Лермонтов спал с ними на голой земле, налетал на завалы, ел с ними, носил грязную красную рубашку, знакомую нам по рассказу Толстого "Набег" (там ее носит поручик Розенкранц). В такой рубахе он и был убит, в описи его имущества осталось еще семь таких алых канаусовых рубах. Вся история с этим отрядом развернулась в конце октября – начале ноября, во время третьей его экспедиции в Чечню, начатой во второй половине октября и оконченной 6 ноября. С ними он был во втором деле на Валерике, когда полк строил переправу под огнем противника.
Вот это слово "охотники" и могло младшего поэта сбить с толку. Это были опытные профессионалы, добровольно идущие на самые опасные участки фронта. Лермонтов со своим отрядом брал на себя охрану пушек, не подпуская к ним горцев. Славу себе на Валерике он снискал как связной офицер, бесстрашно носившийся по фронту под градом пуль, передавая сообщения .
Вот еще источник, который можно было употребить во зло: квартирьер полка барон Лев Васильевич Россильон рассказывал Висковатову: "Лермонтов собрал какую-то шайку грязных головорезов. Они не признавали огнестрельного оружия, врезывались в неприятельские аулы, вели партизанскую войну и именовались громким именем Лермонтовского отряда " . Слова "врезывались", "головорезы", "партизанская война" могли дать повод к любым самым смелым фантазиям.
Далее: фраза "мадам да он мясник мадам" опирается на уверенность Генделева, что якобы офицеры полка осудили Лермонтова за жестокость. По устной легенде, версия о какой-то архивной, наглухо закрытой информации о том, что якобы офицеры полка потребовали убрать от них Лермонтова "за жестокость", пошла от самого Ираклия Андроникова. Он якобы рассказал об этом на лермонтовской конференции в Пятигорске в неформальной атмосфере в начале семидесятых годов, и присутствовала при этом ныне покойная Майя Каганская, написавшая о Лермонтове-карателе в своей статье-рецензии на генделевское стихотворение, которая вышла уже после его смерти . (Любопытно, что подобная же легенда – об Ираклии Андроникове, якобы распространявшем еретические версии о биографии Лермонтова, – задействована и в случае фантастической гипотезы о чеченском происхождении Лермонтова.) В любом случае, известно, что Андроников, превосходно знакомый со всеми имеющимися документами, соблюдал требуемый официальным литературоведением декорум. Но, возможно, "за хребтом Кавказа" он позволял себе расслабиться и какая-то фактическая подкладка у слухов о его "подрывной деятельности" могла быть?
Все же кажется, что никакого коллективного осуждения Лермонтова быть не могло . Было же прекрасное отношение к нему в экспедициях, а кроме экспедиций он нигде и не был – собственно в штаб Тенгинского полка он явился только в январе 1841 года, почти перед самым отпуском. Дорохов пишет о нем М.В. Юзефовичу: "…по силе моих ран я сдал моих удалых налетов Лермонтову. Славный малый – честная, прямая душа – не сносить ему головы. Мы с ним подружились и расстались со слезами на глазах. Какое-то черное предчувствие мне говорило, что он будет убит. Да что говорить – командовать летучею командою легко, но не малина. Жаль, очень жаль Лермонтова, он пылок и храбр, – не сносить ему головы" . Артиллерист Мамацев, грузин фантастической храбрости, вспоминает о нем с любовью – это его орудия охранял Лермонтов со своими охотниками . За вторую экспедицию генерал Галафеев представил его к отпуску и награждению золотым оружием и орденом. Другое дело, что весной 1841 года, сидя в тылу и якобы лечась на водах, он успел восстановить против себя многих сослуживцев.
Говоря о жестокости: вся кавказская война была чудовищно жестокой. Никакого отдельного, тем более добровольного карательства не было и не могло быть, потому что им занимались регулярные части. Мартынов в поэме "Герзель-аул" с восторгом описывал, как русские войска жгут аул. Искреннее веселье описано даже в рассказе "Набег" Льва Толстого, где живописуется разграбление русскими солдатами оставленного аула. Но именно у Лермонтова никакого восторга нет. По трезвом размышлении, и Генделев это признает, хотя это и заметно противоречит его главному тезису:
6
из
нашей школы он один
в ком странность я не находил
к выпиливанью лобзиком
аулов цельных Господи и
выжиганью по Корану(Г 42)
"Валерик" кончается на пацифистской ноте. Да и вряд ли Лермонтову так нужно было все это "наслаждение в бою", если учесть, что он стремился только выслужить отставку и засесть в Москве, редактируя с графом Соллогубом литературный журнал.
