильнув ближе к отверстию, поднял глаза вверх, к небу. Вдали, на трудно различимом расстоянии, вырисовывались верхушки деревьев. На ум пришли чьи-то строки: "Тьма заглядывает в очи, что с тобой – не разберёшь. Разглядеть уж нету мочи в тех годах прожитых – ложь".
Торопливый тон Марии прозвучал в темноте коротко и ясно, как сигнал бедствия.
– Андрей, приезжай.
"Вот, – пробежало в голове, – и подвели итоги. Похоже, случилось, а может… Может".
И это "может" в мыслях закружило во всевозможных вариантах. Андрей пожелал, конечно (он никогда не признался бы в этом вслух), чтобы друг умер, а он бы узнал об этом потом, спустя какое-то время. Так бы он остался в памяти вроде как живой. Ещё он не хотел видеть его перед смертью. Уже перед ожидаемой смертью. "Как это бывает? В кино-то я видел. Кто скажет, кто ответит на вопрос: зачем так устроено, что, например, я должен ехать и смотреть другу в глаза, зная, что он умрёт, а я останусь жить? Кто это придумал? Как это произойдёт? Я подойду к нему. Мы посмотрим друг на друга. И кто-то из нас скажет: "Ладно, друг, пока!" Или: "Ну ты это, не заходи ко мне больше. Не звони. Вспоминай только. А увидимся или нет, мы этого не знаем". Куда понесло?"
Андрею в глубине сознания стало стыдно собственных мыслей. В его голосе не было даже намёка на то, что в нём происходит надлом, зарождавший сомнение. Сомнение, что ему надо предпринимать шаги, которые он считает бессмысленными и ненужными. Но он их сделает. Не зная зачем. Есть такая условность у живых людей. Нарастала пустота и нежелание продолжать размышления на эту тему. "А ей, жене, хуже!"
Сохраняя ровность в голосе, он сказал (надо же было что-то сказать):
– Спокойно. Не торопись. По порядку.
А в голове кружило: "Не нелепо ли звучали слова?" И тут же сам себе ответил, подумав: "Ничего, не нелепость!" В такой момент всё звучит естественно и правдоподобно. Разве кто может усомниться, что человеку, стоящему у гроба, в самый этот момент может захотеть засмеяться? А если и так, то расценят, что с ним истерика началась. Тронулся. Тронулся умом. А ведь может человек подумал и что-то припомнил, даже, например, случай из жизни с покойным, когда произошло нечто смешное, такое смешное, что и надо-то только смеяться. И друг вряд ли бы его осудил за это. За то, что он вот так, вопреки устоявшемся традициям, взял и засмеялся. Да были бы вместе, и он бы, несомненно, не иначе, расхохотался. Разве это плохо – вспомнить дружеский жизненный шарж и повеселиться?
Андрей пытался сосредоточиться на разговоре, но все мысли крутились сами по себе, и ему был интересен их ход.
"Когда ещё о таком подумаешь!"
С внутренним усилием он слушал Машу.
– Священник был. Не понимаю. Семён хочет одно сказать, а говорит совсем другое. По нему видно. Как будто другой кто его языком ворочает, а не он вовсе, – и ни с того ни с сего добавила: – Приезжай.
– Да, приеду, – заверил он, – приеду.
Похоже на глупость, но он спросил:
– Считаешь, надо? Всё, прощаемся? Может, поживёт? А-а-а! Как он?
В ответе, которого он ждал, заключалось то многое, что связывало его бренность с бренностью того человека. Понимая, всё же ждал, как бы оттягивая момент. Момент тянувшихся минут, называемых жизнью. Той отсрочки, которой ему было не жалко для этого человека. Если бы она понимала, отсрочка. Он тянул и ждал. Маша произнесла более чем по-человечески, по-бытовому:
– Тогда можно не успеть.
"Вот как в игре. Ты банкрот! Для тебя всё закончилось. Люди подтвердили".
– Еду. Я понял.
Отрывочные слова, которыми выражалась действительность, Андрею показались грубыми и циничными.
"Наверно, так надо, – в мыслях возникла сиюминутная пауза: – кто же, в конце концов, знает, как надо, какими словами говорят, выражаются. Цинично – не цинично. Умирает близкий человек. Вот что цинично по отношению нас к нему или его к нам".
Он снова сосредоточился, прислушиваясь к Маше.
– Заговаривается. Проваливается не в сон, а не знай куда. Вроде в сознании, а говорит посторонние вещи. Рассудок теряется. Временами не узнаёт. Приезжай. Он тебя должен узнать. Пусть тебя узнает.
Она говорила так, будто от этого что-то зависело. И слова звучали, как последняя просьба.
