Холодно в доме, промозгло и влажно,
губы краснеют, а пальцы, как лед,
грязная кошка настырно и важно
брюхо и лапу грызет и грызет.Воздух нелепо насилует осень,
сытые груди целует, уста,
даму кромсает, еврейскую осень,
звук, как сползает по грудям коса.Прыгает кошка меж бедер в калитку,
прыгаю вслед я стрелой из пупка,
вижу, как яблоко лижет улитка,
сухостью пахнет кольчуга из мха.Свечи истают на белую площадь,
вместе сливаются кровь и роса,
холодно, в кошке мяукает лошадь,
стекла и время темнее в грозу.Видишь, составил бочонком ладони,
свет потухает за ширмой из них,
пальцы просят тепла паранойи,
хочешь, вылеплю пальцами стих?Ум потеряю, сижу и играю,
странно, наверно, от осени блуд -
рядом в саду, когда вышел, гуляю,
с трубами дом или спящий верблюд.1982.
* * *
Я начинаю жить под толстым одеялом,
на месте губ – ночные бархатные губы,
на месте рук пугающий оттенок грусти,
грудь пахнет воздухом и пахнет свежей смертью.1982.
Саломея
(опера)
Ирод взял в жены Иродиаду с дочерью Саломеей.
Иоан уже заключен в тюрьму Иродом.
Страннику, Иоану, Саломее по тридцать лет.
После нагорной проповеди. На пиру Ирода танцует Саломея.
Иродиада уже отвергнутая Иоаном.
Танец велик и совершенен, Ирод обещает все за танец.
Саломея, подговоренная, все просит за танец.
Принцип вседозволенности. Ирод приносит голову.Саломея
Для тебя танцевать я хочу.
О, Тетрарх! Тетрарх!Иродиада
Взгляд, понурый долу,
подыми,
дочь моя танцует,
посмотри.Ирод молчит, забавляется четками,
напряженное сердце трепещет,
к горлу черный комок поступил.Гость
У ног твоих, белая птица!
Миры и пространства легли,
я чувствуя танец последний -
кончаются мир и пиры!Ирод
Я чувствую странное зарево,
гроза ударяет мне в кровь.
У ног твоих, чеpная птица,
я брошу с кинжала свой рок.Иродиада (ее слова таковы, как их слышит Ирод)
О, музыканты и гости седые,
забудьте на миг о судьбе.
Ах, сердце мое изнывает слезами.
Пускай моя дочь протанцует судьбу.Саломея
Свою тайную мысль оставляю,
пронзенное сердце свое стерегу.
Кто миру из сердца прибавил забавы,
пусть будет моим на еврейском пиру.Ирод
О, мои соплеменники крови,
тридцать лет проклинаю судьбу.
Я пошёл против иска по крови,
а жрецы разглашают молву.
Не желал я обмана истории,
не хотел я обидеть всевышних рабов,
пожелал умертвить я младенцев
за черное детство будущих снов;
только пахари неба больные
приготовили жалкий обман -
закрыли младенцев в безвестной пустыне.
Сегодня тридцать лет!
Тот, первый, говорят,
у узника крестился,
вторая – дочь жены моей.
Обмануты, история
и мать моих детей.
Выходит белый хор. Все в белом, все женщины. Все двигаются. "Белянки" выходят собирать невидимые цветы, смеются при этом неслышимым смехом, делают невидимые букеты и венки. Во время невидимого и неслышимого веселья они начинают вслух, вразнобой декламировать стихи. В разной тональности и ритме. Иногда хором прочитывают одну строфу, иногда больше. Иногда одна читает. Иногда несколько голосов ведут разные партии.
Хор (женский)
А бог, как балерина,
укрытый пелериной,
а конь идет из тени -
он зеленей растений,
и из ресницы
слеза сбегает птицей.