Вообще надо заметить, что Генделев в отношении к образу Лермонтова в чем-то идет в ленинградском русле: ведь ленинградская устная литературная традиция москвича Лермонтова не слишком жалует: Андрей Битов третировал его как обиженного мальчишку в "Пушкинском доме", Бродский иронически снизил в "Балладе о Лермонтове"" . Сам же Генделев не столько "снижает" Лермонтова (мы видели, как он его, "снизив" – тут же и "возвышает"), сколько корректирует для своих надобностей.
Младшему поэту, ужаленному военной темой в молодости, определившей для него угол восприятия Израиля, необходим был Лермонтов, ролевой прототип, близнец, делающий то, что не разрешают израильтянину, – воюющий со страшным смертельным врагом по-настоящему, а не в поддавки. Он выдумал цельнометаллического Лермонтова (хотя у Лермонтова военной поэзии, кроме "Бородина", – один "Валерик"). Так на израильском опытном поле, в спецназе русской словесности произошли учения, приготовляющие нас к настоящим и страшным конфликтам XXI века.
Осталось прокомментировать некоторые реалии.
Царя игральный офицер : Участие в экспедициях давало Лермонтову возможность производства. Россильон был прав, говоря, что он был храбр напоказ: ему нужно было заслужить отставку. Но царю Николаю Лермонтов в столицах был не нужен, и он вычеркивал Лермонтова из всех списков представленных к наградам и чинам и отставки не давал. В 1841 году он приказал вообще не отпускать Лермонтова из полка. При этом известно , что Тенгинский полк предназначался царем для обороны линии русских крепостей, которые противник, восставший по всей Чечне, уже начал брать одну за другой. То есть царь посылал его на весьма вероятную гибель.
И он, коронный он гусар : Лермонтов в 1837 году был сослан в Нижегородский драгунский полк, на Кавказ, но на фронте не был, его все время посылали с места на место. Он очень быстро возвращен сначала в Гродненский гусарский полк, а оттуда опять в лейб-гусары в Петербург. Тогда же он был произведен в поручики (у Генделева "старлей"). Там он вскоре заскучал по неформальной и живой кавказской службе и стал проситься опять на Кавказ – но тут царь ему, что самое интересное, отказал. Только после скандала с де Барантом он был опять переведен на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк, в мушкетеры. Тем самым появляется возможность осмыслить его биографию в духе великого романа Дюма. Таким совершенно мушкетерским эпизодом кажется его знаменитая ссора со всеми присутствующими сразу. Сослуживец поэта "Колюбакин рассказывал, что их собралось однажды четверо, отпросившихся у Вельяминова недели на две в Георгиевск, они наняли немецкую фуру и ехали в ней при оказии, то есть среди небольшой колонны, периодически ходившей из отряда в Георгиевск и обратно. В числе четверых находился и Лермонтов. Он сумел со всеми тремя своими попутчиками до того перессориться на дороге и каждого из них так оскорбить, что все трое ему сделали вызов, он должен был наконец вылезти из фургона и шел пешком до тех пор, пока не приискали ему казаки верховой лошади, которую он купил. В Георгиевске выбранные секунданты не нашли возможным допустить подобной дуэли: троих против одного, считая ее за смертоубийство, и не без труда уладили дело примирением, впрочем, очень холодным" .
Еще более д’артаньянской выглядит знаменитая попытка устроить завтрак на траве вне пределов военного лагеря. Пален рассказывал Висковатову: "Однажды вечером, во время стоянки, Михаил Юрьевич предложил некоторым лицам в отряде: Льву Пушкину, Глебову, Палену, Сергею Долгорукову, декабристу Пущину, Баумгартену и другим пойти поужинать за черту лагеря. Это было небезопасно и собственно запрещалось. Неприятель охотно выслеживал неосторожно удалявшихся от лагеря и либо убивал, либо увлекал в плен. Компания взяла с собой нескольких денщиков, несших запасы, и расположилась в ложбинке за холмом. Лермонтов, руководивший всем, уверял, что, наперед избрав место, выставил для предосторожности часовых и указывал на одного казака, фигура которого виднелась сквозь вечерний туман в некотором отдалении. С предосторожностями был разведен огонь, причем особенно старались сделать его незаметным со стороны лагеря. Небольшая группа людей пила и ела, беседуя о происшествиях последних дней и возможности нападения со стороны горцев. Лев Пушкин и Лермонтов сыпали остротами и комическими рассказами, причем не обошлось и без резких суждений или скорее осмеяния разных всем присутствующим известных лиц. Особенно весел и в ударе был Лермонтов. От выходок его катались со смеху, забывая всякую осторожность. На этот раз все обошлось благополучно. Под утро, возвращаясь в лагерь, Лермонтов признался, что видневшийся часовой был не что иное, как поставленное им наскоро сделанное чучело, прикрытое шапкою и старой буркой" .
