"Не думала я, что так земля красива, покуда мне не улыбнулся ты", - признается певица.
Сам того не ведая, Тимоха поднялся и пошел следом, завороженный заклинанием: покуда мне не улыбнулся ты, покуда мне не улыбнулся ты, покуда мне не улыбнулся ты…
А потом… Только впоследствии, вспомнив в отдельности каждый маленький миг из тех нескольких секунд, Тимоха поймет свою ошибку и назовет себя придурком. Надо было кинуться сразу, а он стоял и глядел. И запоздал на одну или две секунды.
Ах эти высокие модные каблуки! Как хорошо пристукивают они, когда не надо торопиться. Но вот парень и девушка пошли через улицу, вернее - побежали, пытаясь прошмыгнуть перед трамваем. Каблук скользнул по мокрому рельсу, и девушка с разбегу грохнулась на землю. Она пыталась тут же вскочить, но боль или ужас перед близким трамваем сковали ее. Спутник ее благополучно пересек улицу, только там обернулся.
Вот сейчас… Только тут Тимохе как бы извне поступила команда выскочить на мостовую и в три больших прыжка оказаться около упавшей. Еще какая-то доля секунды понадобилась, чтобы рывком поднять ее. Еще какая-то доля секунды, чтобы оттолкнуть ее в сторону. Водитель трамвая пытается тормозить, но колеса легко скользят по мокрым рельсам. Одной доли секунды не хватило… Самому себе. Тимоха еще слышал истеричную ругань водителя трамвая. Чье-то оправдание: "Я же не нарочно упала". Чье-то замечание: "А его никто не просил". Чье-то удивление: "Повезло парню. Мог же прямо под колесо". Потом еще слышал, как пронзительно сигналит машина скорой помощи, но тут фонарь над головой стал качаться, мигать, расплываться и сделалось необыкновенно тихо…
Через два дня в палату, где лежал Тимоха, пришла та самая девушка. Постояла у двери, потом подошла, села на стул и уставилась на Тимоху долгим вопросительным взглядом. Словно хотела узнать все сразу: кто он, откуда, почему под трамвай бросился он, именно он, а не кто-то другой… Но не спрашивала, а только смотрела. Тимоха тоже смотрел на ее простенькое лицо и неожиданно подумал: не забреди он в тот переулок, разве знал бы, что есть на свете и вот этот человек. Могли бы прожить всю жизнь и ни разу не встретиться…
- Я Лена Вожаева, - сказала наконец девушка. - Учусь в педагогическом, четвертый курс иняза. А вы - Тимофей Кондашин?
- Не вы, а ты, - поправил Тимоха. - Мы теперь вроде родственников стали.
- Ладно, пусть будет так, - согласилась она. - Вам очень больно?
Тимоха хотел засмеяться и сказать, что на такие царапины никогда не обращал внимания. Но смех не получился.
- Больно, - признался он. - Но врачи говорят, что страшного ничего нет, только головой стукнулся. Через неделю выпишут.
- Я эти два дня просто не нахожу себе места. Как преступница, - опять заговорила она, отделяя паузами слова.
- Это так, - согласился Тимоха. - А твой кавалер хорош!
- Что? - не поняла она.
- Да ничего.
- Зря вы так! - загорячилась Лена. - Он музыкант, очень хороший музыкант. Его руки как произведение искусства. Он не видел… Понимаете, не видел, что я упала.
Тимохе стало смешно. Он тут же посмотрел на свои руки: пальцы короткие, толстые, ногти сбиты, на ладонях буграми старые мозоли…
- Каждому человеку, - назидательно заметил он, - раз в год или раз в жизни надо делать что-то необычное. Даже музыкальными руками. Тогда есть смысл. Ты понимаешь меня, Лена Вожаева?
- Вы странный, - остановила его Лена. - Странный… Трудно понимаете других. Это несправедливо.
Она всхлипнула.
- Здрасте! - удивился Тимоха. - Я ж просто так сказал, для разговора. Мне-то какое дело до твоего парня?
