17 июня 1911 г. В. В. Хлебников исключается из университета за невзнос платы осенью предыдущего года. Разумеется, деньги на оплату учебы и повседневное существование Виктор получал от отца регулярно. Дело было не в финансовом положении семьи, а в психологическом выпадении человека из принятых житейских отношений. В те времена можно было как угодно долго числиться студентом, выполняя некие формальные обязательства. Выйдя за эти рамки, Хлебников стал безбытным, классически двусмысленным поэтом и мыслителем-скитальцем (по типу, скажем, украинского "мандрувального" поэта-философа XVIII в. Григория Сковороды).
Весной 1912 г. в гилейском доме Бурлюков, свободный от каких-либо "утомляющих" и "отнимающих" творческое время обязанностей, Хлебников компонует свой первый "ученый труд" в форме "разговора" – "Учитель и ученик". Это было и первое авторское издание Хлебникова, отпечатанное в Херсоне – "для изумления мира" – тонкая брошюра, содержавшая все самые важные для автора "краски и открытья". Тогда же из Херсона в Казань (где продолжала жить сестра Катя, совершенствуясь в стоматологии) Хлебников отправляет багажом корзину рукописей, которая пропадает. Годом раньше, в Алферово, озорные сельские курильщики украли на самокрутки кипу рукописей, с которыми Виктор приехал из Петербурга.
Единственная собственность Виктора Хлебникова – перевозимые с места на место в чемоданах, корзинах, узлах, мешках рукописи. Нередко они скапливались по случайным и забытым адресам, время от времени терялись и так же внезапно у кого-то и где-то обнаруживались. Еще не опубликованные, но уже публично экспонируемые, рукописи Хлебникова с самого начала вошли важным компонентом в мифологию его личности. Поздний драматический образ "зарезанных стихов" (стих. "Всем", 1922) и мелодраматический абрис злостных уничтожителей рукописей (финал сверхповести "Зангези", 1922) добавил к легендарности представлений об "очарованном страннике русской поэзии" зловеще-уголовный мотив заговоров и всевозможных интриг против него.
Наиболее фактично представлены вещность и сущность ранних хлебниковских рукописей в воспоминаниях Давида Бурлюка. "Отец российского футуризма", понимая историческую важность этих бумаг и реальную неспособность "Вити" правильно ими распоряжаться, оказался первым хлебниковедом, то есть их собирателем и публикатором. Так появился в конце 1913 г. изобиловавший многочисленными ошибками и просчетами, но замечательный своим пионерским духом том "Творений" Велемира Владимировича Хлебникова.
1912 год в биографии Хлебникова интересен и новыми знакомствами в Москве. А. Е. Крученых ("речетворец" и "худог"), радикальный оппонент символизма и всего прилично-прилизанного "старья", стал его соавтором, издателем и первым провокативным толкователем "зауми" и "числярства". Четыре подписи (Д. Бурлюк, А. Крученых, В. Маяковский, В. Хлебников) стояли под манифестом "Пощечина общественному вкусу", с которого начались "отчаянные драки" следующего литературно-художественного сезона.
1913 год оказался для Хлебникова (и его коллег) действительно урожайным в публикационном смысле. Групповые сборники издавал Матюшин под маркой "Журавль", Крученых под маркой "ЕУЫ", Бурлюк под маркой "Гилея", Г. Кузьмин и С. Долинский как независимые издатели-меценаты. В 1913 г. были подготовлены (хотя вышли в свет с датой следующего года) уже упоминавшиеся "Творения" и две другие книги Хлебникова – "Ряв!" и "Изборник стихов. 1907–1914".
В 1913 г. поэты-"гилейцы", творчески связанные с кубистами в живописи, приняли газетную кличку "футуристы" как направленческое самоназвание. Появились кубофутуристы "Гилеи" в противоположность уже существовавшим в Петербурге эгофутуристам во главе с Игорем Северяниным. На короткое время "кубо" и "эго" сливаются в нераздельном футуризме в сборнике "Рыкающий Парнас", также сложившемся в 1913 г.
В 1913 г. становится печатно известным и публично распространяемым хлебниковский неологизм будетлянин. Он воспринимается прежде всего как русская калька латинско-европейского "futurist", поскольку Хлебников запретил себе употребление неславянского корнесловия. Но словоновшество Хлебникова возникло в результате многолетних лексикограмматических поисков идеи грядущего, обозначения ковачей и носителей этой идеи, то есть раньше или, по крайней мере, независимо от содержательных интенций знаменитого манифеста Ф.-Т. Маринетти 1909 г. Хлебников никогда не употреблял слова "футуризм", никогда не называл себя "футуристом".
