До начала 1880-х гг. творец в художественной системе Салтыкова – высший судия, огненным сатирическим словом побеждающий порок. Таким он был в "Губернских очерках", "Истории одного города" и таким останется в циклах "Помпадуры и помпадурши" (1863–1874), "Господах ташкентцах" (1869–1872), "В среде умеренности и аккуратности" (1874–1877), "Круглом годе" (1879), "За рубежом" (1881) и "Письмах к тётеньке" (1881–1882). Образ творца во всех этих циклах был определяющей, организующей субстанцией. Всё же остальное (тематические "скрепы", развитие "сквозных" мотивов, циклообразующая функция символов и композиционное единство) – лишь сопутствующие атрибуты в поэтике циклов.
Однако уже к середине 1880-х гг. образ творца действительно становится иным. Теперь он появляется в художественном мире Салтыкова как мученик и страдалец ("Приключение с Крамольниковым", "Имярек"). Он уходит в человеческий мир, чтобы стать рядом со всеми мучениками и страдальцами. "Крамольников горячо и страстно был предан своей стране и отлично знал как прошедшее, так и настоящее её, – писал Салтыков в "Приключении с Крамольниковым". – Но это знание повлияло на него совершенно особенным образом: оно было живым источником болей, которые, непрерывно возобновляясь, сделались наконец главным содержанием его жизни, дали направление и окраску всей его деятельности". Творец уже не столько грозный обличитель, сколько сострадающий всему роду человеческому. Сам творец теперь неотделим от всех героев и персонажей.
Замысел "Пошехонской старины" (1887–1889) принадлежит уже новому Салтыкову. Отсюда столь отчётливо выраженный автобиографизм в поэтике романа-хроники. Указание Салтыкова на то, что "автобиографического элемента в моем настоящем труде-очень мало", – всего лишь мистификация. Этого "элемента" как раз много, так как на его основе создаётся образ творца, сроднившегося со своим художественным миром. Он с невыносимой болью в сердце переживает "крепостные мистерии". Творец всегда находится рядом со своими героями, преодолевая свой земной путь вместе с ними. Правда, этот путь стал для него очень коротким. Салтыков создал "Первую часть записок Никанора Затрапезного, обнимающую его детство". Но если бы "записки" были продолжены, то по своей поэтике они были точно такими же, как и "первая часть".
Новому Салтыкову было отпущено слишком мало времени – ровно столько, чтобы написать первую страницу "Забытых слов", которая станет последним произведением Салтыкова. А.М. Скабичевский вспоминал: "Тем не менее он работал, можно поистине сказать, до последнего вздоха, и было нечто в высшей степени трогательное и величественное в образе измождённого, окружённого лекарствами старца, который не выпускал пера из дрожащих и костенеющих рук и, продолжая выпускать произведение за произведением, умирал, в полном смысле этого слова, воином на поле битвы. Так, за несколько дней до смерти он показывал посетителям полуисписанный лист, с отчаянием заявляя, что рука его отказывается писать и не в силах продол-жать начатой работы. Это были те самые "Забытые слова", о которых он собирался напомнить своим соотечественникам".
Великий замысел мечтал осуществить Салтыков – воскресить умертвлённые слова (особенно такие, как "стыд", "совесть", "честь"), а ожившими словами, как живой водой, пробудить общество и вдохновить его на праведную жизнь. Это должно было стать вершиной преображения щедринской поэтики. Поэтому Салтыков начал свое повествование с создания мифологизированного образа умирающей Вселенной.
Символы умирания образуют поэтику "Забытых слов". Концентрация символов привела к предельной ритмизации повествования. В результате возникла стихопроза, вызвавшая из далекого прошлого ту трагическую музыку стиха, которая создавалась Салтыковым в пору лицейского стихотворства. Салтыков пришёл в литературный мир поэтом и поэтом его покинул.
Прощальные слова Салтыкова потрясли современников. Журнал "Вестник Европы" печатает эту страницу, обрамив её траурной рамкой. М. Жемчужников публикует стихотворение "Забытые слова", в котором выразил дух не только символических "Забытых слов" Салтыкова, но и всего его творчества:
Слова священные, слова времен былых,
Когда они ещё знакомо нам звучали…
Увы! Зачем же, полн гражданственной печали,
Пред смертью не успел ты нам напомнить их!
Те лучшие слова, так людям дорогие,
В ком сердце чувствует, чья мыслит голова:
Отчизна, совесть, честь и многие другие – забытые слова…
Земля ж мотальная – костям твоим легка!
Ты, правдой прослужив весь век своей отчизне,
Уж смерти обречён, дыша уже едва,
Нам вспомнить завещал – средь пошлой нашей жизни
Забытые слова.