- Можете говорить и думать что угодно. Это ваше право.
"Ну и пусть, - решил Тимоха, когда Лена ушла. - Я вам ни сват, ни брат, обижаться на меня нет никакого смысла".
Но вскоре он уже думал, что Лена в какой-то мере права: за свой поступок он потребовал награды - исключительного права судить и осуждать. Вот она и обиделась. А между прочим…
Между прочим, подумал Тимоха, наши отношения должны быть особенные. Они скреплены пролитой кровью. Он еще раз повторил это "пролитой кровью" и чертыхнулся: какая дрянь в голову лезет!
Боль накатывается волнами. С час было хорошо, а теперь будто горячую железяку приложили к боку. Тимоха скрипел зубами и тоскливо смотрел на белый потолок. Нет, это не потолок, это снег белый. Ну, конечно, снег… А Тимоха ползет по этому снегу…
Пришла сестра, поставила укол, и он затих. Боль слабела. Он скрестил на груди руки и неотрывно смотрел, как медленно-медленно перемещается по стене солнечное пятно. Но скоро и это занятие надоело. Тогда Тимоха стал вспоминать самые интересные случаи из своей двадцатишестилетней жизни. Вроде сочинять биографию. Я, Кондашин Тимофей Петрович, родился в одна тысяча девятьсот…
Случаев вспомнилось несколько.
Первый случай. Это когда он ехал с одним дружком на самый север Урала…
Второй случай. Это когда он работал мотористом на буровой в Тюменской области…
Третий случай. Это когда он плавал в Карском море и однажды пароход был раздавлен льдами…
Четвертый случай. Это когда он в прошлом году ехал отдыхать в Крым, познакомился в поезде с веселой компанией и на подъезде к Крыму остался без кошелька и чемодана…
Пятый случай. Это когда опять работал на буровой. Во время аварии полез в самое пекло, и после начальник партии сказал ему: "Ты не обижайся, Тимоха, но так везет только дуракам".
Шестой случай. Это когда мать слезно умоляла его вернуться домой, поскольку одной ей совсем невмоготу. Недели две он промаялся на хуторе и подался в город, на завод. Мать согласилась, строя свой расчет: женится, получит квартиру, ее заберет с хутора нянчить внуков…
Седьмой случай… Интересно бы, думает Тимоха, глянуть сейчас на того парня. Я бы сказал пару ласковых!
Что бы он сказал - этого Тимоха пока не знает…
К вечеру пришел еще один посетитель. Наладчик Михеев. Он удивил Тимоху гостинцами: четыре воблы, кулек конфет "Тузик" и огромный ананас.
- А это откуда? - спросил Тимоха.
- Племяш из Африки приехал. Работает там, - пояснил Михеев.
- Ну и как?
- В Африке-то? А что? Африка она есть Африка, - Михеев тихо засмеялся. - Нашего человека хоть в снег закопай, хоть в печь сунь - везде обживется.
- Надо же! - Тимоха вертел в руках ананас. - Из самой Африки!
- Да ладно тебе! - сказал Михеев. - Здоровье как и вообще? В цехе про тебя только и разговор. Герой, говорят. Не побоялся и все другое.
- Обыкновенный случай. Любой бы…
- Не скажи, - возразил Михеев. - Не всякий рискнет, хоть и случай будет. Тут уж нечего смущаться.
Слушая Михеева и отвечая ему, Тимоха вдруг обнаруживает, что за полгода работы вместе он не сумел как следует разглядеть старого наладчика. А у него, оказывается, очень выразительное лицо. И доброе. Как у врача или учителя. "Вообще-то я совершенно не знаю его в остальном, кроме работы, - решил Тимоха. - А у него племянники запросто в Африке живут… И других не знаю. Выходит, я и в самом деле еще не иду к людям, а от людей…"
Молчание Тимохи старый наладчик понял по-своему.
- Может, тебе трудно разговаривать? - спросил он. - Так ты молчи. Я просто посижу и посмотрю на тебя. А хочешь - сказку расскажу?
