Семён вытащил волоком из багажника два огромных тяжёлых пакета. Многочисленные банки и упаковки с пёстрыми наклейками, свёрток с неугомонными раками вываливались из пакетов. Он с трудом ухватился за ручки пакетов, вытащил их из багажника и взял так, чтобы приноровиться идти с клюшкой. Маша взяла у него ключи, закрыла багажник и машину. Он тяжелон
побрёл к подъезду. В такт медленному шагу он прокомментировал:
– Хорошая разминка. Вот она, проверка на прочность!
Маша отошла на два шага и премило глазела на своего мужчину, на то, как напряглось лицо и сухожилия на его шее. Его лицо стало неестественно маленьким, глаза сузились до щёлочек. Увесистые сумки свисая с рук тяжело налегли на лодыжки, словно мешки на гружёном верблюде. Семён страшно боялся потерять равновесие.
– А ты сможешь идти, если я сверху на тебя сяду?
От волнения, вызванного искренним (как она думала) вопросом, желанием услышать правду и даже почувствовала её, она засветилась звездой. Так иногда днём сияет одинокая звезда в голубом безоблачном небе.
Семён смутился, но как настоящий мужчина не растерялся.
– Знаешь, что смогу, зачем спрашиваешь? Я для тебя луну кувыркаться заставлю.
Машина звезда горела в том же небе и желала затмить свет солнца.
– Давай попробуем.
Семён действительно испугался и, сделав умное лицо, вежливо отказал:
– Нет, неблагоразумно. Пускай нога заживёт, – он увидел её расстроенную гримасу, – или ты вправду хочешь?
С нескрываемой обидой она выдохнула:
– Конечно, я пошутила. Только зачем ты сказал – сможешь? Если не сможешь?
Переваливаясь, он еле шёл. Неудобство, управляться клюшкой и тяжёлыми пакетами разом. Это ещё больше выбивало из сил. Глаза его, наоборот, уже выкатились, лицо запылало румянцем. Он меньше опирался на ногу, чувствуя, что нагрузка критическая. Покосился на подругу. Она не смотрела на него. Он старался быстрее переступать с больной ноги на здоровую, оберегая её. Стоило ей повернуться, он начинал хорохориться.
– Тяжело?
В это время у неё зазвонил телефон. Семён не успел ответить ей на вопрос. Она отбежала позади его на площадку, чтобы поговорить.
Он остановился перед подъездом и решил подождать её.
Она покосилась, подумав, что он подслушивает, и отошла в сторону. Он заметил это, и заковылял к подъезду. Пальцы резало, кровь отлила от них, они онемели и перестали слушаться.
"Чёртова клюшка ещё"! – подумал он. Она мешала достать ключи из кармана. Поставив один пакет на тротуар, быстро поднёс пипку к домофону, с трудом открыл дверь и, протиснулся в проём. Маша разговаривала и смотрела на него, но, сосредоточившись на беседе, думала о другом.
Глава XIII
В подъезде Семён поставил пакеты на пол. Дал наконец крови прилить к пальцам.
Цоканье каблуков – и снова старт и марш. Он торопился, чтобы блеснуть удальством и показать, что он ещё тот залихват. Короткий отдых силы не вернул. Свежих сил хватило только на порыв.
Она же отметила, что за время её разговора по телефону он успел бы подняться. Но Семён только преодолевал первый пролёт лестницы.
Он с трудом поднимался по ступеням. В голове была только одна мысль: "Когда, когда же! Второй этаж. Скорей бы уже, ну. Второй этаж, а лифт на втором не останавливается! Кто придумал отключать кнопки и в кабине лифта, и на этаже?"
Маша обняла его и, вскочив на ступень выше, склонилась над ним, чтобы поцеловать.
Внутри у него заскрипело от натуги, того и гляди лопнет. Он терпел. В глазах от натуги поплыли наслоения, словно органическое прозрачное стекло наплавляли одно на другое, раз за разом.
Маша зашептала:
– Силач ты мой. Дай поцелую. Ты заслужил. Давай скорей. Ну, скорее же! Рука, как змея по песку, потянулась по груди, будто нащупывая, где твёрже, извивами устремилась по животу. Ниже и ниже.