"Забытые слова" стали предвестием русской символистской прозы. Поэтому творчество Салтыкова так сильно волновало воображение русских писателей-символистов, как в недавнем прошлом оно волновало И.А. Гончарова, А.В. Сухова-Кобылина, И.С. Тургенева, А.Н. Островского, Ф.М. Достоевского, А.К. Толстого, Л.Н. Толстого, существенно влияя на их художественные поиски. И в дальнейшем смех и мощные гротески Салтыкова на десятилетия предопределили развитие не только мировой сатиры, но и романной прозы.
Литература
Бушмин А.С. Сатира Салтыкова-Щедрина. М.; Л., 1959.
Покусаев Е.И. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина. М., 1963.
Макашин С.А. Салтыков-Щедрин на рубеже 1850-1860-х гг.: Биография. М., 1972.
Николаев Д.П. Сатира Щедрина и реалистический гротеск. М., 1977.
Турков A.M. Салтыков-Щедрин. 3-е изд. М., 1981.
Макашин С.А. Салтыков-Щедрин. Середина пути: Биография. М., 1984.
Николаев Д. П. Смех Щедрина. М., 1988.
Прозоров В.В. Салтыков-Щедрин. М., 1988.
Макашин С.А. Салтыков – Щедрин. Последние годы. М., 1989.
Тюнькин К.И. Салтыков-Щедрин. М., 1989.
Ауэр А.П. Салтыков-Щедрин и поэтика русской литературы второй половины 19 века. Коломна, 1993.
Дмитренко С.Ф. Щедрин: незнакомый мир знакомых книг. Изд-во Московского университета, 1998.
Павлова И.Б. Тема семьи и рода у Салтыкова-Щедрина в литературном контексте эпохи. М., 1999.
Строганова Е.Н. "Современная идиллия" М.Е. Салтыкова-Щедрина в литературном пространстве. Тверь, 2001.
Л.Н. Толстой (1828–1910)
Для человека XIX, XX, XXI столетий Лев Николаевич Толстой относится к величайшим писателям мира. Род Толстых – одна из мощнейших генетических линий России. Это писатели, художники, композиторы, учёные, дипломаты, общественные и государственные деятели. Л.Н. Толстой состоял в родстве с писателем А. К. Толстым (троюродные братья, они были даже внешне похожи), скульптором Ф.П. Толстым (их общий предок – П. А. Толстой, знаменитый сподвижник Петра I, за особые заслуги получивший по его указу титул графа). Из рода Толстых (но не графской линии) происходила и мать Ф.И. Тютчева, урождённая Е.Л. Толстая. И по отцовской, и по материнской линии Толстой – родственник поэта-декабриста А.И. Одоевского, писателя В.Ф. Одоевского, философа П.Я. Чаадаева.
Род матери Толстого, княжны М.Н. Волконской, ещё древнее и ведет свое происхождение от потомка легендарного Рюрика – князя Михаила Черниговского, одного из самых почитаемых на Руси святых князей. Многие Волконские вошли в историю России не только как доблестные защитники отечества, но и как герои самопожертвования, таков, например, троюродный брат матери Толстого декабрист С.Г. Волконский. Писатель не просто гордился семейными и родовыми преданиями: они были и одним из мощных стимулов творчества.
Если верна гипотеза, что художественная одарённость наследуется от матери, то Толстой – блестящее тому подтверждение. По материнской линии он четвероюродный племянник А.С. Пушкина. Мать Толстого писала прозу и стихи, переводила, была талантливой рассказчицей и вообще человеком совершенно незаурядных по тем временам кругозора, образования и духовной силы. Достаточно привести свидетельства крепостных о том, что она с ними обращалась "не как барыня, а как равный тебе по существу человек" (Н.Н. Гусев).
Один из самых оригинальных людей России XVIII в., дед Толстого по материнской линии – Н.С. Волконский был в молодости доверенным лицом и советником Екатерины II, послом в Берлине. Александра I, обещавшего заехать к Волконскому, но проспавшего нужный поворот, гордый хозяин Ясной Поляны догнал почти в Туле и вернул к себе в гости. В Ясной Поляне и впрямь было чему подивиться: для дворовых был выстроен прекрасный белокаменный дом, который все принимали за помещичий; церкви не было, зато были два оркестра – для крепостных и для помещика; были качели и карусели для гуляний и развлечений крепостных, а въезд в имение украшали две белые башни, похожие на столбы масонской ложи.