Полгода назад, когда с направлением отдела кадров Тимоха явился в механический цех и разыскал Михеева, старый наладчик долго и хмуро разглядывал нового ученика. "Что делать умеешь?" - спросил наконец. Тимоха не без удовольствия перечислил места прежней работы, называя полностью управления, партии, пароходства, отряды и все другое. После каждого названия Михеев удивленно всплескивал руками и небольшое сухощавое лицо его делалось то восторженным, то вопросительным, то печальным. "Во как тебя кружило!" - восхитился Михеев. И тут же добавил: "А я дальше нашей области, считай, не и был". Тимоха снисходительно похлопал домоседа по плечу. "Ничего, папаша, к весне рванем в вместе северные края!" - "Ага, рванем", - согласился Михеев и спросил: серьезно ли намерен Тимоха учиться наладке станков. Если серьезно, то готов Михеев содействовать, а если нет, шел бы он, Тимоха, восвояси… Тяжкой была эта учеба. Но странное дело, чем больше мурыжил Михеев Тимоху, тем в больший азарт вводил. И только временами, все реже и реже, накатывалась на Тимоху тоска по дальней дороге. "Корни в землю пущаешь", - определял Михеев…
- Как там токари наши? - спросил Тимоха. - Витька, поди, злится на меня? Не успел я станок ем доделать.
- Ты не успел, так я поспел, - улыбнулся Михеев. - Работает станок.
- Ты им привет передай. Ладно?
- Да они тут, - Михеев указал на окно. - Мы во пришли, а пустили одного…
Прошел еще один муторный больничный день. Тимоха не ждал, что обиженная Лена Вожаева придет снова. Но она пришла, и было видно, что тот разговор не принят так близко к сердцу, как казалось Тимохе. Она разложила на тумбочке свертки, села рядом с кроватью. Тимоха оживился, привстал.
- О том, что я наплел, стоит забыть, - сказал он.
- Я уже забыла, - ответила она.
- Хорошо, - успокоился Тимоха. - У меня вчера гости были. Михеева сюда пустили, а ребята внизу околачивались. У Михеева, оказывается, племянник в Африке живет. Представляешь, в самой Африке!
Сказал это торопливо, чтобы она скорее поняла, как это здорово, что Михеев пришел в больницу, а с ним - ребята с токарного участка.
- Почему вы не расскажете о себе? - спросила Лена. - Впрочем, я не настаиваю, но все же интересно.
А сама пристально смотрит на Тимоху, опять удивляясь слишком грубой отделке его лица. Будто природа, заботясь о силе и прочности своего создания, не обратила внимания на мелочи, походя приладила неопределенного цвета глаза, пришлепнула какой-то нестандартный нос…
- Слушай, Лена, - сказал Тимоха. - А если бы тогда не я оказался, а совсем другой?
- Пришла бы я в больницу? Конечно!
"Ну вот, - загрустил Тимоха. - Сейчас начнется: долг, обязанность".
- Я обязана просто, - сказала она. - Это мой человеческий долг.
"Вот чертовка! - удивился Тимоха. - Мысли угадывает!"
- Как кавалер твой поживает? - спросил он и усмехнулся. - Или с перепугу тоже в больнице лежит?
- Зря вы так, Тимофей, - опять заторопилась Лена. - Он хороший. Вы просто не знаете его. Вот я познакомлю вас, и вы поймете. Впрочем, мы вот что сделаем. Через неделю у Игоря авторский концерт в филармонии. Завтра я принесу вам билеты.
- Ладно, приноси, - разрешил он. - Только сам я не пойду. Милое дело! Из-за него я тут валяюсь - и на концерт. Да в гробу я видал его музыку!