– Безумно тебя хочу.
Семён оступился. Упал. Полетел кувырком, не помогая себе руками, не пытаясь поймать точку опоры. Падение было неконтролируемым. Из пакетов высыпались продукты, с шумом раскатываясь и громыхая по ступеням. Разбилась бутылка с кетчупом, из-под крышки другой полиэтиленовой банки растёкся майонез. Семён лежал, перепачканный. Встать не мог.
– Вставай. Ничего страшного. С кем не бывает.
Семён лежал, лежал с бессмысленным взглядом. Он чувствовал себя как после боксёрского удара.
Её охватил ужас. В таком состоянии она видела человека впервые.
Медленно он начал приходить в себя, видно, не понимая, что произошло.
Прошла минута. Взгляд его прояснился, он начал различать силуэты и контрасты цветов и осознал, что упал. Медленно прокрутил в мыслях последние фрагменты: "Смотри-ка, даже не помню. А ведь о чём-то думал!" Он пытался вспомнить.
– Сейчас встану.
Выставив руки, Семён упёрся в пол. Не обращая внимания на то, что рука была испачкана майонезом, он попытался встать. Одна нога не слушалась, он скорчился от жгучей боли. Снова сел, побледнел, в голове загадками закружили вихри. Возникла картина: изрыгнутая масса кровавого цвета, от багрового до розового.
– С ногой что-то. Не пойму, – он оправдывался. – Не слушается.
Она испуганно, жалея его, сказала:
– Вот и хвалёные врачи. Ты их перехвалил, похоже.
Он повторил попытку, опираясь на здоровую ногу и хватаясь одной рукой за перила, а второй за клюку. Не получилось.
– Помоги!
В его голосе сохранились непримиримость и стойкость. Зрачки помутнели.
Она помогла встать ему на ноги. Он стоял на одной ноге, вторая заметно провисла.
– Может, если совсем плохо, – предложила она, оценив его состояние, – пока не поднялись в квартиру, тебе к жене вернуться?
– Нет-нет. Отпустит. Я чувствую – уже отпускает. Боюсь, вывихнул, а вывих страшнее, чем перелом. Тьфу, опять на больной ноге!
– Ты подумай, – она настаивала. – Я ведь на работе, возиться с тобой не смогу. А дома попросишь жену выйти куда-нибудь, прогуляться до магазина. А мы с тобой побудем. Недальновидный ты, Семён!
– Я терплю, терплю… – плюнул он со злостью. – Но ты чересчур палку перегибаешь.
Она отпустила его, как маленького ребёнка, только вставшего на ноги, чтобы увидеть, что будет дальше.
– Да что ты мне сделаешь? Дойти сам не можешь.
Семён, лишившись поддержки, стал оседать. Неестественно искривлённая больная нога волочилась.
Она увидела на его лице полную беспомощность.
– Прости! Прости! Тебе действительно совсем плохо?
– Подожди.
Маленькие капли пота под глазами, на висках, укрупнялись, будто делали выжимку.
– Дай сяду.
Сев на ступеньки, он словно отстранился от мира. Глупое, отсутствующее выражение лица выглядело отвратительным и отталкивающим.
Через десять минут он успокоился. Попробовал ещё раз. Не в состоянии пошевелиться он попросил:
– Соседей зови на помощь.
– Как соседей?! Каких соседей?! Ты с ума сошёл? Брату позвони, друзьям. У тебя их немало. А подбирать с пола кто будет? Мыть? Может, и жену сразу прихватят по пути. Убраться надо на площадке. Так же не оставишь, – она возмущённо ткнула на пролитые жидкости.
– Дура ты.
– Не дура. Я себя люблю. И ценю. Если могу не делать, зачем неволить себя?
Они замолчали.
Глава XIV
Приехал брат Эдик. В широченных шортах, сланцах и майке на два размера больше с надписью: "I’m sorry – nothing is sacred" ("простите – ничего святого"). В уголках губ виднелись остатки слюны, крошек, какого-то напитка.