Хлебниковский "будетлянин", отрицая "теперь", "сегодня", "сейчас", устремлен из архаического дионисийства к грядущему подвигу преодоления смерти как обязательного биологического конца. Он должен "мерой" (числом), пониманием законов времени "смерить смерть", то есть победить рок, судьбу, пугающую неизвестность за порогом земного существования. Хлебниковский "будетлянин" (или "зачеловек") содержательно соотносим с ницшевским "сверхчеловеком".
"Идея сверхчеловека" (название статьи В. С. Соловьева) – стать победителем смерти, "освобожденным освободителем человечества от тех существенных условий, которые делают смерть необходимою, и, следовательно, исполнителем тех условий, при которых возможно или вовсе не умирать или, умерев, воскреснуть для вечной жизни".
Такая коннотация хлебниковского неологизма дает возможность понять обостренность отрицания русским будетлянином гастролера-футуриста из Европы Маринетти. Для Хлебникова было неприемлемо, что он, русский поэт-мыслитель, в глазах непонимающей публики оказывается, вкупе с целой группой отечественных новаторов, лишь подражателем искусного итальянского "звукоизвергателя". В свою очередь, Маринетти, удивленный "метафизикой" и "пассеизмом" своих русских оппонентов, отказал им в праве именоваться футуристами.
В 1913-м и в последующие годы нетождественность двух понятий (футуризм и будетлянство) мало кем ощущалась. Нередко (и даже с охотой) деятели русского футуризма именовали себя будетлянами, не вникая в содержательную глубину и направленность хлебниковского словоновшества. Для точности отметим, что Маяковский лишь однажды употребил слово Хлебникова (статья "Будетляне", декабрь 1914 г.). Исключение подтверждает правило. Последовательно и открыто сближая эстетический и политический авангардизм в некую новую сущность ("революция духа"), преодолевающую национальные границы, Маяковский утверждал себя именно футуристом. В будетлянстве Хлебникова присутствует мифо-поэтический вариант "русской идеи" как национальной самоидентификации, как именно русского ответа на вызовы времени и европоцентричной культуры. "Собственно европейская наука, – утверждал Хлебников, – сменяется наукой материка. Человек материка выше человека лукоморья и больше видит. Вот почему в росте науки предвидится пласт – Азийский, слабо намеченный сейчас" (СС, 6:199).
Вне организационных структур молодого "свободного искусства" России Хлебников не стал бы востребованным субъектом авангардной художественной мысли. Но и сам русский поэтический авангард без Хлебникова немыслим. В 1914 г. Б.Лившиц писал: "Великая заслуга Хлебникова – открытие жидкого состояния русского языка, и что более этого открытия связано с общей концепцией футуризма?" (ПЖРФ. 1914. № 1–2. С. 103). Для русских футуристов Хлебников свой в эстетической системе языка как творчества.
Интересно, что, единственный из "гилейцев", Хлебников не обладал даром публичного оратора. Это важно иметь в виду, ибо футуризм в значительной степени реализовался средствами разговорного общения поэтов с аудиторией. В редких случаях присутствуя на эстрадных вечерах "речетворцев", Хлебников, сидя в президиуме, только смешно кланялся при назывании его имени. Излюбленная форма его текстов – разговор. Для обычного диалогического общения (не на бумаге) он был мало приспособлен.
К началу Мировой войны и в ходе ее ужесточения акценты хлебниковских идеологем заметно меняются. Материково-азийское сознание Востока почти преодолевает узкородовое "славянское" воодушевление. Его неприятие торгашеского духа современного города трансформируется в будетлянские проекты новой среды обитания и общения, свободной от денежных расчетов. Эстетическая "заумь" семантизируется в "звездный язык" планетарного охвата. Войны государств и народов идеально переводятся в сферу антагонистических отношений "изобретателей" и "приобретателей". В феврале 1916 г. возникает идея "Общества 317 членов", имеющего целью интеллектуально преодолеть устаревшие приоритеты "пространства" во имя постижения и распространения "законов времени". Короткое время "Общество" именуется Думой Марсиан (с привлечением в нее таких европейцев, как Г.Уэллс и Ф.-Т.Маринетти), чтобы в 1917 г. стать собранием Председателей Земного Шара. Идея Предземшарства, воспринимавшаяся друзьями и знакомыми Хлебникова в игровом аспекте, для него самого была творчески продуктивной.