И сразу без перехода:
- У меня тоже девчонка была. В армию уходил, договорились: ждать станет. Так нет, через год замуж выскочила. На черные кудри позарилась! А этот кудрявый как выпил - так бить. Представляешь? Я-то не знал, да и какое мне было дело следить, как ее жизнь получается. Потом мать мне давай рассказывать… Ее встретил - старуха старухой. Жалко стало. Залучил кудряша в укромное место и врезал… Ох, врезал! Потом сидим с ним, мораль ему читаю. Гад ты, говорю, ползучий! По твоей, говорю ему, милости мотаюсь я теперь, полсевера прошел, чтоб забыть ее. А ты? Еще хоть пальцем, говорю ему, тронешь ее - убью!
Лене Вожаевой стало страшно. Вздрагивая при каждом слове, она представляет, как можно изувечить вот такими кулаками, как у Тимофея.
- Так вы еще любите ее? - для чего-то спросил она.
- Не знаю. Просто жалко… Мне всех жалко, - Тимоха помолчал. - Как-то я собачонку подобрал. Это еще мотористом на буровой работал. Белкой звал. Шустрая такая, хвост кренделем, морда лисья. Все понимала… Раз волки меня прищучили, так она…
- Боже мой! - шепчет Лена и в ужасе закрывает лицо.
- Так она, говорю, кинулась на них. Отвлекла, то есть. Я тем временем успел патроны с картечью достать… Ревел я потом по Белке. Как по человеку…
И опять без перехода:
- Ты вот про Игоря своего сейчас думаешь. Пригляделась бы к нему… А? Вообще-то мне все равно.
- Вы ж его даже не видели! - воскликнула она. - То есть видели, но издали.
- Плюнь ты на него, - гнет свое Тимоха. - Лучше найдешь.
Лена между тем вспомнила вчерашний разговор. Она рассказала Игорю, как ходила в больницу. "Зачем?" - удивился он. "Как - зачем?" - не поняла она. "Кстати, он не требовал с тебя денег в компенсацию за рану?" - "Да ты что!" - возмутилась она. Игорь свел разговор на предстоящий концерт, жаловался на дирекцию филармонии. Она же, слушая и не слушая, думала о своем. Вот случилось происшествие, думала она, а уже трудно сказать, знаешь или не знаешь человека. "Что с тобой?" - удивился Игорь. "Я сама не знаю", - ответила она. Игорь подивился ее словам и предложил прогуляться, развеяться. "Нет уж, спасибо!" - сказала она ему. Игорь рассердился, наговорил глупостей, а сегодня звонил, просил прощения. Он неотразим, когда кается…
- Тогда я говорю ему, - дошел до нее голос Тимохи, - что так дело не пойдет.
- Какое дело? - не поняла она.
- Да Михееву говорю. Ты что, не слушаешь?
- Слушаю…
- Оно и видно… Устала ты со мной. Уж не приходила бы, что ли.
- Я обязана, - повторила Лена Вожаева.
…Еще один день прошел. Боли в боку почти не стало, и Тимоха затосковал, начал проситься на выписку. Врач сказал, что рано еще, лежать надо.
А Лена не пришла. То ли его совета послушалась, то ли случилось что…
От нечего делать он читал растрепанные больничные журналы, пахнущие лекарствами, а больше глядел в потолок и дремал.
Вот так задремал и не заметил, как в палате оказался еще один посетитель. Мариха-токариха. То есть токарь Калашникова из их цеха.
- Здорово, курносая! - сказал он. - Михеев придал?
- Нет, я сама, - ответила она и покраснела.
- Зачем?
- Так просто… Я ведь в отгуле была эти дни. Нынче прихожу, а мне рассказывают… Ох, как я перепугалась!
- Даже сознание теряла? - Тимоха сразу настроился на обычный снисходительно-шутливый тон разговора с курносой токарихой.
В белом больничном халате она показалась Тимохе почти незнакомой. Не такой, как в цехе, у станка. Он пялит глаза на токариху и видит, что она все еще в испуге. "Странный народ эти девки", - заключил Тимоха и стал ждать, что еще скажет она.
- Я тут гостинцев принесла. Овсяное печенье и молочные ириски. Ты же их любишь, Тим?
- Откуда знаешь? - удивился он.
- Знаю, - она опять покраснела. - В столовой подглядывала.