Как тут не вспомнить осаду Ла-Рошели и завтрак на бастионе Сен-Жерве? Кстати, Генделев почтил любимый эпизод в своей "Книге о вкусной и нездоровой пище" в разделе "Детский стол бастиона Сен-Жерве". Некоторые считают, что о проделках Лермонтова Александру Дюма могла сообщить Евдокия Ростопчина, но, увы, ее письмо писателю о Лермонтове написано в 1858 году, а "Мушкетеры" вышли уже в 1844-м.
То саблезубый, как Аллах : У Генделева в стихах Аллах древен, чудовищен и свиреп – отсюда сравнение с ископаемым саблезубым тигром. Лермонтов с саблей сравнивается с Аллахом, с которым он сам и воюет, по самым лучшим законам искусства, которые требуют, чтобы противоборствующие силы были схожи. Кстати, в рассказе Мамацева есть и тигр: "И он, и его охотники, как тигры, сторожили момент, чтобы кинуться на горцев, если б они добрались до орудий" .
Над уммой милосердия закат : Умма – мировая общность мусульман. Мухаммад часто называется Пророком милосердия. Видимо, имеется в виду "закат" мусульманского мира в XVIII и XIX веках – до конца Первой мировой войны.
Ага как чувствовал врага : Это не только злорадное междометие (произносимое сейчас в Петербурге не с фрикативным "г", а "как пишется"), но и турецкий ага.
6
<…>
в жару на дне вади Бекаа
пардон муа в полдневный жар
во всю шахну Афганистана(Г 42)
Вади Бекаа – долина Бека’а, местность на юге Ливана, которую Генделев в качестве военного врача проходил с израильскими войсками во время ливанской кампании 1982 года. Пережитое впечатление подставляется под реалии лермонтовского "Сна" не прямо, а с подменой Дагестана на Афганистан – читатель должен почувствовать полную идентичность того и этого противостояния.
7
не плачьте пери! молоком
не кормят змея на душе
не плачьте Мэринé о ком
уже не стоит петь рыдать стихи и плакать <…>(Г 42)
Пери, Мэри : Пери приходит в литературу из Томаса Мура в переводе Жуковского ("Пери и ангел"). Уже у Пушкина Мери и есть пери: "Можно краше быть Мери, / Краше Мери моей, / Этой маленькой пери, / Но нельзя быть милей" ("Из Barry Cornwall") . У самого Лермонтова: "Послушай, моя пери" (VI, 220), – обращается Печорин к Бэле в понятных ее народу терминах; лежащая в гробу Тамара ("Демон") "Как пери спящая мила" (IV, 213). Мандельштамовская "ангел Мэри" – эхо сразу "Пери и ангела" Жуковского-Мура и пушкинской Мери. Двусмысленное "не о ком" вместо более естественного "ни о ком" подчеркивает уже намеченные "нечеловеческие" свойства героя.
<…>
под Валериком фейерверк
над офицериком салют
а смерть что смерть
она
лицо
его лизала как собака.(Г 42)
"Под Валериком фейерверк" был бы опрометчивым – поскольку результатом русского наступления в 1840 году было общее восстание Большой и Малой Чечни; вскоре началось контрнаступление горцев, и на три года русская армия была оттеснена на север, а линия русских крепостей на восточном берегу Черного моря разрушена. Только в 1847 году, после назначения наместника графа М. С. Воронцова, русские вновь начали успешно наступать; война на Кавказе продолжалась до 1859 года – до сдачи Шамиля. Над "Валериком" же фейерверк будет вечно сиять в русской литературной памяти.
Собака в финале завершает цепочку: "младой опальный волкодав" и "вцепившийся, как бультерьер, в хребет Кавказу". Тут закругляется кольцевое построение: вначале говорится, что поэт – дитя смерти, смерть его вскармливает: "вспоила смерть его строку / железным ржавым молоком / не отпускала от груди / не / удержала" (40) – а в конце она приходит к своему вернувшемуся дитяти, лизать своего щенка.
Петр Криксунов
Пунктир о Генделеве
Памяти Майи Каганской
Некоторые соображения о стихах Михаила Генделева я решил записать "пунктиром": в виде набора цитат, объединенных логическими связками – как можно более краткими и динамичными. В теперь уже далеком 2000 году вышла в Израиле на иврите 80-страничная книжка моих переводов из Генделева – "Хаг" ("Праздник"). Ее появлению предшествовали годы работы с автором. Мы обсуждали по многу раз каждое стихотворение, его контекст, возможные варианты перевода. Некоторые итоги этих обсуждений, переводческой работы и моих последующих размышлений о текстах и поэтике Генделева и предлагаются ныне вниманию читателя.
I