3
что Он делает с нами Он кормит нас манной небесной
Он серебряной ложкою стукнет по краю тарелки
и уже мы сидим на скамейке рядком над бездной
рты открыты а в детских глазах ожиданье чуда
или просто обеда и всем нам хватает с лихвою
и ещё остаётся на ложке достаточно манны
это тем кто прийти не успел и кому роковое
обстоятельство путь преградило таких премного
но бояться им нечего Он и про них не забудет
и накормит их там где застанет на горной круче
в бездне моря в горячей пустыне и ложку остудит
и ко рту поднесёт и прохладна небесная манна
вот поешь сколько сможешь а дальше ступай себе дальше
только впредь не опаздывай значит и лучше уж рано
приходи чем совсем никогда как в последнее время
а то очень тревожно и всякие глупые мысли4
что Он делает с нами Он правит наши расчёты
никуда говорит не годится сплошные ошибки
ты и сам говорит погляди разберись что ещё ты
упустил занимаясь сложением и вычитаньем
слишком крупные суммы голубчик а разность ничтожна
о ту пору как разность должна превышать эти суммы
от которых всем тошно тебе одному лишь не тошно
но потом ты заплачешь и станешь искать эту разность
да уже не найдёшь и никто тебе в том не подмога
а что мир этот держится на вычитаньи понятно
ибо всё никогда не даётся дано лишь немного
но зато оно наше и больше ничьё только наше
за него умирать а покажется умер за мало
всё равно не горюй дорогой потому как другие
умирали за меньшее то что волной прибивало
а потом уносило и памяти не оставляя5
что Он делает с нами Он чистит нам белые перья
ибо мы Его ангелы и по-другому не будет
даже если мы сами с усами полны недоверья
и всегда улыбаемся эдакой мерзкой улыбкой
полагая что всё это просто фантазии духа
заблудившегося на пути между небом и прочим
а какое там прочее есть только хаос разруха
запустенье и смерть впрочем ангелам это не страшно
им дано воспарить и увидеть оттуда откуда
всё не так безнадёжно что здесь всё не так безнадёжно
им положено чудо покоя забвения чудо
и великое чудо безмерное чудо полёта
но ещё не сейчас мы не знаем ещё что невинны
мы не знаем что перья белы и кичимся расцветкой
оперенья и ходим хвосты развернув как павлины
по земле этой ветхой земле этой ветхой и пыльной6
что Он делает с нами Он пишет нам длинные письма
молчаливые длинные письма когда Он в отлучке
не про ныне а как бы сказать поточнее про присно
про во веки веков и так дальше ведь есть там и дальше
но отсюда конечно нам дальше пока что не видно
а во веки веков загораживают горизонты
нам и присно не очень чтоб видно но это-то ладно
может статься мы с вами ещё доживём и до присно
а чего б не дожить рядом с Ним-то который предвечен
и так редко в отлучке почти никогда не в отлучке
но на это есть письма и нам получается не в чем
упрекнуть отправителя писем а письма повсюду
на пылающих окнах и на остывающем камне
на бокалов с вином на поверхности на запотелой
на дороге которой проходят последние могикане
или прямо на небе на чистом и облачном тоже7
что Он делает с нами Он верует в нас без завета
так в Него мы не веруем хоть никогда не поверим
что не веруем так ибо есть у нас книга про это
на другом языке на давно миновавшем наречьи
в ней содержатся странные знаки далёкие знаки
по которым идти бы вперёд и придёшь куда надо
через тернии мёртвые через пахучие злаки
через быструю воду и медленное пониманье
но горяч толкователь и книгу поспешно толкуя
толкователь собьётся с пути и исчезнет из виду
потому что забрёл ненароком в чащобу такую
где тяжёлые сумерки всё похоронят навеки
и захочет кричать не своими чужими словами
высоко воздевая слова над собою как знамя
или или кричать лама лама кричать савахфани…
что Он делает с нами, ну что же Он делает с нами!
Красная нить
Мост через реку Квай
В памяти – в полный рост
мост через реку Квай…
ну и зачем мне теперь этот мост -
мост через реку Квай?
Древний какой-то пласт -
бренный какой-то мост
и небосвод, чужой и кривой,
низко над головой.Бешеный соловей
свил из тяжелых свай
самый воздушный замысел свой -
мост через реку Квай,
чтоб оптимист-фантаст
бросился строить мост -
эй, рядовой, вперёд, не зевай! -
мост через реку Квай.Есть ли тут кто живой? -
спрашивает конвой
и под весёлый железный свист
нежно глядит окрест.