– Пройдёт время, он не поймёт кто. Андрей, я, я…
Она волновалась. Горло сводило, слова прерывались.
– Хочу, чтобы он узнал тебя. Ты один, кто никогда от него ничего не хотел. Ты светлое пятно в его жизни, среди тех людей, кто его окружал.
Андрей сжал пальцами лавочку что есть силы. Захрустело. То ли сухое дерево, то ли суставы.
Как бы ему не хотелось туда ехать. Как внутренне не желал он того. Но он даже мысли не допускал, что может не поехать.
– Через три часа буду, – на всякий случай прибавив полтора часа, сказал он. – Попробую быстрей.
– Наверно, сегодня случится.
Слова прогремели неожиданно. Они встряхнули Андрея.
"Что значит сегодня? – пронеслось в голове. – Время-то к полуночи. Опять нелепый вопрос к самому себе", – подумал он, дослушивая жену друга.
– После, как священник ушёл, мы Даню к моей маме отослали. Отец Игорь настоял: "Пускай подойдёт и до свиданья папе скажет". Мы так и сделали. Тебя ждём.
Глава XIII
Андрей мчался на квадроцикле по ночному лесу. Звук подвывающего мотора, вибрация машины, кочки и ямы лесной дороги заглушали сознание, как у подвыпившего водителя.
Физические и умственные силы были, словно бы искали бури.
Мерещились глаза убитого кабана. Странные тени перебегали дорогу, но торчащие пни и выступавшие из земли, как локти и колени, корни деревьев куда-то подевались. Конусовидная труба света от фары не успевала освещать дорогу. Скорость машины и возможности водителя опережали лучи света, которые часто упирались в стену леса. Как из ниоткуда выползал поворот. Квадроцикл на секунду успокаивал свой гул и затем снова, будто получив передышку, как неугомонный бык вздрагивал, взбеленившись, с усилившимся рвением бросался вперёд.
В доме охотников никого не было. Быстро скинув с себя одежду и надев спортивный костюм, Андрей подошёл к зеркалу.
"Прилично довольно-таки. Умоюсь, намочу волосы, потрясу головой и порядок – за брутального мужчину сойду. А каким мужик должен быть на охоте? Небритый, немытый. Впавшие от нехватки воды в организме глаза и щёки. Острый подбородок и скулы. Мечта женщины, возжелавшей самца-захватчика.
Он сел в автомобиль и повернул ключ. В салоне пахло кожей и жареным мясом от надетого костюма, который впитал этот запах за пару дней висения в доме.
Пятилитровый мотор мягко взревел, набирая мощность на больших оборотах. Прошло несколько секунд, и двигатель бесшумно зашелестел.
"Не буду звонить товарищам. Тоже небось сидят на лабазах. Всматриваются, вслушиваются. По телу мурашки кишат, как вши. Кто вернётся – сам увидит, позвонит".
Машин на трассе было мало. Колёса словно прилипли к асфальту. Управлять автомобилем после квадроцикла было легко. Словно пловцу во время плавания дали снять зимнюю одежду и разрешили плыть вольным стилем. Машина была оборудована рацией дальнобойщиков. Андрей спросил:
– Ребят, кто есть в канале? Дайте обстановку на город.
Из рации незамедлительно раздалось:
– Чистенько. Далеко чистенько. Никого далеко не видел.
Нога нажала на газ. Белая фосфорическая стрелка поползла слева к двенадцатичасовой отметке, сокращая время в пути.
– Принято. Удачки, – отреагировал Андрей. – Дай Бог здоровья всем, кто в канале.
– Да. Здоровье пригодится, – услышал он снова ответ видимо скучающего в пути водителя. – Взаимно. Ближе к городу спроси на всякий.
"Как ни нажимай на педаль газа, – отметил Андрей, – а на этой машине света достаточно". Напряжение наступает часто лишь по вине непредсказуемых водителей, не привыкших думать в жизни и тем более за рулём о дороге.
Время в пути пролетело быстро. Неотвязно преследовала одна мысль: "Как надо зайти? С каким лицом? И как это будет выглядеть? Естественно или неестественно? Прощание? А не получится так, что я к нему приду ещё и ещё? Тогда как? Конечно, дилемма решится сама собой. Не стоит она моих рассуждений". Но всё равно он ничего не мог поделать с собой, и вопросы вились навязчивыми гирляндами.
Он включил радио и автоматическим поиском прослушал, что проигрывается на разных волнах.
Андрей припомнил, что чаще всего, когда события выразительны по своей трагичности, обязательно хочется слушать музыку забойную, где голос певца не голос, а голосище. Фредди Меркьюри, например.
