После удара. День первьй
Учил себя произносить "Баб-эль-Мандебский пролив". Как произнесу – приносят попить из поильника. Удивительно бестолковые сиделки и сиделицы. Обтирали спиртом, обидно – но муравьиным. Когда оправлюсь – обязательно опять женюсь. Мы теперь не гордые – возьмем с легкой инвалидностью. Мне, пользуясь моей беспомощностью, все время читают вслух: "Смерть коммивояжера", "Время жить и время умирать", "Девочку и смерть" и "Человек, который смеется" (последнее – про меня, только я полусмеюсь, полуусмешка у меня такая).
После удара. День второй
Наперебой предлагают пригласить Луизу, открыть космический канал у Джулии и посоветоваться с Иланой. Принесли свечи. Я отказался. Настояли, под предлогом Хануки. 8 штук. Согласитесь – это много. Вот-вот гастроли Джуны. Надеюсь не дожить. Вероятно, мне помогут массажи. Контактные. – Контакт? – Есть контакт! – От винта! Прислали письмо: "Незамужняя, 92, 26 – (минус) 1, ищет интересного". Пригласил зайти. 92 – это рост. 26 – год рождения. Интересный – это я. Вечер удался. Как мало, в сущности, мне осталось.
День третий
Привели волшебную собаку. Полизать больное место, и как рукой снимет. Я выговорил, несмотря на щечные. Обошелся задненёбными. Опять дали попить из поильника. Шелудивый пес завезен в ходе операции "Ковер-самолет". Его тренер сказал, что у меня чумка. Я ему сказал, что у него самого заячья губа. И волчий зев. Дали попить из поильника. Читают вслух "Смерть в Венеции". Хочу в Венецию.
День четвертый
Когда же кончится этот зодиак? Который "благоприятствует творчеству, занятиям спортом и развлечениям". Звонили из редакции, спрашивали для некролога шнат алия. Пришел шаман. Камлал. Бил в меховой бубен. Предложил банки. Потом спросил, почему я дергаюсь. Я сказал, что я уже решил. Я выбираю банк Дисконт! И он меня – тоже, до основания. Читают вслух. Из меня. "Когда я умирал, а я точно запомнил сон – когда я умирал…" ("Прекращение огня"). Заходила дочка. Спрашивала, не может ли она поиграть в компьютер, ведь все равно он мне больше не понадобится. По телику давали "Молчание ягнят". Речью уже владею. Правда, она этого еще не знает.
День пятый, удар, еще удар
Звонили из редакции. Интересовались, почему я не сдал политическую колонку и какого цвета у меня были глаза. Приходил хиллер, старый камчадал. Дышал на меня как на ладан. Лечит мануально. Я отверг. Его поили из моего поильничка. Народный доктор прописал:
Rp: гуано – 3 ст. ложки
Прополис – мензурка × 3 раза в день.
Изокерит – повсеместно.
Мумие – per os.
Барсучий жир – поверхностно.
Змеиный жир топленый рафинированный – перед каждой едой.
Облепиха – со всех сторон.
Я принял.
День одиннадцатый
Вернулся дар речи. Узнаю окружающих. Когда хорошо узнал – пропал дар речи.
День двенадцатый
Привели курдку – сказали, что она может целебно плюнуть. Я отказал наотрез. Поили из поильничка. Сказали, что волнение мне не показано. Звонили из редакции. Спросили вдову. Все три подошли к телефону. Старшая объяснила, почему я не написал политическую колонку. Младшая рассказала много интересного о старшей. По радио – "Гибель богов". Думаю, что Валгалла мне обеспечена (бе эзрат ха-Шем!). Нюхаю и слышу уже хорошо.
День тринадцатый
Д-р нетрадиционной медицины из МГИ настаивает на уринотерапии. От доноров отбою нет. Поили из поильничка. Звонили из редакции. Там все потеряли, поэтому просили даты жизни по памяти. Факсом. Назначили писать NN, спросили, как я на это посмотрю. Я пошутил: "Посмотрим".