Естественно, он считал себя первым Председателем, поскольку звание Короля потеряло свою привлекательность после свержения самодержавия.
Провозглашенный "королем времени" 20 декабря 1915 г. в Петрограде (дружеским застольем у Бриков), Хлебников был призван в армию (как рядовой "кролик") 8 апреля 1916 г. во время очередного приезда в Астрахань, избранную родителями для постоянного местожительства в 1912 г.
Государство вспомнило о своем подданном по его статусу военнообязанного ("ратник II разряда"). Образовательный ценз давал право Хлебникову на обучение в школе прапорщиков. Однако храбрый "воин будущего", воспевавший в 1912 г. "военный подвиг и войну" в полном согласии с духом русской народной песни, к строевой службе оказался совершенно непригоден. "Я дервиш, йог, марсианин, что угодно, но не рядовой пехотного запасного полка", – писал он из казармы своему недавнему противнику по эпизоду встречи итальянского футуриста, прося врачебного содействия в освобождении от воинской повинности. Драматическая солдатчина Хлебникова (между апрелем 1916 г. и мартом 1917 г.) состояла из нескольких кратких периодов непосредственного пребывания в учебных командах, которые чередовались полковыми лазаретами, увольнениями по состоянию здоровья и бесконечными медицинскими освидетельствованиями. Вслед за Февральской революцией он получает в Саратове неопределенного характера увольнительную из воинской части. Не заезжая к родным в Астрахань, он спешит в Харьков, где сложилось издательство "Лирень" (Н. Н. Асеев и Г. Н. Петников) с какими-то полупризрачными перспективами регулярного печатания. Но и в Харькове его ждет мобилизационная повестка уже от Временного правительства. Новое освидетельствование по "темному разделу нервно-психических отклонений" (Г. Петников) дает Хлебникову пятимесячный отпуск.
Свержение царизма Хлебников воспринял как подтверждение своего предупреждающего прогноза 1912 г. о "падении государства" ("Учитель и ученик"). Харьковское "Воззвание Председателей Земного Шара" отрицает "господ, именующих себя государствами, правительствами, отечествами и прочими торговыми домами… пристроившими… мельницы своего благополучия к трехлетнему водопаду… нашей крови" (СС, 6:263). Важным чтением Хлебникова становятся сочинения князя П. А. Кропоткина. Социальный анархизм кажется Хлебникову родственным идее "овелимирения" земного шара, то есть жизни вне государственных регламентаций, но в согласии с ритмами природы, с циклами исторических перемен, понятными и практически используемыми самоорганизующимися гражданскими сообществами. Предземшар признает черное (или голубое) "знамя безволода" (ср. "знамя Хлебникова" в довоенной прозе – СС, 5:145).
Взбудораженно-странническую атмосферу 1917 года Хлебников довольно подробно описал в прозе, известной под названием "Октябрь на Неве". Одну житейскую реальность года он опустил. В ноябре В. Каменский и Д. Бурлюк устроили ему в Москве какую-то оплачиваемую литературную работу по соглашению с преуспевающим булочником и меценатом Н. Д. Филипповым (на средства которого было организовано известное в истории футуризма "Кафе поэтов"). Дм. Петровский вспоминал трагикомическую ситуацию своей встречи с Пумой (прозвище Хлебникова) в комфортабельной гостинице, где бездомный будетлянин занимал отдельный номер с объявлением на дверях: "Прием с 11.30 до 12.30". Хлебников, естественно, занимался своими вычислениями, а не договорной работой. К тому же и частное меценатство в тот момент было уже сомнительно.
1918 год Хлебников встретил в Астрахани, став свидетелем одного из первых столкновений начинавшейся Гражданской войны. Весной и летом он в Москве, потом в Нижнем Новгороде, откуда по Волге вновь возвращается к родным. Во второй половине года вся семья собирается под крышей дома на Большой Демидовской улице. У старшей сестры Кати здесь был зубоврачебный кабинет. Младшая Вера, вернувшись из Италии, пыталась наладить профессиональные отношения с местными художественными мастерскими. Брат Александр (биолог и изобретатель) после роспуска старой армии приехал к родным и (до мобилизации уже в Красную армию) пробавлялся разными случайными заработками. Владимир Алексеевич, вновь поступивший на государственную службу в лесной отдел губернского управления, принимает участие в комиссии по устройству природного заповедника в дельте Волги. Виктор осенью начинает сотрудничать в армейской газете "Красный воин" по рекомендации поэта Рюрика Ивнева (знакомого по Петрограду 1917 г.), который приезжал в Астрахань на открытие местного университета с мандатом наркома просвещения А. В. Луначарского.