Он нервно дышал и задавался вопросом, как такое могло случиться. В сторону Машки смотрел, когда был уверен, что она на него не смотрит. С трудом они завели Семёна в квартиру и уложили на кровать.
Собирая продукты и раскладывая их по пакетам, присвистывал, любуясь понравившимся лакомством. Шоколадку с золочёной надписью на обёртке сунул в карман.
После занёс собранное в квартиру. Вернулся на площадку, аккуратно собрал склянки и выбросил их, затем вымыл пол в подъезде.
Завершив уборку, он вошёл в комнату, ожидая указаний. Семён молча смотрел на него.
Тогда Эдик решился первым заговорить с братом. Не зная, где расположиться в комнате, он нелепо встал посередине. Теперь он не знал, куда деть болтающиеся руки. Он поднял руки вверх, медленно опустил их за голову, сцепил пальцы. Этой созданной из ладоней пригоршней он поддерживал затылок. В подмышках виднелись рыжеватые волосы, отражающие солнечный свет.
Семён заметил только это. Ему почему-то показалось, что у брата в настоящий момент там должно попахивать.
"Странно! О чём я думаю в эту минуту? Неужели не о чем больше подумать? Чертовщина какая-то!"
Он отогнал мешавшие сосредоточиться мысли. Эдик же пытался увлечь его, чтобы тот разделили его радость.
– Семён, я машину-то купил – огонь! И здесь, в России, можно отлично выбрать и купить. А все – Германия, Германия. Надо захотеть. Первый раз в жизни, новую!
Семён не слышал. Между ними была пропасть, в которой потонули бы многие миры, а не только слова Эдика, улетевшие в никуда. Он махнул рукой – не до тебя!
"Понимает ли, что произошло у меня? Кретин! Бестолочь! Задумывался ли? Он – мой брат! Что происходит в жизни в ту минуту, когда он об этом подумал?"
– Ладно, пойду. Звони, если что надо будет.
Это было всё, что услышал и чем подытожил тяжёлую думу Семёна брат. Направившись к выходу, он боком повернулся к лежащему Семёну. Шорты облегали полное бедро, и сквозь материю был виден прямоугольник шоколадки.
– Давай-давай, – одними губами проводил его Семён.
Протянуло сквозняком. По подъезду были слышны шаги. Кто-то проскакивал по нескольку ступенек. В окно были слышны пиканье подъездной двери, щёлкающий стрёкот стартера. Тюкающий звук мотора взмывал и удлинялся в сплошную звуковую нить.
Глава XV
Маша гремела посудой на кухне. Гробовая тишина раздражала её. Включать телевизор она благоразумно не стала. Зловещее чувство пронизывало её. Семён не окликал, не спрашивал, не разговаривал с ней. Она зашла в комнату. Он умиротворённо лежал, положив под голову руки. Увидев её переживающий взгляд, Семён улыбнулся.
"Пришёл в себя! Можно и поговорить".
– Ты и ему машину купил?
Семён ошалел. Вот над чем она ломала голову. Показывая, что это пустой разговор, он сказал:
– Да, купил. Я ему давно обещал. Он облокотился и положил голову на руку.
Вопреки ожидаемому, она его поддержала:
– Разве это плохо? Я всегда считала, если можешь помочь – помогай обязательно, – но скажи, почему ему новую, а мне нет?
– И тебе новую.
– Нет, мне не новую, – она возразила, отстаивая свою позицию.
Семён стал объяснять:
– Полторы тысячи пробег, на гарантии. Человек на постоянное место жительства за границу укатил. Чем она не новая?
– А тем, я не говорила тебе? Она уже была в употреблении. Прежний владелец, может, обожрётся чего и пукает. Негативная же энергетика! Она может через мою ауру положительную пройти, вместо того чтобы излучать позитив. Мой организм должен защищаться и бороться с чужим влиянием.
– Отстань, Маняш. Честное слово – не до машины.
Этот вопрос казался ему ничтожным.
– Всегда так. Как серьёзный разговор, ты его обрубаешь. С тобой нельзя до конца договорить. Интересно, в бизнесе ты тоже упрямый такой?
Он откинулся на подушку, закрыл глаза, показал, что не хочет и не может больше говорить.