День четырнадцатый
Спасти меня может только обертывание – так объяснила мне одна заезжая из Цны: обертывание с последующим обласкиванием. И жим и отжим – программа "Суперледи (Кристалл)". Я сказал, что мне поможет осиновый кол и 13 серебряных кадурим. Звонили из редакции, из отдела рекламы. У них там прошла реклама: "Аппликатор Кузнецова". Говорят, помогает, а я даже уверен, что помогает. Пришли какие-то люди и иглоукалывали все тело. Слышу уже хорошо, различаю ноты. Ночью проходил процедуры: шияцу, даяцу и субару. Бегло гутарю на диалекте Хань. Никуда не выхожу без аппликатора. Это чудо какое-то!
Пятнадцатый день после озарения
Мне надо поголодать! Это точно. И перейти на американский натуральный продукт. А прошу только одного – морошки. Не звонили из редакции. Слух прошел окончательно. Подносили зеркало.
Сороковой день
Собрались друзья и коллеги. Выразили общее мнение, что меня лечат неправильно, особенно пагубен аппликатор. Ели кутью. Душой с ними. В сущности, они все – милейшие люди и хорошие профессионалы. Вечеринка удалась.
Следующее утро
С утра дудели. Снизу. Гаврила. Свесившись из окна, швырнул в него гонорар. Не попал. Себя – чувствую, но выхожу из себя по любому поводу. Разбил поильник. Звонили из редакции. Спрашивали, как пишется слово "эвтаназия". Я не согласился.
Как развлекалось французское дворянство
Мешок на голову мне решили не надевать. Из уважения к иностранно-подданному. Пожалуй, зря решили не надевать, потому что череп болел у меня страшно. Знаете, почему в условиях российской глубинки не выживают инструкторы кибуцного производства, коммивояжеры "купат-холима", резиденты Мосада, руководители хоровой (танец есть такой – "хора") самодеятельности холодного сохнутовского производства, поэты-переводчики с ашкенойзис и прочая засыльная израильская шелупонь?
Правильно! Потому что с Ними – надо пить. А пить, как Они, – мы не способны. А если с Ними не пить, то как с Ними разговаривать? А пьют Они все. Так вот, череп, говорю, болел.
– Значит, так, – шепотом сказал мне местный главный негодяй поволжского масштаба, – тебе нужен А.! (Здесь и далее я буду именовать – исключительно от ужаса, фобоса и деймоса – искомого мной, оч-ч-чень серьезного человека иностранной, лучше латинской, литерой А.) Но имей в виду: А. – не прост. К нему надо подкатиться. И не дури, а то исчезнешь.
– И многие исчезали? – поинтересовался я весело.
Пока местный крестный отец молчал и сопел, веселье мое таяло и капало на смокинг… Мы многозначительно – глаза в глаза – выпили фирменного – ресторана "Синдерелла" – разведенной сивухи. Помолчали.
– Вокруг барака не переставить!
– А, – сказал я, уже забыв, о чем, собственно, речь.
– А., – сказал он, роняя скользкий локоть из-под челюсти. – Сколько исчезло… Завтра поедем. Не бздюмо. Ты – со мной. Завтра собираются самые-самые. Авторитеты. Не засыпай, Мишаня… Ты – со мной! Я тебя подведу…
– Зачем меня подводить?.. Хачик, ты меня лучше не подводи.
– Я тебя подведу. Иначе не достигнем. А я – подведу! Не бздюмо!
– А я не бздюмо.
Потом меня откантовали в гостиницу.
А. – был мне нужен позарез. А. – был капиталист комсомольской выучки и международного калибра. Интерпол, Госдеп США, Любимов из "Красного квадрата", прокурор Степанков и Маргарет Тэтчер искали встречи с А., но он пренебрегал. Ему было недосуг. Когда вскользь, между делом, прозвучала фамилия А., мой московский собеседник и министр чего-то там военного встал во фрунт.
– Сядьте! – гаркнул я ему.
– Слушаюсь, – сказал он.
Больше я его никогда не видел. В министерстве говорили, что он в отпуске, а по-моему, он перешел границу и укрылся в Ленкорани…
А. – нужен был мне позарез. Я хотел порасспросить его, как единственного специалиста, – о том, как взаимосоотносятся в контролируемом им регионе администрация, мафия и капитал. Всего-навсего. Я это люблю. Я люблю все знать. Авось пригодится для баллады.
Хачика я спаивал еще пару дней. Иногда меня посещала мысль, что это он, наоборот, меня спаивает. Он стряхивал эту мысль с широкого своего плеча, она была зелененькая, небольшого росточка и с рогами. Хачик был важным меном, ходил с охраной, которая его отчетливо боялась до дрожи и бережно носила по ночам. Хачик обещал "подвести" меня к А.