Мечется часовой
кромкой береговой,
но все обитатели этих мест
канули в реку Квай.Реку взять под арест -
в воду уходит шест
и мёртвых колонну ловит за хвост:
семь миллионов с лихвой.
Всех их какой-то хлюст
складывает внахлёст,
и вот уже надо всею Москвой -
мост через реку Квай.
"От взрыва чуть дверь не слетела с петель, а вы говорите…"
От взрыва чуть дверь не слетела с петель, а вы говорите…
На то ведь и цель, чтобы целиться в цель, а вы говорите!
Вот тут бы я мог написать и газель,
но время не то, и газель не отсель,
и бьётся в окне днём и ночью метель -
в широком квадрате.Конечно, однажды не станет и нас – понятное дело.
Случайный фугас – и всё скрылось из глаз, и жизнь пролетела!
Да только как будто бы рано туда -
на что тебе этот подснежник, балда! -
пригнись и беги, раз такая беда,
из зоны прицела.Всему своё время, мальчиш-кибальчиш, всему свои сроки.
Напрасно ты с жизнью и смертью шалишь… учил бы уроки!
Настанет весна, и закапает с крыш,
и станет вдруг жалко отдать ни за грош
хороший наш мир… а что он не хорош -
так всё это враки!Враги, говоришь… так прости и врагу – в чём дело, голубчик?
А то не бывает, чтоб в чьём-то мозгу сломался шурупчик!
А то не бывает, что мы на бегу
раздавим какую-нибудь мелюзгу -
всё в жизни бывает на каждом шагу:
окопчик, уступчик…Ах, пусть нас отпустят опять по домам – приказом по роте -
и все мы поедем по синим холмам в зелёной карете,
и прямо, наверное, в рай загремим -
и будем безгрешны в эфире прямом,
и всё это непостижимо умом,
а вы говорите!
Колыбельная с птичкой
…были бы вопросы все давно решены
только нет на свете никакой тишины
ситцевая птичка прилетела с войны
ситцевая птичка прилетела с войны
не пугайся деточка и слезы утри
ситцевая птичка с карамелькой внутри
сладко будет петь тебе до самой зари
сладко будет петь тебе до самой зари
она будет петь тебе всю ночь напролёт
ситцевые песни под ручной пулемёт
ситцевая птичка никогда не умрёт
ситцевая птичка никогда не умрёт
не пугайся деточка огней и теней
карамелька сладкая всей жизни вкусней
а что жизнь не сладкая так дело не в ней
а что жизнь не сладкая так дело не в ней
не пугайся деточка коней и камней
ситец дело прочное всей жизни прочней
а что жизнь не прочная так дело не в ней
а что жизнь не прочная так дело не в ней
"Там оплакано всё: каждый двор и подъезд…"
Там оплакано всё: каждый двор и подъезд -
как давно я уже не видал этих мест! -
там на каждом окне до сих пор по слезе
и сплошное passй composй.
Там запуталось всё, всё свернулось в клубок,
и состарившийся усмехается Бог:
дескать, здравствуй, дружок, мы тебя заждались
среди пыльных огней и кулис,
где шатается сцена, и доски скрипят,
и болтаются двери, и чай не допит,
и сбивающийся на фальцет монолог
застревает груди поперёк!Я поеду туда, потому что устал,
я решу, что пора бы уже по местам
всё расставить, как было: пусть будет опять
всё стоять, и стоять, и стоять!
Но какую веревочку ни потяни,
а не вытащить дня – обрываются дни
прямо на полуслове, на полустроке,
и концы остаются в клубке.
Нет, пускай он укатится, этот клубок,
в те края, где сидел на окне голубок,
о ту пору, как я, о ту пору, как я…
Боже, как я люблю те края!
Берлин, 9 января 2009 года
Вот и падает бетонное домино -
ах, бумажное, ах, воздушное домино!
Я вдруг вспомнил, что я там не был давным-давно -
у ворот Бранденбургских, правая сторона…
Между тем лишь оттуда жизнь моя и видна -
всё неплотное, непонятное полотно,
на котором дыра за дырой, за пятном пятно
и чужое крутят кино.Домино побежало: одна, другая волна -
и заплакал весь город, заплакала вся страна,
и заплакал весь мир, ибо всем нам одна цена:
мы никто, мы кирпичики домино…
И не наша вина, никогда не наша вина,
что не наша война, никогда не наша война
происходит на суше, на море и даже на -
на душе, где всегда темно.Мы никто: Одиссей чужое смотрит кино
про руно золотое, шагреневое руно -
и сирены поют, и идут корабли на дно.
Только пальчиком ткни – и былым временам хана,
и какая-нибудь шпана, но всегда шпана
объявляет, что жить отныне разрешено
или запрещено, – и падает домино,
и становится всё равно.