Он попытался припомнить ещё исполнителей, но не мог. Не имея слуха, как следствие было отсутствие в памяти процесса запоминания понравившихся исполнителей и мелодий в том числе.
"Определённо, – думал он, – когда нужно срочно, нужная информация без дела находится где-то на дальних полках сознания. Завтра проснусь – всплывёт".
Заиграла ритмичная дискотечная музыка. Он увеличил громкость
"Не забыть только, если позвонят, убавить громкость".
Впрочем, при порывах ностальгии, недолгой, при перебирании определённых страниц своей жизни ему очень даже нравилась ворошить воспоминания под определённую музыку. И она всегда имелась под рукой на кассете, когда был моложе, и на диске ныне. Но слушать постоянно одну и ту же музыку, как делают другие, он не мог. Он начинал нервничать. Считал, что топчется на одном месте. Он заметил, чем полней жизнь впечатлениями, тем реже приходилось анализировать прошлые события, тем чаще он отказывался от воспоминаний, отгоняя прочь фрагменты, заставлявшие его зацикливаться. Даже большие удачи, на его взгляд, не заслуживали внимания и скорее разоряли, нежели пополняли умственный бюджет, ведя ущербную против личности политику, способствующую проигрышу.
Люди склонны жить воспоминаниями, как в неком трансе, оставаясь при этом очень довольными во время своих путешествий, подставляя себя в представляя себя в мысленных картинках снова и снова, каждый раз иного, нового, обновлённого более ярким эмоциями, твёрдыми амбициями, умудрённого знаниями и опытом. На самом деле отупение и регресс овладевают разумом, если человек поглощён возвышением в самом себе, о котором он непременно напомнит вслух окружающим. Те, кто его не знали и не знают, сочтут это вздором. Как глупо выглядят подобные вещи – знает практически каждый.
Классика – вот музыка, самый настоящий провал – не знаешь куда выведет. Необходимо контролировать себя и уметь отключаться. Без этого не постигнешь её тонкости. И вдохновенную силу. Покой во время грозы.
Глава XIV
В квартире повсюду горел свет. Двери во всех комнатах были открыты настежь. С чем это связано, Андрей не понял. Он посмотрел в освещённое пространство и увидел из прихожей сквозь холл в дальней комнате лежащего спиной к нему друга.
"Хорошо, что так! В глаза сразу не надо смотреть. Возможно, повезёт. Подойду, постою. Ведь если окажется без сознания в тот самый момент, так чудом не назовёшь".
Так надеялся Андрей, пока медленно собирался с мыслями. К нему молча подошла жена Семёна Маша. "Глаза злые. Нет, скорее недобрые. С чего бы?"
Выражение её лица тут же изменилось. Оно было уставшим и растерянным потерявшимся. Андрей сделал шаг. Она не заметила этого. Теперь на её лице появилось осознанное, прояснившееся выражение. словно она знала наперёд, что делать.
Андрей рассматривал друга внимательно, детально, запоминая всё до мелочей, все трещинки скомканной простыни, где их больше, где их меньше. Он откуда-то знал, что больным доставляет порой слишком большое неудобство сморщенное постельное бельё. Видимо, их тело гораздо восприимчивее и болезненнее ощущает всякие неровности и отклонения. На расстоянии казалось, что друг и кровать не были взаимосвязаны. Два отдельных друг от друга предмета. Никакой общности, никакой духовной или материальной нити. Чужеродность – вот что бросалось в глаза.
Маленькая головка, плечики, скорее одно, которое сверху. Нижнее сливалось со спиной. Худенькая ножка лежала внахлёст и была согнута так, словно она собой прикрывала другую, которой не было. Съехавшие набок трусы. Пустота на бёдрах и ягодицах. На месте ягодиц, ставших плоскими, как на лице школьника фингал, выделялось тёмное пятно величиной с кулак, по цвету напоминавшее варёное мясо. По центру пятна зиял свищ: отверстие, крупное, с яйцо, тёмное и отвратительное. Да! После такого о каком сексе задумаешься?
"Так вот как оно выглядит, – Андрей испугался своих мыслей. – В такую минуту и думать об этом".
Трусы и майка обычного размера выглядели, как огромный парашют. Казалось, они были сняты с другого человека. "Самые маленькие надели, и всё равно, как будто под ними нет человека. Ребёнок и тот видится полноценным существом. А он нет! В нём нет, уже не осталось ничего. Жизнь ушла. Осталась плоть. Интересно, о чём он думает? И думает ли вообще?"