Ранней весной 1919 г. Хлебников снова в Москве. По разным косвенным источникам известны некоторые места его столичных кочевий: Дом искусств на Поварской, квартира доктора А. П. Давыдова на Страстной площади, комната Маяковского в Лубянском проезде…
Весной девятнадцатого Маяковский, добившийся в Наркомпросе разрешения на выпуск книг "левых" авторов под маркой "Издательства молодых" (ИМО), включил в список большой том Хлебникова. Составителем и автором предисловия был определен филолог Р. О. Якобсон (1896–1982), с которым Хлебников был знаком с конца тринадцатого года. 28 марта и 16 апреля Маяковский выдал Хлебникову авансом в счет гонорара за будущую книгу 1150 рублей. Не дождавшись официального договора и едва начав с Якобсоном предварительную работу по составу издания, Хлебников уезжает в Харьков. Катастрофически ухудшавшаяся обстановка внутри Советской республики вызвала и свертывание амбициозных планов ИМО. Не был реализован не только проект "Всего сочиненного" Хлебникова, который изначально был чреват серьезными текстологическими проблемами, но и вполне готовая к изданию рукопись стихов Б.Пастернака "Сестра моя, жизнь" пролежала без движения почти четыре года. Якобсон, уехавший за границу в начале 1920 г., оставил переданные ему Маяковским рукописи Хлебникова в сейфе Московского лингвистического кружка (МЛК). Два года спустя у Хлебникова возникло подозрение о злонамеренном сокрытии оставленных им в Москве рукописей. Подозрение переросло в публичный литературный скандал (уже за пределами его земной жизни), отзвуки которого дошли и до наших дней.
Что же касается неожиданного отъезда на юг весной 1919 г., задуманного, наверное, кратким отдыхом в уже знакомой обстановке дачного плодового сада и прекрасного общества сестер Синяковых, то он превратился в длительный (полтора года) харьковский период жизни Хлебникова. Этот период отмечен и продуктивной творческой работой, и углублением безбытного существования, принимавшего уже патологические формы.
В Харькове написана статья "Наша основа" – наиболее последовательное истолкование языкового и историософского credo будетлянства. В числе нескольких поэм, относящихся к этому периоду, – "Ладомир" как вершина утопического сознания, непосредственно связанного с эмоциональной атмосферой всеобщего преображения жизни. И рядом – образцовый палиндром (перевертень) "Разин", по определению Маяковского, "сознательное штукарство", от изощренного чувства слова как такового. Многочисленные опыты "звездного языка", собранные в композицию "Царапина по небу", – тоже Харьков. Как и вещи протокольно-иррационального строя, связанные с реалиями увиденной в Харькове гражданской смуты – ив стихах (""Верую" пели пушки и площади…", "Председатель чеки"), и в прозе ("Малиновая шашка"),
В начале июня 1919 г. фронтами Гражданской войны Харьков оказался отрезанным от Москвы. С 25 июня по 12 декабря город был занят Добровольческой армией Деникина. Объявляется всеобщая мобилизация всех призывных возрастов. Обнаруженный патрулем "белых" на даче Синяковых без каких-либо документов, в немыслимой драной шубе вместо пиджака, Хлебников едва не был застрелен как шпион "красных". Срочно пришлось обратиться в ту же земскую психиатрическую лечебницу ("Сабурова дача"), в которой его временно комиссовали весной 1917 г.
Последнее освидетельствование "Владимира Хлебникова" в связи с его воинскими обязанностями документировано в статье В. Я. Анфимова 1935 г. – "В. Хлебников в 1919 году" (см. СС, 2:515).
"При наличии нарушения психической нормы, – констатирует профессор, – надо установить, общество ли следует защищать от этого субъекта или, наоборот, этого субъекта от коллектива. Наличие выдающихся задатков у талантливого Хлебникова ясно говорит о том, что защищать от него общество не приходится и, наоборот, своеобразие этой даровитой личности постулировало особый подход к нему со стороны коллектива, чтобы получить от него максимум пользы. Вот почему в своем специальном заключении я не признал его годным к военной службе".
Помимо рекомендательного заключения, адресованного армейской мобилизационной службе, в статье Анфимова важны общие наблюдения над необычным пациентом (истолкование полученных от него биографических сведений, которые легли в историю болезни).