Любимые герои писателя (Николенька, князь Андрей, Пьер, княжна Марья, Константин Левин, Нехлюдов из "Воскресения") почти не показаны в общении со своей матерью, которая рано умерла и любовь которой к ребенку осталась только святым воспоминанием. Они мечтают о любви и семейном счастье, но не находят их, а если и находят, то не удовлетворены его замкнутостью (Пьер, княжна Марья, Константин Левин) и, главное, стремятся быть "вполне хорошими" (слова Пьера об Андрее Болконском), т. е. не только предаются нравственному самосовершенствованию, как нередко читатели понимают эти слова, но и ощущают себя лично ответственными за всё, происходящее в мире. Герои Толстого могли бы подписаться под словами А.А. Фета в его письме к Толстому: "Любить – значит расширять своё существо на внешний объект".
В трилогии большое место занимает тема смерти. Николенька проходит испытание смертью и наблюдает отношение к ней окружающих. Умирают его мать, бабушка, няня Наталья Савишна, которая "совершила лучшее и величайшее дело в этой жизни – умерла без сожаления и страха". Танатосные мотивы в творчестве Толстого занимают огромное место и часто связаны с мотивом ухода: герои порывают со своей средой, резко изменяют свою жизнь, приводя её в соответствие со свершившимся моральным переворотом.
В конце трилогии есть намёк на изменение сознания и образа жизни Николеньки Иртеньева (глава "Я проваливаюсь"). Описание "минуты раскаяния и морального порыва" сопровождается красноречивой деталью: "Я… вдруг вскочил, взбежал на верх". "Провалу" на экзамене и "окончательной погибели" (с точки зрения "комильфотности" и обыденного сознания) противостоят подъём и возрождение (с точки зрения "чистоты нравственного чувства" и "диалектики души"). Конечно, духовное возрождение Николеньки не занимает такого места в финале трилогии, как просветление Нехлюдова в романе "Воскресением, но интересно, что первое и последнее из больших эпических произведений Толстого завершаются почти одинаково – "Правилами жизни" (Иртеньев сочиняет их сам, для Нехлюдова же это заповеди евангельской Нагорной проповеди) и надеждой на счастливое будущее обновлённого героя.
В трилогии молодой князь Дмитрий Нехлюдов – лучший друг студенческих лет Николеньки, а в "Воскресении" это главный герой, вспоминающий свою дружбу с Николенькой Иртеньевым, которого уже нет в живых. Д. Нехлюдовым зовут также героя рассказа "Утро помещика" и повествователя в рассказе "Из записок князя Д. Нехлюдова. Люцерн" (1857).
В годы создания трилогии наиболее близким себе автором Толстой считал Стерна, которого во время работы над "Детством" даже переводил для упражнения в английском. В стиле романа Стерна "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена" и трилогии Толстого, действительно, есть много общего. То и другое произведения – рассказ взрослого о ребёнке, но не в форме воспоминаний, а в форме чуть ли не протокольной фиксации (причем для Стерна это ещё более характерно, чем для Толстого) чувств и событий, даже мельчайших. Это как бы воскрешение и передача взрослым человеком своего детского и отроческого впечатления и сознания. Впрочем, у Толстого этот феномен может быть объяснён и его сверхпамятью; так, в воспоминаниях "Моя жизнь" (1878) он повествует о своих младенческих ощущениях! В "Детстве", к примеру, подробно зафиксированы два дня из жизни Николеньки – день в деревне и день в Москве – с подробной, почти поминутной детализацией чувств и мыслей персонажа.
Чернышевский считал, что из русских писателей ближе всего Толстому М.Ю. Лермонтов. Однако Толстой в гораздо большей степени, чем Лермонтов, даёт подробные картины того, "как одни мысли и чувства развиваются из других… как чувство, непосредственно возникающее из данного положения или впечатления, подчиняясь влиянию воспоминаний и силе сочетаний, представляемых воображением, переходит в другие чувства…".