…Слет А. и аналогичных Б., В., Г., "а несколько прибудут из-за бугра" (Хачик еле тянул на X. в этой плеяде), должен был проходить в некоем приватизированном – из санатория – комплексе за городом и охраняться областной милицией, ОМОНом, выделенными из подшефного военного округа танками и еще "своими"… Каждый приглашенный прибудет со своей командой, но в "периметр" их не впустят…
Первым в мой номер вошел без стука человек-гора и осмотрелся. Потом вошли еще трое.
– Этот, что ли? – спросил двухметровый у тушующегося Хачика.
Я решил, что уже все. Пропал. Меня исчезнут. Мама! Но толстый просто проследил, чтобы я не взял с собой базуки и отравленного стилета.
На всякий случай меня похлопали по контуру. Обычно я боюсь щекотки. А тогда хоть бы хны! Я даже не взвизгнул. Меня вывели. Ехать в санаторий мне расхотелось. Хачик упорно отводил глаза от моего молитвенного взгляда. Внизу ждали: две "девятки" с крупными, не оставляющими просвета мужчинами, командкар с пятнистыми коммандос, опять "девятка", "ауди" Хачика и львовский автобус. В львовском автобусе под наблюдением т. н. качка в спорткостюме сидели… В общем, я таких не видал даже в Каннах. То есть по отдельности я таких видал: в кино видал, в "Пентхаузе" там, украдкой – видал. Ну, жены были у меня красавицы… Я сразу же пошел в автобус, твердо пошел. Пока меня мягко отводил к "ауди" человек-гора, я чуть шею не свернул, взыскуя ответного взора. Хоть бы что! Сидят, как напудренные, в затылок друг дружке. По-моему, даже не мигают. Дюжина ослепительных, невероятных, каждая – на две головы выше меня, лунные колени на высоте груди. Ноги на ширине плеч.
Мешок на голову мне решили не надевать. И глаз моих жадных не завязали. Все равно обзор полностью перекрывался соседом слева и еще большим монстром справа, впереди сидела тушка Хачика, а правил обхлопыватель. Колонна тронулась, в машине дышали большие люди, меня замутило. Мы дули вслед джипу, за нами следовали прочие экипажи. Интересный автобус замыкал. Меня сморило. Проснулся я при прохождении периметра: бетонный забор, крепостные ворота, ребята с автоматами "узи". Внутрь пропускали только спешившихся, причем всех прогнали через металлоискатели. Настроение у меня испортилось окончательно, но тут подъехал "Икарус", и из него гуськом потянулись аэлиты без вещей. Все с пластиковыми пакетами. Молча. Что-то мне показалось подозрительным в их приезде, что-то насторожило. Но меня уже вели по гравию к строению "санатория". Вдоль березок. Почти под локотки. Сзади плелся Хачик. Меня познабливало, то ли с похмельица, то ли от страха, то ли от любопытства. Пожалуй, все-таки с бодуна. "Санаторий" был тих и пустынен.
– Пока – со мной в номере! Вечером тебя увезут.
Хачик говорил со мной кисло-официально.
Я толкнул дверь: номер как номер. Вполне советское гостиничное великолепие задрипанного мотеля под Хадерой… Но ах! – какие красотки! И тут меня осенило! А ведь те куклы сидели в львовском автобусе, а эти вышли из "Икаруса".
Захлопнув дверь, Хачик подпрыгнул, оживился и вытащил бутылку коньяка:
– Спасемся? А то – я уже засох, как веточка…
– А.? – сказал я.
– А. – потом, – отрезал Хачик. – Забросим в клюв?
Запивали водичкой, вполне железистой. В душе у стока сидел рослый таракан.
– Ты из номера без меня не высовывайся. Хавать пойдем вместе. Здесь весело. Скоро можно будет начинать: в бильярд играешь?
– А то?
– Ну, тогда забросим в клюв. Для меткости.
– А то? – сказал я.
Запили водичкой. Я подошел к стеклянной двери и вышел в лоджию. К зданию санатория тянулись цепочки красавиц… Шли по трое крупные дяди. Судить по привизгам по этажам – там уже начиналась настоящая жизнь настоящих людей. В номер постучались.
– Антре, – сказал я.