Река засуетилась
и воину взмолилась:
"Пойдешь, следы не пачкай,
которые в раскачку
живут две тыщи весен,
оставить их на осень
дед посулил внучатам -
двойняшкам-паучатам:
воспитывать коровам
отдал их, а не совам,
родились будто мыши,
а под великой крышей;
отец им – дух, и тени
и ласковых спасений
приносят, и сомнений".
Кто нужен, тот родится,
а лишний не годится.Автор
Над башнями солнце садится,
белеет печальная кровь,
тяжелые плечи пустыни
и те потеряли любовь.Ирод
Я в жертву тебе жизнь брата принес,
танцуй, Саломея и злая любовь.
Я знаю, ты ненависть держишь
в себе за отца своего.
Танцуй же великая Лесба,
прибавь к убиенным еще одного.Хор
Оставаясь невидимым, поет мужской хор. Женский хор выходит танцевать.)
Еврейку злую милой
я окликал подчас,
ее ласкал и силой
владел ее тотчас.
Она нагая дама,
еврейская мадонна.
Когда-то мы лежали
и жили в дивном зале,
твои большие груди
стыдили чьи-то судьи,
желали безразличья
глаза косые птичьи.
Ночное безразличье
холодное плыло,
ты нега и двуличье,
ты красное дупло.
Спала ты где-то в белом,
под красным колпаком,
испачканное мелом,
лицо красно виском.
Проснулась ты одна
животная весна,
а волосы до дна
все выпила роса.Иродиада
Я счастья хотела и мира,
я жажду не крови, а вин,
и мысль мою дочь и гетеры
танцуют во славу любви.Раб
Руками уста мои рвет на куски,
зарницами глаз обнажает мне душу
и телом своим затмевает века.
Не женщина, деспот, сплетенный из змей.О, ноги, держитесь за землю,
не дайте исчезнуть и вверх улететь.Руками нащупаю я господина,
он жив, восседает с женой,
значит, и я не в постели
с обличием дьявола и сатаной.Пахнут где-то миндалем
слова обращенные в кровь,
великое горе в темнице бушует,
мир грянет на землю,
вонзится осколками в плоть.Мой господин, уже все коченеют,
мертвеют судорогой лиц,
вот-вот пустыми тушами
обрушатся в открытый Аваддон.Я вижу тени бродят
на дне пустынном зла,
я вижу песнь заводит
прощальную Земля.На небе ясный месяц,
Великий Город спит,
я слизью растекаюсь
под пятками ее.Хор (женский)
С еврейкой в белом зале
опять затанцевали,
крутились и рычали,
плясать и петь устали,
разделись донага,
но снова как юла,
еврейка закрутилась,
к танцорам запросилась.
А рядом все седые,
служанки молодые
танцуют и ликуют,
да в зеркале пируют.
На лицах бледны маски,
да не желают ласки.
Земное не видали,
а тело потеряли.Иоанн
Готовил жрец-провидец
фантомную судьбу
и воспитал как видел,
я это понял тут.Креститель, я креститель,
простой солдатик, раб,
мой жрец, отец мой, мститель -
всевидящий Зураб.Народ наш умер тайно
за горизонтом гор.
Я, странник из пустыни,
великий Ирод, Саломея. Вот -
последние народа имена.В уединении мы жили.
За счет великих слов
народы нас кормили,
потом пришла любовь.Меня растлили в храме,
раб странника смотрел,
брат Ирода убит жрецами,
я умираю как хотел.Саломея
Скоро, скоро смерть, мой милый,
тебя люблю и совершаю грех,
но больший грех собой открою,
войду убийцею к всевышнему царю.
Мой будет жребий брошен
сегодня на пиру,
мой танец начат в рае,
а кончится в аду.
Ребенок светлоглазый,
морская колыбель,
я вижу рабства ложе,
но мне идти за ним.Толпа
Мы верили небу,
нам дали еды,
наследник явился
и удалился в пустынь.Ирод
Всевидящие мертвецы!Ах, дочь, приемная девица,
плясала будто в судный час,
немного слез, немного львица.Хор (женский)
Рассвет в воде колышит,
еврейка вся не дышит,
прошел и бог по следу,
забыл про плаксу-деву.