По мнению Чернышевского, Толстого более всего интересует "сам психический процесс, его формы, его законы, диалектика души". Эти проницательные выводы критик сделал уже на основании трилогии и ранних рассказов, когда было ещё далеко до основных произведений, в которых эта особенность творчества Толстого, названная позже "текучестью" характера, сказалась в полной мере. Ф. М. Достоевский отметил в "Дневнике писателя" главу "Мечты" из "Отрочества": "Помните ли вы "Детство и отрочество" графа Толстого? Там есть один мальчик, герой всей поэмы. Но это не простой мальчик, не как другие дети, не как брат его Володя. Ему всего каких-нибудь лет двенадцать, а в голову и в сердце его уже заходят мысли и чувства не такие, как у его сверстников… Чрезвычайно серьёзный психологический этюд над детской душой, удивительно написанный…"
Толстой не пишет историю своего детства; поразительная психологическая правда характеров есть результат не столько "воскрешения" воспоминаний, сколько художественного синтеза. Реальные люди – мать и отец Толстого – станут прототипами не столько матери и отца в трилогии, сколько княжны Марьи и Николая Ростова в "Войне и мире". "С натуры" написаны Наталья Савишна (Прасковья Исаевна, экономка Толстых во времена детства писателя), Карл Иванович (домашний учитель Фёдор Иванович Рёссель), Сонечка Валахина (С.П. Колошина, дочь члена Союза Благоденствия П.И. Колошина), во многом Любочка (сестра Толстого М.Н. Толстая). Менее прямолинейны сопоставления Володи с братом Толстого С.Н. Толстым, Дубкова – с мужем сестры В. П. Толстым, Нехлюдова – с другом писателя Д.А. Дьяковым и братом Д.Н. Толстым. Имя того и другого прототипа – Дмитрий – оставлено персонажу.
Кроме "Детства" и "Отрочества" Толстой работает над рассказами "Набег" (1852, напечатан в 1853), "Рубка леса" (закончен в Севастополе и напечатан в 1855), отражающими кавказские впечатления, рассказом "Записки маркёра" (1853, напечатан в 1855). Героя записок, самоубийцу, писатель наделяет фамилией Нехлюдов, а также искренностью и совестливостью, которые делают его похожим на Николеньку Иртеньева.
Герой рассказа "Набег" скромный капитан Хлопов является как бы предшественником Тушина и Тимохина из "Войны и мира", а прототипом его во многом послужил брат Толстого Н.Н. Толстой, служивший вместе с ним на Кавказе. С симпатией обрисован молодой прапорщик Аланин, предшественник Володи Козельцова из третьего севастопольского рассказа и Пети Ростова. В рассказе "Набег" впервые в творчестве Толстого изображены военные действия, это дебют Толстого-баталиста. И в первом же рассказе на эту тему война осуждается, особенно сильно в знаменитых словах: "Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звёздным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных?" В дневнике молодой Толстой записывает: "Был дурацкий парад… Бойна такое несправедливое и дурное дело, что те, которые воюют, стараются заглушить в себе голос совести. Хорошо ли я делаю? Боже, настави меня и прости, ежели я делаю дурно".
В ноябре 1854 г. писатель прибывает в осаждённый Севастополь. Желание участвовать в обороне Севастополя он объяснял в письме к брату патриотизмом, "который в то время… сильно нашёл" на него. И конечно, Толстой уже в те годы хочет быть там, где можно участвовать в "настоящей жизни" (один из основных концептов "Войны и мира") и ощутить чувство единения с людьми. События Крымской войны дали ему материал для знаменитых севастопольских рассказов. Первый из них под названием "Севастополь в декабре месяце" (1855) представляет собой очерк-панораму осаждённого Севастополя, в том числе и самого опасного четвёртого бастиона, на котором служил автор рассказа.
Девизом батальных сцен в творчестве Толстого можно назвать слова: "Увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знамёнами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем её выражении – в крови, в страданиях, в смерти…" И всё же основным пафосом рассказа стало прославление героизма защитников Севастополя. Рассказ с восторгом читали и в демократических кругах, и в императорской семье, а императрица Александра Фёдоровна даже плакала от умиления.
Следующий рассказ – "Севастополь в мае" (1855) – постигла совсем другая судьба. Дело в том, что ни общественное мнение, ни государственные интересы, не говоря уж о собственной выгоде и даже безопасности, никогда не могли заставить Толстого покривить душой. Не оставшееся незамеченным при дворе прославление героизма и патриотизма могло бы в дальнейшем способствовать военной и литературной карьере, но героем Толстого всегда была правда, о чём он и заявил в новом рассказе. Когда работа над рассказом была близка к завершению, он записывает в дневнике: "Теперь только настало для меня время истинных искушений тщеславия. Я много бы мог выиграть в жизни, ежели бы захотел писать не по убеждению". Присланный в "Современник" рассказ был прочитан в кружке литераторов, которые отозвались о нём как о "безжалостно-честном", а Некрасов нашёл в рассказе "такую трезвую и глубокую правду, что нечего и думать её печатать". Как и ожидала редакция "Современника", цензура сочла рассказ "насмешкой над… храбрыми офицерами", и рассказ был напечатан в чудовищно искажённом виде. Но и в таком виде он производил сильное впечатление. По словам П.Я. Чаадаева, "вот это добротный патриотизм, из тех, что действительно делают честь стране, а не загоняют её ещё дальше в тупик, в котором она оказалась".