Вошла Патриция Каас. Или это была Бо Дерек. Я их путаю.
– Блин, занято! – произнесла Бо Дерек ПТУшным контральто.
– Ничего-ничего. Мы потеснимся! – разлетелся я.
Хачик уже спал, разбросав хобот по подушке.
– Перебьется, – отрезала прелестница. – Вы чьи? Кононовские?
– Я, знаете, сам по себе. Меня зовут Михаэль… А вас?
– Перебьешься, – сказала девушка из песни. Но уже снисходительнее. – Алка, здесь кононовские, – крикнула она в коридор.
– Ты что, лоханка?! Кононовские в оранжерее, где раньше столовка была! Около холма для презентаций… – донеслось из коридора.
В номер вошла еще одна Бо Дерек. Или Патриция Каас. У меня совсем голова пошла кругом от воодушевления.
– Присаживайтесь, сударыня, – гаркнул я. – Позвольте ваш багаж!
Дивы поставили пакеты на трельяж. Я предложил им сигареты, длинный "Бродвей".
– Армянские, – узнала, рассматривая пачку, Алла Дерек.
Я покосился на набирающего силу храпа Хачика… Возражать побоялся. Девушки вытащили по пачке поддельного "Ротманса" и задымили. На меня внимания обращалось немного, но зато пристальное, невзначай. Сидели они картинно, с оттяжкой носка, сигарета на отлете. Им здесь начинало нравиться, не говоря уж обо мне.
– Хорошо бы не сауна, – выговорила первая светски. Меня они явно принимали за своего. – Обрыдло.
– Во-во! В сауне я борзею…
– А как вы борзеете в сауне? – (весь – внимание!) подхватил я планирующую беседу, не давая ей лечь на крыло.
– А! мочалки… – вдруг обнаружился, не открывши глаз, Хачик и опять захрапел.
– Ты по полной программе? – спросила Райка (Патриция Бо).
– А что в программе?
– С ночевкой? Ты что в натуре – новенький?
– У меня тут один разговорчик, и я вас, отличницы, покину. К вечеру. Я по делу тут. В натуре. – Я выпятил грудь. И не дожидаясь вопроса, индифферентно так, рассчитанно ляпнул: – Вот с А. поговорю, и меня отвезут…
Шлюхи встали, забыв одернуть юбчонки, взяли механически пакеты и обеими руками прижали к животу. И страшно на меня посмотрели. Четыре пустых блюдца с голубыми ободками.
– Чего ж вы вскочили? Присаживайтесь.
– Мы пойдем. Вы нас извините… Ага?
– Ложись, – сказал Хачик. – Клара, с-сука, поймай муху…
– Мы уже идем, да? – пролепетала Paйка.
– Ни в коем случае!
Девушки сели на кровать.
– Может, коньячку?
– А ликерчику нельзя? Если можно?.. – жалостливо выговорила Алка.
– Я сбегаю, – обрадованно вскочила Райка.
– И я с тобой. Мы мигом.
С грохотом распахнулась дверь, и в пролет впал вдребезги пьяный господин откровенно семитского хабитуса.
– Гурвич, – представился он. – Гурвич, юридический советник. Я составлю вам компашку, меня командировал к вам А. – Гурвич хлопнул стакан и выдохнул. – Сам откуда будете, из Тель-Авива? – просипел Гурвич. – Я уже дважды был в вашей Израиловке… Лeхаим.
Девушки на цыпочках потянулись к двери.
– Ну куда же вы? Еще рано, – воскликнул я непроизвольно.
Девушки на цыпочках вернулись и сели на кровать. Держа спинку. Ниже воды. Хачик с соседнего ложа упал на пол, как будто из-под него выдернули кровать. На ковре он занял ту же эмбриональную позу и начал натягивать на голову воображаемое одеяло.
– Клара, поймай муху, – произнес он отчетливо, – поймай, совсем муха достала…
Гурвич, качнувшись, обратил внимание на Хачика.
– Гурвич, – представился он. – Юридический советник. Лехаим.
Хачик, не открывая глаз, встал с ковра и вышел из комнаты.
– Не бздюмо, – сказал он, – не бздюмо!
К чему я не могу привыкнуть, это к бытописательству. "Что, если Ариост и Тассо, – писал Мандельштам, – обворожающие нас, – писал Мандельштам, – чудовища с лазурным мозгом и с чешуей из влажных глаз…"
Писал Мандельштам.