Толстой унаследовал от своего деда необыкновенно развитое чувство личности и огромную душевную силу, любил рассказывать о нём, бережно хранил всё, связанное с памятью о нём и о матери. Мать Толстого, умершая, когда ему не было и двух лет, осталась для него "святым идеалом". В "Воспоминаниях" писателя говорится: "Я молился её душе, прося её помочь мне, и эта молитва всегда помогала мне". Некоторые черты деда и матери
Толстой придал героям "Войны и мира" – старому князю Болконскому и княжне Марье. Ясная Поляна с ее "прешпектом", портретом основателя рода и родословным древом в гостиной описана в "Войне и мире" как усадьба Болконских Лысые Горы, детали пейзажа и интерьера дома (например, обстановка кабинета Левина) отражены также в романе "Анна Каренина", а в "Воскресении" неожиданно узнаём среди вещей Нехлюдова любимый талисман Толстого – пресс-папье с бронзовой собачкой, которое писатель всю жизнь держал на своём столе. Полулегендарная история Ясной Поляны и семейные предания (например, о чудесном спасении на войне прадеда, С.Ф. Волконского, когда пуля ударила в образок на его груди, о противостоянии деда, Н.С. Волконского, всесильному Потёмкину, о пребывании отца, Н.И. Толстого, во французском плену и т. д.) так же важны для изучения творчества Толстого, как и факты его личной биографии.
Один из исследователей творчества Л.Н. Толстого – Б.М. Эйхенбаум метко назвал Ясную Поляну "идеологической крепостью" Толстого, начиная с 60-х гг. противостоящей в его сознании "вопросам" современности, пафосу политической борьбы, даже литературным модам и вкусам. Sub specie aetemitatis (лат. "С точки зрения вечности") Толстой навсегда останется абсолютно самобытным яснополянским мудрецом, как бы ни называли его в ту или иную эпоху – "обличителем", "представителем" или "зеркалом". Толстой стоит вне партий, вне конфессий, вне литературных школ, он "работал над собой исключительно своими руками", как говорила ещё одна сыгравшая важную роль в жизни Толстого родственница, его двоюродная тётка А. А. Толстая.
С Ясной Поляной связан и личный миф Толстого о "зелёной палочке, на которой написано то, что должно уничтожить всё зло в людях и дать им великое благо…чтобы все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были бы постоянно счастливы". Эта зелёная палочка с таинственной надписью была зарыта в Ясной Поляне на краю оврага. В детстве поиски "зелёной палочки" были его любимой игрой, а в старости он завещал похоронить себя рядом с этим местом, что и было исполнено. По мнению С.Л. Толстого, старшего сына писателя, легенда о зелёной палочке сочинена матерью Толстого: "У Марии Николаевны эти рассказы могли быть навеяны мистикой александровской эпохи" или её родственниками Трубецкими, многие из которых были известными масонами и розенкрейцерами.
Другая версия происхождения легенды принадлежит Б.М. Эйхенбауму и основывается на том, что среди гостей и корреспондентов Ясной Поляны были не только императоры, но и революционеры. Так, случайно услышав беседу своего отца с декабристом П.И. Колошиным, часто бывавшим в Ясной, маленький Толстой и его братья могли узнать о "Зелёной книге" (уставе Союза Благоденствия), о зарытой "Русской правде" П.И. Пестеля, о поисках этого документа следствием, о декабристах братьях Муравьёвых. Маленькие Толстые, на которых рассказ этот мог произвести не меньшее впечатление, чем слова Пьера на Николеньку Болконского, поняли это так, что "есть люди, которые знают тайну, как избавить людей от зла… они написали правду об этом и зарыли её в землю. Всё было готово для создания легенды, оставалось дать ход воображению. Из запаса детских игр и сказок явилась палочка-выручалочка; она оказалась зарытой в землю, но с ясным следом рассказа о рукописи: на палочке написана тайна, как сделать людей счастливыми. Братья Муравьёвы превратились в "муравейных братьев" – прообраз будущего человечества, таких отношений между людьми, когда все будут друг друга любить, не будет ни войн, ни ссор. Игра в "муравейных братьев" состояла в том, что нужно было выполнять разные условия, необходимые для открытия "зелёной палочки"".
В "Воспоминаниях" (1906), давая несколько иное объяснение "муравейным братьям", Толстой писал о своем старшем брате: "…Николенька, вероятно, прочёл или наслушался о масонах, об их стремлении к осчастливлению человечества, о таинственных обрядах приёма в их орден, вероятно, слышал о Моравских братьях (религиозная секта в Чехии, основанная в XV в. и проповедовавшая ненасилие. – Е.П.) и соединил всё это в одно в своем живом воображении и любви к людям, к доброте, придумал все эти истории и сам радовался им и морочил ими нас…" Идеалы "муравейных братьев" и "зелёной палочки" Толстой пронёс через всю жизнь.