В комнату Андрей заходил неуверенно. "Хорошо, – мелькнуло у него, – что снял обувь". Он не хотел нарушать тишину и ступал по полу осторожно и первый раз в их отношениях с необычным молчанием.
Семён лежал и громко, учащённо дышал. Воздух проникал в рот и выходил обратно. Не глубже. Под майкой в плечах подрагивало, словно в них работал маленький безостановочный поршень. Мать Семёна, сидевшая напротив него и пристально смотревшая ему в лицо, тронула его за плечо. Молча подняла глаза, показала, что пришёл посетитель. Семён как лежал, так и неестественно повернул голову на длинной, как у гуся, шее. Кожа натянулась на позвонках, выступающих острыми уголками.
Он смотрел, пытаясь понять кто это. Так показалось в первый миг. Андрей посчитал, что он заранее предчувствовал его визит. И сейчас просто думал, как надо себя вести с гостем в данной, такой непривычной ситуации. Семён улыбнулся страшной, вызывающей ужас улыбкой на худом, измождённом лице. Картина из документального кино с узниками концентрационного лагеря. Вместо изогнутых губ, имеющих такое множество оттенков радости и комфортного состояния, как привыкли все, – нелепый оскал.
Андрей встал. Семён поднял руку, утончённую и похожую очертаниями на большую ложку для супа. Он продолжал улыбаться. Махнул несколько раз развёрнутой ладонью, приветствуя Андрея. Под тяжестью совершённого движения он опрокинулся и повалился снова в то же положение, в котором был.
Андрей подошёл ближе. Встал у ног. Он заметил, как Семён косил глазами со странным извиняющимся выражением. Это всё, что он мог в эту минуту. Потом глаза Семёна блеснули, словно его осенило. Распростёртая на одеяле кисть, скорее даже только пальцы зашевелились в попытке сжаться и разжаться. Это всё, что мог его друг Семён Светлов.
Подошла Маша и поправила трусы. Она тоже обратила внимание на неприглядное зрелище.
Постояв недолго, Андрей вышел из комнаты. На кухне закурил. Жадно затянулся. Повторил крепкие затяжки, как бы приводя восприятие в устойчивую ровность.
Маша села рядом. Она смотрела на Андрея, дожидаясь, когда он что-нибудь скажет.
– Нелепо. Я сейчас понимаю: всё моё сознание заполонили мысли, насколько я здоров и крепок. Я жил, живу и продолжаю жить. Я есть то, что я есть. А он – нет.
– Он тебя узнал, – сбивчиво вмешалась она, – обрадовался. Сколько сил потратил на тебя. Он мать не признаёт. Никого не видит. Он жил в эту минуту. Он понял, что ты есть ты. Как ниточка последняя, ниточка жизни.
Андрей ничего не говорил, лишь смотрел в одну точку. Даже когда он переводил взгляд, казалось, что не он перевёл глаза, а напротив точка сместилась.
– Не могу. Поеду. Одному побыть надо. Пока.
Маша вслед за ним пошла его провожать, но язык Андрея отяжелел, и он не проронил ни слова.
Выйдя из подъезда в темноту, он набрал воздуха полной грудью. Подойдя к машине, остановился. Постоял. Увиденная картина стояла перед глазами.
Завёл двигатель, с места не трогался и продолжал раздумывать не понимая о чём.
Открыл форточку, после этого тронулся. Галька захрустела и добавила к мыслям свои штрихи, наполнив дополнительным смыслом увиденное.
Он поехал не сокращая путь, а, наоборот, по центральным проспектам, хорошо освещённым и не так томившим удручённое состояние. Когда Андрей выехал за город, в темноту, как в тоннель, его внутренний мир сжался в комок. Мысли перестали развиваться, а в голове, как плёнка в кино, прокручивались и прокручивались одни и те же кадры.
Раздался звонок. "Маша, кто же ещё?"
Посмотрел: она. "Маша Светлова".
– Слушаю, Маш.
– Семёна не стало.
Андрей обдумывал, что сказать. Слова куда-то запропастились.
– Соболезную, – он выдержал пауза. – Чем помочь?
– Мы были готовы к этому. А всё равно неожиданно. Внезапно. Раз – и не стало.
– Смерть всегда внезапна. Даже когда ждёшь. Сейчас пустота вокруг тебя образуется. Много пустоты.
Андрей замечал, что говорит чушь, но не знал, какие слова нужны, какие нет. Помолчал. На душе было темно, как в салоне автомобиля. Раньше такого он не замечал.
– Маш, когда не знаешь, как переключиться от мыслей и не знаешь, чем себя занять, требуется выпить. А ты поплачь. Поплачь немного. Созвонимся завтра.
В последний момент он услышал:
– Андрей. Спасибо.