Высокую оценку психологизму рассказа (особенно описанию смерти Праскухина) дал Н.Г. Чернышевский. Возмущение бездарным командованием отразилось и в сочинённой Толстым сатирической песне <"Как четвёртого числа…"> (редкий в его творчестве случай стихотворных опытов), быстро распространившейся среди солдат и вызвавшей неудовольствие при дворе (впервые напечатана в 1857 г. в "Полярной звезде" А.И. Герцена).
"Я, кажется, сильно на примете у синих", – замечает Толстой в дневнике ("синими" он называет царских жандармов). 28 августа 1855 г., в день оставления Севастополя русскими войсками, Толстому пошел 28-й год. Третий севастопольский рассказ "Севастополь в августе 1855 года" (напечатан в 1856 г.), в котором отразились впечатления последних боёв за Севастополь, был завершён уже в Петербурге, куда писатель прибыл с донесением из армии в ноябре 1855 г. Это "самый сюжетный" рассказ севастопольской трилогии, повествующий о братьях Козельцовых – старшем, опытном офицере Михаиле, и младшем, Володе, – в которых многие исследователи склонны видеть предшественников Николая и Пети Ростовых из "Войны и мира". Эти симпатичные автору персонажи без громких фраз исполняют свой долг и погибают с мыслью о Севастополе. Толстого и в дальнейшем будет интересовать не яркий подвиг, а скромное подвижничество, в том числе и человека на войне. "Война совсем не так делается, как ты думаешь, Володя!" – говорит старший Козельцов младшему, мечтающему о подвиге. Это рассказ не только о жертвенности русских воинов, но и о бессмысленности войны, о "стыде" и "раскаянии", которые не могут не подниматься именно в душе тех её участников, кто сполна наделён "чистотой нравственного чувства".
Таков, конечно, и сам автор рассказов. Недаром именно под Севастополем детская мечта Толстого о всеобщем мире стала приобретать черты нового религиозного учения. "Вчера разговор о божественном и вере навёл меня на великую громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь, – записывает Толстой 4 марта 1855 г. – Мысль эта – основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле". Этому служению он посвятил всю свою дальнейшую жизнь и всё творчество.
В Петербурге Толстой знакомится с Ф.И. Тютчевым, специально посетившим его, чтобы выразить восхищение севастопольскими рассказами, А.А. Фетом, Н.А. Некрасовым, И.С. Тургеневым, И.А. Гончаровым, А.Ф. Писемским, Я.П. Полонским, А.В. Дружининым, П.В. Анненковым, В.Л. Боткиным и другими писателями и критиками. К этому периоду относится работа над рассказом "Метель" (1856), представляющим собой реплику пушкинской "Капитанской дочки", и повестью "Два гусара" (1856), полемически направленной против "вопросов" современности и демонстративно разрешавшей одну из немаловажных альтернатив русской литературы ("отцы и дети") в пользу "отцов". Полемика с "шестидесятниками" продолжится и в незаконченном романе "Декабристы", и в уже открыто пародирующей идеи Чернышевского пьесе "Заражённое семейство", при жизни Толстого не публиковавшейся. Рассказ "Утро помещика" (1856, "Отечественные записки") также связан с современностью, но не только проблематикой взаимоотношений помещика и крестьян, а и поисками героя, способного осуществить идеал Толстого – объединение людей на основе "настоящей жизни".
В 1857 г. Толстой совершает поездку в Западную Европу (посещает Францию, Германию, Италию, Швейцарию). В Париже осматривает гробницу Наполеона, после чего записывает в дневнике; "Обоготворение злодея, ужасно". Противовес этому "обоготворению" злодеев он будет искать в "Войне и мире". Став свидетелем смертной казни, Толстой ещё больше укрепляется во мнении, что "государство есть заговор не только для эксплуатации, но главное для развращения граждан", и даёт себе обещание: "Я… никогда не буду служить нигде никакому правительству". Тяжёлые заграничные впечатления отразились в рассказе "Из записок князя Д. Нехлюдова. Люцерн" (1857, "Современник"),
В рассказе "Три смерти" (1858), во многом этапном для молодого Толстого, показана смерть барыни, которая "гадка и жалка", умирая в "разладе" с миром, смерть старого ямщика ("его религия – природа", по словам Толстого) и смерть дерева, "ясенки", из которого молодой ямщик собирается изготовить крест на могиле умершего товарища и которое умирает "спокойно, честно и красиво". Рассказ, а скорее философская притча о превосходстве в смертный час дерева над человеком, содержит главные концепты дальнейшего творчества Толстого: "Смерть", "Истина", "Гармония со всем миром". Но как соединить рефлектирующее сознание с бессознательной природной гармонией? В рассказе "Альберт" (1858) Толстой отдаёт предпочтение первому, в повести "Казаки" (1863) – второму.