В девять лет Толстой потерял и отца. Опекунство над сиротами перешло к тёткам, и в 1841 г. дети переезжают в Казань, где жила одна из них. В 1844 г. Толстой по примеру старших братьев поступает в Казанский университет, учится сначала на восточном отделении философского факультета (Казанский университет в то время славился развитием ориенталистики), потом на юридическом факультете. Первое время учёба мало увлекала его, несмотря на поистине феноменальные способности к изучению языков, а затем, во многой благодаря профессору права Д.И. Мейеру, который наряду с Н.И. Лобачевским был тогда "лучом света" в Казанском университете, Толстой принимает решение покинуть университет, чтобы целиком отдаться самостоятельным научным занятиям: "Впервые пробудившаяся в молодом Толстом страсть к наукам и повлекла за собой выход его из университета" (Н.Н. Гусев). Восемнадцатилетний Толстой явился к ректору университета Н.И. Лобачевскому (по другим сведениям, Лобачевский тогда был уже управляющим Казанским учебным округом) с прошением "о исключении", и эту встречу, пожалуй, можно назвать редким в истории примером встречи двух гениев, старший из которых сразу оценил младшего. Лобачевский долго говорил с нерадивым второкурсником, нашел в нём выдающиеся способности и предрёк ему большое будущее.
Казанский период (1841–1847) в жизни Толстого сыграл огромную роль. В эти годы он начал вести дневник, который вёл до конца жизни и которому доверял поразительные самонаблюдения и самопризнания, во многом послужившие материалом для создания художественных образов. С юношескими впечатлениями от прочитанных книг Ж.Ж. Руссо, Ф. Шиллера, Ч. Диккенса, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, И.А. Гончарова, Д.В. Григоровича, возможно, и Л. Стерна в толстоведении связывается становление особой творческой манеры Толстого и особого видения человека – "диалектики души" (Н.Г. Чернышевский). Тогда же у Толстого начинаются серьёзные религиозные поиски. Наряду с чтением Евангелия Толстой знакомится с буддизмом (в Казани он сблизился с бурятским ламой).
Получив после раздела наследства Ясную Поляну, Толстой намеревается заняться хозяйством и улучшением жизни своих крестьян, а также реализацией плана самообразования. В 1850 г. Толстой начинает свои первые литературные опыты, а весной 1851 г., продолжая "испытывать себя", отправляется со старшим братом офицером Н.Н. Толстым на Кавказ и в следующем году поступает на военную службу артиллеристом.
Это было время знакомства с образом жизни казаков и горцев, участия в военных действиях и работы над повестью "Детство". 28 августа (9 сент.) 1852 г., в день своего рождения (число 28 Толстой вообще считал знаменательным для себя: в "Детстве", например, 28 глав) он записывает в дневнике: "…Вот уже восемь лет, что я борюсь с сомнением и страстями. Но на что я назначен? Это откроет будущность". Будущность открылась на следующий же день, когда Толстой, как будто в ответ на свои сомнения, получил письмо редактора журнала "Современник" Н.А. Некрасова о том, что "Детство" принято редакцией, а в "авторе… есть талант". 6 сентября вышел № 9 "Современника" за 1852 г. с толстовской повестью под названием "История моего детства".
Толстой задумывал роман под названием "Четыре эпохи развития", который должен был состоять из следующих частей: "Детство", "Отрочество", "Юность" и "Молодость". Работа над этим произведением продолжалась до опубликования "Юности" в журнале "Современник" в 1857 г. ("Отрочество" было опубликовано в 1854), а последняя часть не была написана. Цензурные искажения и особенно перемена заглавия повести "Детство" очень огорчили молодого автора, так как заглавие, данное редакцией, вводило повесть "в цикл произведений автобиографического жанра", распространённого тогда в литературе. Первое же произведение Толстого явилось образцом психологической прозы, сопоставимой с "Героем нашего времени" Лермонтова. Традиционно включаемые в детские хрестоматии и школьные программы, повести эти, однако, никогда не предназначались автором для детского чтения.
Автобиографические, а в еще большей степени автопсихологические черты в образе главного героя Николеньки Иртеньева – это и общие черты толстовских героев-правдоискателей, как правило, любящих свою семью, дорожащих поэзией семейной жизни, но зачастую не понимаемых своими близкими. Они занимают определённое положение в глазах общества, но не удовлетворены открывающимися им в этом обществе возможностями, потому что эти герои хотят единства не с обществом, а с "целым". В первой же в своей жизни дневниковой записи восемнадцатилетний Толстой предначертал программу, которой он и его герои будут следовать всю жизнь: "Отделись человек от общества, взойди он сам в себя… образуй твой разум так, чтобы он был сообразен с целым, с источником всего, а не с частью, с обществом людей; тогда твой разум сольётся в одно с этим целым, и тогда общество, как часть, не будет иметь влияния на тебя". Толстой не исключает социальной и исторической обусловленности своего героя, но отнюдь не останавливается на этом, он мыслит человека как существо космическое, ибо "целое", "источник всего" – это, по Толстому, и Бог, и Вселенная, а точнее, вселенский центр любви, существование которого так же несомненно для Толстого, как существование вселенского центра тяготения.