Я бы так не мог. Видишь, друг Сальери, чудовищ – пиши как живую их чешую. Отродясь не видал чудовищ!
Лысые чудища должны живописуемы быть у меня – фанатика достоверности! Потому что я пишу только правду. Вот, к примеру, Гурвич – советник главного человека Поволжья А. – никакой чешуи из глаз Гурвича. Мозг – вероятно, лазурный, тут я ничего сказать не могу, но никакой чешуи из семитских очей гурвичевских – не наскрести. Пьян в зюзю – это да. Вид гадкий (стыдно за нацию? – Прим. ред .) – это да, сидит напротив – это еще более – да, а чешуи, как отличительного или видового признака, – это нет.
Или возьмем описанную парочку одалисок – Бо Дерек Алку и не менее Патрицию Каас – Райку – несказанной вроде красоты и досягаемости телки, а никакой инфернальности, несмотря на марсианские стати и галактическое бесстыдство. Вот – они передо мной, на сугубо смежной лежанке, ликерчик, межуясь и перепихиваясь, додувают из орального горлышка, молчат оплаченно, лишь лядвиями скрипят, умнички… Люди, а у меня мыслей-то всего две. Первая: хорошо было бы юридическому советнику Гурвичу покинуть нас на предмет тихого часа, и вторая: отлично было бы мне, Мишеньке, живым из этого интересного приключения домой на Бен-Гиллель вернуться, не "пропав с концами".
Этикетно я, коньяк Хачиковый прихлебывая, букет смакуя, беседу поддерживаю и жду, когда в бильярд пригласят. Покатать костяной шарик моего черепа.
Гурвич мне и говорит:
– Миша, – говорит Гурвич, – а лизингом не интересуетесь?
Девочки покраснели.
– А как же? – говорю. – А то? Чтоб я лизингом не интересовался, бывало ли такое? Бартером вот не интересуюсь, а лизингом – за милую душу, если хороший лизинг. С отдачей, не фуфло. (Да уйди ты, Гурвич, куда-н-нибудь!!! А, Гурвич? Вон девы по профессиональным навыкам истомились, вижу, как у них руки чешутся. Уйди, Гурвич. Сгинь! Дай перед смертью от убиения за любопытство мое относительно властной пирамиды верхнего региона – дай тактильных мне ощущений достигнуть… А?..) Хороший лизинг, – говорю я с видом знатока и щурясь, – это, – говорю, – вам не красная ртуть… (Сейчас, вот сейчас и позовут в т. н. "бильярдную"… А там "пирамидка". В стиле небезызвестного полотна Верещагина. А сверху мой персональный, со штучной работы челюстями… Сколько лишних, если вдуматься, трат на пустяки я позволил себе в прошлой жизни? Зачем я починил инсталяцию в своей иерусалимской мансарде, ведь после меня хоть потоп? Не правда ли? И умирать приятней, представляя, как вытянутся лица соседей снизу, заливаемых соответственно – сверху… Или, скажем, зачем я выпустил последнее прижизненное издание? Позволил ему увидеть свет за свой счет?.. Посмертно – и полиграфия получше, и критика посострадательней… Или – зачем тратить деньги на развод, когда из моей последней жены могла получиться (и уже получалась) совершенно идеальная вдова?.. Ну иди, иди отсюда, Гурвич, иди в бильярдную, проверь, сух ли порох в пороховницах, не окосела ли расстрельная команда. На тебе целковый, Гурвич – юридический советник, пущай ребята выпьют за помин моей души казенной водочки. Вали, Гурвич, отсюда, дай оторваться напоследок…) Лизинг, – говорю, – главное, чтоб глубокий был. И влажный.
Девушки кивнули.
И говорит мне Гурвич, юридический советник:
– А лобовой, – говорит, – броней не интересуетесь, Миша?
– А как же, – говорю, – Гурвич? Знатная, – говорю, – лобовая броня, – говорю, это не хухры-мухры. Вот, – говорю, – некоторые, отдельно взятые страны, – говорю, – совсем запустили вопрос о лобовой броне… И где же они, эти страны? Ни в люди выйти, – говорю, – без лобовой брони, ни хорошей аферы, скажем, с АНТом организовать… И где он, АНТ, кто его помнит?..