В сафьяновых сапожках,
не всадник, многоножка -
махнул мечом немножко,
разбил девицу-крошку,
по водам скачет милый,
а воды пахнут илом.Саломея
Вот близок лучший час,
мой мальчик!Там мы вместе построим по дому,
там полюбишь меня не любя,
там не будешь распят, как икона,
там распутник не знает креста.Там распутница ходит седая,
взгляд кидает из смутных бровей,
и сонным именем древним пугая,
приготовит тоску из кровей.Там ещё не боятся измены,
там не тронутый горный подъем,
там в молитвах сжигают за веру
и детей уважают за то.Труп лежит на дороге, мешает,
гроб качает Илья на горе,
плачет, горе безумный играет,
меч достанет и вновь достает.По излучине скатимся долу,
крылья снимем и перья сожжём,
имя вырвем из пасти надгробья,
поживём ещё вместе, а после умрем.Хор (мужской)
Море плещет раздувшейся рыбой
и заломленный парус устал,
в лодке двое и волны под лодкой.
И Тетрарх на носу засыпал.Я молиться заставлю их утром,
парафином покрою нагие тела,
сатану призову, расстреляю Тетрарха,
Землю глазом увижу ее.Странник
В ногах моих зеленый берег,
Мария рядом на песке.
Я вижу старое лицо.Я лучше стану человеком смертным,
Марию сотворю женой,
мать сделаю обратной Саломеей,
крест переплавлю в рыжую Луну.Саломея
За смерть Иоанна жизнь Странника.
Я помогу ему грехами,
я собственное тело брошу под камнями,
а он из жалости ко мне
уйдет и от креста.Он – гордый, нервный Иоанна обнимал
и тайный рок воспринимал.
И тут прошелестело.
Он – твоя награда!
Иоанн
Так получился странный не-обман,
больная птица в небо улетела,
но я еще хочу увидеть май,
но женщина взялась за дело.
Все верно, но ее кручина
не сможет головой моей переменить судьбу.
Умру я, выживет соратник неба.
Есть только месяц толстый
летом ранним,
есть только зелень за окном,
и кто-нибудь еще заставит
толпу бежать за правдою босой.Хор (женский)
Еврейка золотая,
слегка в глаза косая;
ребенок рядом нежный,
безликий, безмятежный.
А мама-девушка,
еврейка-евушка
спала и почивала,
безбрежие алкала,
и ветер ей на ушко
пел красную ракушку.
Нагая, словно, солнце,
а верно ей в оконце
ребенок кинул шаль
массивную, как даль.Странник
Нам захочется петь в синагогах старинных,
крест на горло и ночи о снах,
кто-то станет гиеной в могилах,
кто-то падалью станет, себя рассказав.Я люблю приходить незнакомым
в незнакомые прежде дома,
и в пустынные залы к знакомым
не люблю я входить для себя.Громкий звук тишины в белом зале.
На скамейке сидящие люди ночей,
племя женское лебедя стаей
окружают вождя гласом тихим очей.Хор (мужской)
И живо голубое
спустилось колесо,
и черное, седое
оставило нас зло.
Какие-то народы
нам заступили входы,
все пасти разевают,
двуликие рыдают
и крестятся нарошно,
хихикают истошно,
вытаскивают чрево,
в котором дети-девы.
"Еврейка – не жена!
Сгорите вы дотла!"
"Она моя звезда!
Она меня нашла!"
Тут звезды опустились,
народы провалились,
в лесу, в ночной избе
мы молимся судьбе,
по лестнице плывем
нагие и поем.
Тут каменные двери
огромно растворились,
испуганные звери
в одеждах появились -
стреляли и терзали,
и резали, и жрали.
Без страстных сожалений
ушли мы от сражений,
посмотрят нам на спины
и плачут дико псины.