"А гильотина скажет вжик…"
А гильотина скажет вжик -
и неба нет как нет.
И скажет жизнь: прощай, чужак! -
и улыбнётся вслед.
Ты все мосты давно пожёг,
какой же ты герой?
Лети, дружок, на свой лужок -
вот там и умирай.Дрожит истории движок:
сейчас его толкнут -
и пропадёт твой бережок
из виду в пять минут.
Но для чего тебе вожак,
зовущий в новый рай?
Лети, дружок, на свой лужок,
вот там и умирай.
Кому – вожак, кому – лежак:
мы все на свой манер.
Да не возьмут тебя ни ЖЭК,
ни милиционер,
ни та далёкая страна,
куда ты налегке…
А смерть – она везде одна:
и там, и на лужке.
"Вот список забытых вещей…"
Вот список забытых вещей:
свисток, закатившийся в щель,
истрёпанный фантик, заржавленный винтик,
охрипшая в детстве пищаль,
сезонка за прошлый сезон,
слезинка из книжки про дзэн,
рисунок на майке, квартира на Мойке
и градом побитый газон.
Сюда же: изношенный чин,
печаль безо всяких причин,
крушенье иллюзий и пара коллизий
с толпой небольших величин -
с мечтой или прочей туфтой,
лет тридцать назад изжитой,
с любовью великой, с короткой разлукой
и жирной под ними чертой.
Куда с этим всем, не пойму,
в какую кромешную тьму,
к высокому Богу, к далёкому магу,
к монарху, к тетрарху – к кому:
тут, дескать, такие дела,
тут жизнь началась и прошла,
и маленький мальчик гремит в колокольчик,
не жалуя колокола.
"Вся эта морока, вся эта напраслина…"
Вся эта морока, вся эта напраслина
одичавшей воли
хороша, но, в общем, полностью бессмысленна…
зря мы танцевали.
Зря мы разливали долгожданной публике
золотое зелье -
счастье ускользнуло на случайном облаке
в облике газели.
Короли, поэты, рыцари, притворщики
с рогом Оберона…
Помнишь, раньше было так легко, так творчески -
помнишь, было рано?
Целовались в небе, обнимались нa поле,
висли на консоли -
разве мы хотели, чтоб так сильно хлопали,
на руках носили?
Разве мы не знали – злыми, полинялыми
поплетёмся к рампе…
Что ты пишешь кончившимися чернилами
при потухшей лампе?
Кино
Вот тут у нас домашнее вино,
тут огурцы последнего засола -
так это начинается кино
уютно, хорошо и развеслло:
с сидением на кухне до утра,
когда уже совсем бесцветны лица,
и с запоздалым, лишним ну пора,
теперь уже совсем пора стелиться,
с перетеканьем утра в день-деньской -
забыл какой, но хорошо б субботний,
с похмельем, с посещеньем мастерской
и всякой прочей милой тягомотней,
с ещё одной бессонной ночью и с
надеждою на милость воскресенья,
но – Шахразады прячут свой сюрприз
в колючих зарослях, на дне бассейна,
за ширмою, в шкатулке под ключом,
в тени почти случайных оговорок -
и открываются не раньше, чем
их застигает утро номер сорок…
Вот так и наша с вами жизнь пройдёт -
и пусть проходит, тут уж либо – либо:
не век же нам годами напролёт
плодить шедевры мелкого калибра -
Бог нам судил запутаться в кистях
великой и таинственной мороки
и всех простить, которые гостят
и не покинут нас уже вовеки.
"Ах ты глупая деточка…"
Ах ты глупая деточка,
мой небесный дружок,
тут не Божия меточка -
тут обычный ожог,
но уж если и меточка,
то никак не стрела -
тут шелкувая плёточка
ненароком прошла.Все блудницы, все бражники
подтвердят как один,
что плохие художники,
а не Тот Господин,
нас уродуют… – радуют
плётками на плацу:
по живому орудуют,
по живому лицу.Не хоти себе, деточка,
этих шёлковых мук:
ни к чему тебе меточка
да и плац ни к чему б -
нас пусть, пруклятых, балуют,
продолжая трепать:
то малюют, то – милуют,
то малюют опять.
"Жизнь снова с путей не сошла, а могла б…"
И.А.
Жизнь снова с путей не сошла, а могла б -
не зря все подробности поускользали!
Но как говорил один старый араб:
"Мы видели это простыми глазами".