Замысел повести "Казаки" восходит к намерению 1852 г. писать очерки о Кавказе. У Толстого были также планы соединить повесть, герою которой приданы некоторые автобиографические черты, с "Четырьмя эпохами развития". Казалось бы, сюжет "Казаков" построен на обычном романтическом мотиве бегства героя из цивилизованного мира и столкновения с миром первобытно-природным. В критике не раз указывалось даже на сходство названий "Казаки" и "Цыганы", на созвучие "Оленина" и "Алеко". Не случайно и упоминание в тексте повести о "Куперовом Патфайндере" (романе американского писателя Ф. Купера "Следопыт"). Однако кавказская и военная тема в творчестве Толстого с самого начала была связана с развенчанием романтического комплекса. Герой Толстого продолжает испытывать чувство горькой отделённости от окружающих (Николенька в трилогии – от родных и товарищей по университету, Оленин – от казаков, Нехлюдов в "Утре помещика" – от крестьян), но в то же время приобретает некое весьма важное знание об общих закономерностях жизни и её сложности, недоступное более цельным и непосредственным натурам.
Оленин и дядя Ерошка – это не просто человек "цивилизованный" и человек "естественный", а посвящаемый и посвящающий. Необходимое для создания непривычной обстановки уединение (пустыня) заменено в "Казаках" перемещением героя из центра на периферию. Сохраняет своё значение инициационный мотив испытания смертью и усиливается звучание мотива охоты (охотятся не только Оленин с Ерошкой, но и на них; не только Лукашка на горцев, но и горцы на Лукашку).
Новизна толстовского героя в том, что мотив охоты трансформируется в сознании Оленина в мотив любви, объединения со всем миром. Он хочет "раскидывать на все стороны паутину любви: кто попадётся, того и брать". "Паутина любви" – образ, навеянный чтением Стерна ("web of kindness" – англ.), имеющий большое значение в дневниках Толстого и в "Войне и мире". Так что Оленина можно уже назвать адептом той новой "практической религии", которой Толстой собирался посвятить своё творчество.
Эта сторона "Казаков" не была понята современниками, рассматривавшими повесть в руссоистском или романтическом ключе. Несмотря на отдельные восторженные отзывы, общее отношение критики к повести можно выразить словами рецензента "Современника" А.Ф. Головачёва "Умысел автора, по-видимому, именно был – изобразить, что вот как хороши отношения людей между собою и к окружающему их миру в их первобытном, так сказать, диком виде, но что люди, испорченные нашей цивилизацией, хотя и могут понять и оценить всё это, но уже не могут наслаждаться тем счастьем, которое даёт эта первобытность, между тем как тут только и есть истинное счастье".
В 1863 г. работа Толстого над повестью "оказалась скорее прекращена, чем завершена", как считают исследователи. В жизни Толстого бывали периоды увлечения Гомером и вообще Древней Грецией, один из них совпал с работой над "Казаками" и даже в какой-то степени стимулировал её. Толстой сравнивал замысел повести и с "библейским преданием". Однако рамки оленинской одиссеи оказались узкими для воплощения в художественной форме грандиозной религиозно-национальной идеи. Эта задача была выполнена в "Войне и мире", произведении, сопоставимом с древним эпосом.
Роман "Семейное счастье" (1859) и повесть "Поликушка" (1863) сыграли, наряду с "Казаками" и севастопольскими рассказами, подготовительную роль для "Войны и мира": Толстой изобразил по отдельности семейный мир, крестьянский мир, мир природы и войну. В "Войне и мире" он соединит эти миры в противостоянии войне.
ЗАМЫСЕЛ "Войны и мира" историки литературы возводят к намерению написать роман о декабристах, возникшему у писателя в 1856 г., скорее всего, под впечатлением от встреч со своим родственником декабристом С. Г. Волконским, вернувшимся из Сибири после амнистии. Он поразил Толстого тем, что из революционера сделался "мистиком, христианином" и приблизился на каторге и поселении к толстовскому идеалу высокодуховного сельского труженика, ощущающего единство с миром природы и простых людей. Толстой сравнивал Волконского с ветхозаветным пророком и видел в нём пример почти житийного "просветления" и "ухода" (которому в конце жизни последовал сам). Приступив к работе над романом о вернувшемся из Сибири декабристе (неоконченный роман "Декабристы" начат во время второй поездки Толстого за границу, писался в 1860–1863 гг., опубликован в 1884) и почувствовав необходимость описать молодость своего героя, его борьбу и заблуждения, Толстой приходит к осмыслению эпохи наполеоновских войн. Но социальный или исторический интерес не может быть назван главным истоком "Войны и мира". В декабристе, вернувшемся с каторги, Толстой видит идеал подвижника-страстотерпца своей "практической религии", а в войне 1812 г. – яркий пример кризисной ситуации, открывшей назначение России в мире.