И тут же золотое
спустилось колесо,
молчат за аналоем
старушка и весло.
Встречает нас царица -
заогненная жрица -
по-русски говорит,
раздеться нам велит:
"Молчите без сомненья,
за лесом вам спасенье -
в небесном ожерелье
земное наслажденье.
Вы – белая весна,
молчите, как волна!"Странник
На колени меня, на колени поставьте,
приготовьте всех женщин от мира.
Я не умер, с женой не простился,
для неведомых женщин молился судьбе.Саломея
Для тебя танцевать я хочу!
О! Тетрарх! Тетрарх!1982,1983,1984.
Воспоминания
Я шёл, громадный вздох в груди тая,
ночь, грудь и кровь оставил на постели -
под небо зла заря меня вела.Расшевелил я ржавые весны качели,
и заскрипела осень, как зола,
и цепи скользкие в ушах висели,язык мой заработал, как звезда,
там в пасти черная прохлада рая,
молилась здесь спинная худоба.В реке сознания рука, качая
звезду и крест – моих детей сердца,
дрожала плоская, к виску белея.Он ногти обдирал – пространств отец,
мял, комкал ржавые весны качели
и зеленел от страха страх-самец.Иерихон и кот-самец запели,
торчал в ветвях могучий небосвод,
присел дурак на старые качели,коровы, мухи, люди, дети, скот
по мачте вверх ползли и хохотали,
орала мачта дерева им в рот,внизу собаки белые стояли,
тартинка-женщина их гладила.
Упали ветви – женщину распяли.Поднялся из травы и зашагал
я, плечи-крылья расправляя ночью,
леса шипели, звали из угла,любил твои колени над луною,
тебя прибила к белому игла,
в меня сказала чужеродной речью.Я замер от любви и холода,
мне показалась странной эта встреча.
Затих я от любви и холода.1982,1983.
Три "г"
Блудливый крик воды и вьюги,
и пахнут хлябью волосы.
Нагнулась в детство, рыба влаги
змеилась с губ и в голосе.Конечно, клюв свистает танго,
когтистый домик им божок,
бредет фигура из ротонды,
согнутая несет рожок.Прядут и Ира и Татьяна,
как капля соткана звезда,
родить бы всем меня – мы пьяны,
течёт из темени вода.Идут гуськом во чреве этом
и выйдут – жертва и палач,
луч смят, хрустящий звук победы
по плоскостям спешит помочь.Мимоза в мышцах камнепада
растёт с разрушенным умом,
усталые глаза распада
живут в волнах и за виском.1983.
Попугай
Глаза оранжевые, если не в кино,
под камень спрятаны, волнение ресниц
на землю брошено из кругленьких глазниц.
Вот так, напоминая бег гнедых коней,
девица твердая на берегу морей,
изученная в танце, кожа на песке,
напрягшись, сдохла в затяжном она прыжке.Там в комнате, где иглы – лестницы к картинам,
безбрежный мальчик на коленях у девицы.
Я там любил, а после синих вечеров
скорбел без имени в мозгу. К гардинам
ты подошла и повела лицом угристым -
вне маски цвета мыши – в сторону без слов,
и голос всплыл в февральской гуще женских снов.Пришла и грудь кусает честным ртом любви.
Ой, хочется ей жгучих ощущений ног,
и сбросила лицо, и плачет, и вне лжи,
купила в лавке губы светлые и флаг.
В той лавке букиниста ружья нарасхват.
Здесь в лавке слово "женщина" сменило "блядь".
Ах, сами петли пуль убьют ее в охват.Просила убивать, улегшись на меня,
растекшись прядью по лицу, забормотала,
так рассмеялась, что на крюк спиной попалась,
висит, как попугай на жердочке она.
Обмякшее щипать, лизать и целовать,
стащить с крюка и взять, одеть и ждать,
и трупа позы, позы языка смешать.Умеющий смеяться, если захочу,
животный крепкий взгляд в глубокой голове,
живу, когда придётся, и в Орле живу,
я с тенью зеркала гуляю в феврале,
геранью под ногами пахнет чуткий снег.