Глава XVI
Ему было скучно лежать одному, и он помышлял переехать домой к семье. Семён грустил, не имея возможности видеть маленького Даню. Сюда привезти его – он даже и не думал. Не хотел ранить ребёнка.
Вероника, старшая дочь, росла и менялась с каждым днём. Стоило неделю не видеть его, как изменения становились очень заметными. Перемены и радовали, и настораживали. Дочери было столько же лет сколько было Машутке, когда они познакомились.
Это обстоятельство вызывалов в нём некую ассоциацию с собой. Мораль его тоже похрамывала, и он признавался себе в том. Он хотел бы понаблюдать за дочерью, но если бы ему представился такой случай, наверное бы отказался. Почему-то он думал, что, кроме стыда за дочь, его ничего не ждёт.
Семён вспомнил, как однажды, подъезжая к дому, обратил внимание на двадцатилетнего "сорванца", как он в уме его назвал, обнимавшего за талию длинноногую козочку-ровесницу. Она стучала по асфальту своими копытцами. Затем сели на полированный капот дорогой спортивной машины. Сорванцом он, конечно, не был. На худых руках – огроменный будильник на браслете в крупный узор. Очки в роговой оправе. В воспоминаниях о детстве осталось: один раз надень очки – и на всю жизнь очкарик. А на нём сейчас – ценности жизни. Девчонка ластилась к нему. Он отвечал ей тем же, пощипывая за попку, пальцами массируя её крепость ягодиц. Им нравилась игра.
Только он прошёл мимо них, как ему навстречу бежит дочь: "Привет, папуль".
"Конечно, привет".
Она, как солнечный зайчик, прильнула к его щеке, тёплыми губами неумело шлёпнула поцелуйчик.
"Ребёнок же ещё".
Он сновал посмотрел на ту яркую парочку.
И тут его ребёночек машет им рукой: "Хай, хай".
Вида он не подал, спросил только: "Кто это"?
"Мы дружим", – ответила дочь.
И там, где у него стояла точка, теперь появились запятые, знаки вопроса и много ещё каких знаков, с которыми пришла пора сдружиться.
"Как дружим"?
"Один мальчик и две девочки, – невинно и просто ответила дочь, – а что тут плохого?"
Тогда он сильно разозлился. Сорванец, верно, не желая ущемить отца в своих правах, не стесняясь, также проверил крепость попы и его дочери. С того времени он решил, что нравственность по сути не догма, которая помогает избежать непорядков, а сито, через которое просеивают и отсеивают нужное или ненужное.
Днём Семён лежал на диване и смотрел телевизор.
Перед ним на столике лежал открытый ноутбук, время от времени он обновлял картинку. В офис после падения он прекратил пока наведываться.
Зазвонил телефон. Он посмотрел на экран и посветлел.
– Да, моя курочка!
Её вкрадчивый голос творил чудеса.
– Цыпа, как ты там без меня?
– Жду, – как стойкий оловянный солдатик доложил он.
– Я слегка огорчить хочу тебя.
– Как? – весь оловянный солдатик растёкся.
– Подругу тысячу лет не видела. Ей её мужчина кольцо с камнем подарил. Она хочет показать мне. Вот. Поеду посмотрю. Чтобы знать – чего хотеть. Настоящая женщина, она всегда чего-то должна хотеть.
– Хорошо, только недолго, – сказал он нежно и трогательно, подражая ей, – я с ума схожу от одиночества. Тебя рядом нет, нога будто сильней ноет.
– А ты выдумщик такой! Чего только не придумаешь, лишь бы меня завлечь в свои сети. А я слабенькая, маленькая девочка, не могу сопротивляться твоим чарам. Пользуешься мной, как хочешь. Хорошо, как закончу свои девчоночьи секреты, в тайничок самую большую тайну спрячу и сразу к тебе.
– Какая такая большая тайна.? – спросил он шутливо и насторожился.
– Большая, – Она о чём-то подумала, – это моя большая необъяснимая любовь к тебе. Ну, – пропела она гнусавенько, как ню, – не скучай.
– Пока! – раздосадованный, он выключил телефон и уставился на него. Телефон ему был без надобности.