- Молодец! - похвалил Тимоха. - И дальше подглядывай. Тогда откроются тебе все подробности жития наладчика станков Тимофея Кондашина. Только объясни цель изучения моих привычек. Да не красней ты!
Боль, скопившая силу за день, прорвалась неожиданно, остановив его на полуслове. Тимоха закатил глаза, заметался на кровати, стиснул зубы, чтобы не стонать. Но все равно застонал - громко и протяжно.
"Он же умирает!" - всполошилась токариха и кинулась искать медсестру.
- Ему же сказано было: лежать! А он извертелся весь, в курилку уже бегает! - ворчала сестра. Одним ловким движением она свернула головку ампулы с лекарством, наполнила шприц.
Сколько времени продолжалось забытье, Тимоха не заметил.
- Родненький, миленький, - услышал он, очнувшись, плачущий голос токарихи.
Ему не хотелось открывать глаза. Ему хотелось, чтобы это продолжалось долго-долго…
Владимир Черноземцев
СТИХИ
БЛОКУ
Опали блестки эполет
С плеч генеральских
в снег дорожный,
Недаром веровал поэт.
Что невозможное -
возможно.
Недаром ждал он по ночам,
Когда придет
времен величье,
И все воздастся
палачам,
И кто-то в строй
его покличет;
И озарится наш мороз
Пожаром музыки
бравурной,
И кто-то в венчике
из роз
Всех поведет
навстречу буре.
Недаром слышался герой
Сквозь зовы, гулы,
разговоры,
Недаром вздрогнуло перо,
Когда раздался
залп "Авроры".
* * *
Я не считаю дни и годы,
Я измеряю на мгновенья
Мои привалы и походы.
Очарованья и сомненья.Спешу за веком, как за солнцем
На юг стремятся северяне,
И по тому, как сердце бьется,
Я ритмы лирики сверяю.В стихе и в сердце век расстроил
Мне равномерность ударений,
Мной календарь разбит на строки
Задуманных стихотворений,
* * *
По камням
ступаю ль твоим,
вхожу ль
в незнакомые двери,
тобой сотворен
и творим,
ищу твоего я
доверия.И хлебом насущным,
и песней,
любовью своею
и болью,
легендами сопок окрестных,
землей
награжден
я тобою.
Да святится ж
во веки веков
город,
умытый дождями…
Живу я с тобой
высоко,
твою
высоту
утверждая.
ОБ ОТЦЕ
Храни его, милая степь,
Как первую память храни.
Вы, звезд золотые огни,
Согрейте сырую постель.Вы, вкусные ветры озер,
Несите хорошие сны.
И запах сосновой весны -
Дожди, прилетевшие с гор.Оттуда, где есть повторенье,
Его повторение - я,
Где кормит большая земля
Спасенное им поколенье.
Юрий Либединский
ВОСПИТАНИЕ ДУШИ
В ЗЛАТОУСТ
Если из Челябинска ехать поездом в Златоуст, то горы показываются с правой стороны, - за травянисто-зелеными буграми вдруг обозначается темно-синяя полоса. Совсем недавно у меня был обычай, увидев их, запеть на мотив из "Трубадура":
Милые горы,
Мы возвратились,
Снова вижу,
Милые, вас…
Сейчас я не пою. Я еду не один, и не покажется ли моим спутникам, взрослым людям, ребячливым, если я запою? Да и подобает ли мне, окончившему реальное училище молодому человеку, едущему в чужой город на первую свою работу, предаваться детским душевным движениям?.. Но мелодия по-прежнему звучит в душе моей, я нежно гляжу на синюю полоску гор, и, когда они исчезают в правом окне, я, как в детстве, поскорее перебегаю к левому окну и, не сводя глаз, слежу за тем, как горы из синих все явственнее превращаются в зелено-хвойные, как на них обозначаются рыжие полосы - следы лесных пожаров. Это Ильменские горы, горы моего хвойного детства… Но я не сойду с поезда в Миассе и не поеду в Миасс или в Тургояк. Я еду в Златоуст!