Иду – и бледный перебег лица – настиг
я ранки фонарей, опомнился и лёг.1983.
Городские дачи
(поэма)
– А ты не пробовал огромный секс?
– Не приходилось, но хочу понять.
– О, это … как прочесть "Архипелаг"…За дверью в мир и дерево, и океан.
Еврейка с чёрными глазами на лице,
с невероятной грустностью в глазах,
однажды молвит ночью: "Будешь ты?"
"Останусь, буду!" "Повтори еще."
"Останусь, буду, я всегда". Упала.
Раздел я тело. Дерзко-умный голос:
"Покроют всю меня и тело всё,
о, милый, волосы за десять лет,
тугие волосы. Я – Байрона стих.
Тогда твоей останусь?" "Да, моя!
Всегда! И помни: твой огонь, а мой дым!"Река крутилась в черепе Земли,
девица оттолкнулась от травы,
верблюжьи голые восходы плыли.В ряду годов слой нижних брусьев сгнил,
вода прошла, и ноги замерзают,
прозрачные ругаются фигуры.Слова "Пророка" где-то рядом живы -
в чащобе яблочных лесов роятся.
Дождливые из мрамора леса.
Женились мы однажды вечером,
она – как мать и старше, и богаче,
лет шесть – мы дети и любовники."А я таюсь и знаю, вера в пса
внутри любого существа природы."Печальные лежат во тьме равнины,
хрустят там щеки лунных косогоров,
узор пальцы спечатывал звезду,
ночь перезванивала огоньком.
Луга туманных, бледно-синих трав
вокруг их дома. Листья колыхались.Сегодня познакомился с Мариной,
она – смотрительница дач в лесу,
она поет в церковном хоре, добрая,
купила двадцать пар носков на осень.Волк – за собаку. Рояль и зеркала.
Консерватория. Худая. Целка.
И милая – меня кормила мясом.
И милая, что хочется убить.
Иная крайность памяти природы -
одна.Навоз приносит славу саду.
"Одежда белая струилась
На ней серебряной волной;
Градская на главе корона,
Сиял при персях пояс злат;
Из черно-огненна виссона,
Подобный радуге, наряд
С плеча десного полосою
Висел на левую бедру…"На черном маленьком рояле ноты
Шопена, издание Германия.
Твердит циническая баба: видит,
спасётся горсть фанатиков любви,
и кровь волной прольется по миру,
все уничтожится греховное.
Седая импотентка. Чуткость. Страх.Она могла быть человеком и в лесу,
с осеннею булавкой – милая.Хохочет провал в быстрокрылое горло.
И замок встает, опуская цепями
две тени с зубцами обрушенной башни
на разные реки, на берег и площадь
с часами. Там девочка-самка рыгает.Осеменяет человек свой череп.
Гортань проколота огнем камина,
дожди под табакеркой спрятались в червях,
тела тянули из бутылок вина,
сердца схватились ночью биться на руках.За скользким горизонтом солнце жило -
в печи под пеплом – умно, завтра и вчера.
Я подымал безжизненное тело,
остались спать спина и голова-гора.
Я подступил и умолял у неба:
"Страдавшему от красоты, позволь забыть!
О, милый!" – Я. И свечи отекли, и гребни
расчесывают нас, и птицы гнезда вьют.Сгорает череп от истомы рабства,
в сосуд его гармония слилась,
изнемогаю, лихорадит мозг.Лопатки дергаются, белы спины,
и осень чавкает, хвоя висит, звенит,
вода лесная в бочках круглых стынет,
слоняются обьятия, оскал гремит.Спокойный хохот – холод сотворенья,
две кожи скрылись в ночь – им песня удалась,
любовник умирая, входит в звенья,
зовет согреть. Хор слез летит, пронзая глаз.