Глава XVII
– Кушать будешь? – предложила Маша Семёну.
"Третий день одно и тоже. Она предлагает так, будто голосом кормит. Прелесть и любезность ограничивались этим предложением. Уж не домой ли к жене перебраться?" – назойливо штурмовали его собственные соображения.
– Я в больнице полуфабрикатов наелся, – отреагировал он, – приготовила бы чего-нибудь.
– Привереда ты. В ресторан не ходим: с клюшкой не хочешь позориться. Заказывать в ресторане вкусненького тоже не хочешь. Набрала самого лучшего и не угодила.
– Свари щей, борща. Чтобы пахло. Тарелку хоть постных съесть. Чтоб ещё хотелось!
С минуту смотря на него, она любезно предложила:
– Давай жене твоей позвоним? и уже с горечью добавила: – Она небось с ума сходит – суп некуда девать.
– Отстань от жены. Привязалась к ней!
Она поспешно перевела разговор на другую тему.
– С бабкой Антониной созвонилась. Заняла очередь. Будь готов. А то и отношения дают трещину. Не в себе что-то ты. Похоже, не успел приехать, завистники солью дорогу тебе посыпали. Без Антонины не справимся.
Он твёрдо решил возобновить посещение семьи, надеясь извлечь несколько выгод из того. У него было непреодолимое желание съесть супа, кусок мяса, даже сваренного в домашних условиях риса или излюбленных макарон, которые он мог есть каждый день. Купленные в магазине (приготовленные там же) вызывали отрыжку, а ещё ими нельзя было наесться. Набить живот – да, полноценно поесть – нет.
Следующая выгода – остаться одному. Только дома он мог уединиться. Всё: стены, потолок, пол, запах, мебель, даже тень в окне кабинета – располагало размышлениям и сопутствовало им. Присутствие домочадцев не мешало, напротив, успокаивающе укутывало покровом единения и гармонии. В других местах его настигало напряжение. Конечно, он мог работать, и подолгу. И забываться. И свыкся бы. Но зачем?
Не счастье ли строить умственную схему, двигать в своём воображении проект и прерваться, заметив стоящего рядом Даню с протянутым апельсином. И со скоростью молнии (нет, быстрее) догадаться, даже не догадаться, а почувствовать, что апельсин надо почистить и разломить напополам. Одну ему, другую мне. Иначе он обидится, если я не оставлю себе. Ведь он угощает!
Днём Семён уехал в больницу. Переходя из одного кабинета в другой, натыкался на незнакомые лица, а порой уже и узнаваемые. Иногда думал: "А надо ли здороваться с теми, кто изо дня в день попадается навстречу, ведь с ними меня роднит некая близость?" И шарахался: "Какая близость?! Что меня может с этими людьми сближать? Нет, только не это".
В больнице, нет, не в больнице, а ещё за сто метров до неё, он мрачнел. Здесь витал особый дух. Как это понять? Он сравнил. Перенаселённое людьми морское побережье: визжанье, крики, гомон, сон и дрёма в полузабытьи, взмахи, прыжки, бег или плавная размеренная ходьба вдоль берега – всё совершается под действием чего-то, что объединяет этот коктейль в одно. Радость и счастье будто обрушиваются, сваливаются на человека. Солнце и море: на тебе счастье – в тираж!
Семён пугался навязчивой мысли под воздействием процедур. Редкий раз он угадывал пациентов, похожих на него. Они были другие, отличались от большинства. И как бы они не одевались просто и неброско, он безошибочно их распознавал. Когда он видел таких, ему становилось легче, и он слегка успокаивался. Они не верили тому, что очутились здесь. Их мало, но они были.
Около пяти часов вечера он вернулся домой.
"Возвращение блудного папы", – окрестил он своё возвращение, но не озвучил его.
Эмоциональные выпады, повышение голоса для убедительности, иронию никогда не показывал детям. Постепенно опыт перерос в привычку. Привычка – в образ жизни.
Позднее, на ночь глядя, приехала маленькая Маша.
Во время прогулки по парку она описывала ему свою скуку и тошноту от одиночества.