Он плакал тогда, сигареты курил,
одну за другой и другую за третьей,
и нервно придерживал пальцами пыл
дымившихся рядом столетий.Ах, этот соблазн – соскочить на ходу
на лживый булыжник, прижаться щекою
к камням ледяным и шептать им в бреду
словечко-другое – какое такое:
что, мол, не хочу, что горят все мосты,
что в поезд палят, кочегара убили,
что, мол, не могу, что в крови все кусты
и корчатся мысли от боли…Ан – вдруг да прорвёмся, была не была!
Какая там разница – веришь, не веришь:
подставит плечо чуть живая скала,
и руку протянет умерший товарищ,
и над головой зачирикает чиж -
с небес, где плывут облака с образбми…
И плачешь, и куришь, и кровоточишь,
и смотришь простыми глазами.
"Хорошо бы не об этом…"
Хорошо бы не об этом
и, конечно, не об этом,
а тем паче – не об этом,
хорошо бы о былом!
Все мы связаны обетом -
не обетом, так Арбатом,
не Арбатом, так обедом
на Садовом, за углом,
в забегаловке волшебной…
было весело душе в ней!
После, стало быть, крушений
всех на свете кораблей
чем бы память образумить…
вот тебе обед на память -
сколько стоит наша память?
Память стоит пять рублей:
это сразу всё, включая
бочку мёда, чашку чая,
ложку дёгтя, чувство локтя
и конфету-пополам,
и включая ту эпоху,
о которой думать плохо -
хорошо, но очень плохо -
хорошо… тем паче нам!
Там, конечно, всё кошмарно,
мерзость, пакость, грязь и скверна,
все стоят по стойке смирно,
ибо миром правит зло,
ибо никуда не деться
от него… но как чудесно,
как легко, какое детство,
как темно и как светло!
"Тогда ещё стихи водились в сих краях…"
Тогда ещё стихи водились в сих краях,
тогда ещё – не пав во всех своих боях -
я собирал в саду причудливые тропы,
тогда ещё вели извилистые тропы
в такие тайники неведомой души,
где мир и тишина: укройся и пиши.Тогда был старый век, и все мы были живы,
тогда на флаге изолгавшейся державы
за молот золотой ещё держался серп -
такой же золотой, но век был милосерд
и каждому давал одежду и еду,
и ставил каждому пятёрку по труду.Тогда и этот сад был сыт, обут, одет -
и с яблоком во рту сидел в качалке дед
и всё в столбцах газет разыскивал ответ,
которого там не было, да и поныне нет,
и подавали чай под яблоню и вишню,
и каждый раз на чай заглядывал Всевышний.Тогда был небосвод ровнее и положе,
да и Всевышний был значительно моложе
и обещал, что утешений впереди -
хоть улицы мости, хоть пруд пруди,
и улыбался, безмятежно повторяя:
"Все, кто живёт в этой стране, достойны рая".
"А подобного урагана не было никогда…"
А подобного урагана не было никогда.
Было только тогда, когда лопнул зелёный шарик.
И тогда ещё мой друг детства, по имени Шурик,
со слезами сказал: "Какая большая беда!"
Было только тогда, когда не пойми куда унесло
год, число, номер дома и прочие горькие вещи.
И я вышел из строя и оказался в чаще
непонятного текста – безграмотного и многосло…
Было только тогда, когда промок коробок -
и почти целый день никого не случилось рядом:
всё вдруг сразу забылось – и то, откуда мы родом,
и куда мы идём, и где проживает Бог.
Было только тогда, когда мне обещали прийти в шесть,
а пришли через год, но уже не застали дома -
и увидели, что отныне всё по-другому,
и божественно звенела на крыше новая жесть.
Было только тогда… и тогда, и тогда, и тогда -
до чего ж оно пёстрое, это лоскутное покрывало!
Но тогда ведь и жизнь была ещё совсем молода,
потому-то и были тогда ураганы, а так – не бывало.
"Тут, между прочим, всё поломалось…"
"Мама, мне жалко!"
Голос из зала
Тут, между прочим, всё поломалось -
всякая малость тут поломалась:
ножик и вилка, обруч и палка…
мама, мне жалко!Тут, между прочим, всё изменилось -
всякая милость тут изменилась:
кеды, футболка, светлая чёлка…
И, между прочим, всё износилось -
всякая ценность тут износилась:
смысла и толка, ситца и шёлка,
мама, мне жалко!Детства шкатулка мелко и гулко
отгрохотала всем содержимым,
всем содержимым неудержимым:
ключик-замочек, почерк с нажимом,
краски и кисти, старые вести,
ржавые гвозди,
хоть ненадолго в небо прогулка,
дальше не езди,дальше заминка, дальше развилка,
рушится с неба книжная полка,
время крадётся шатко и валко
и пожирает зайца и волка -
мама, мне жалко!
"Так что же, собственно, ещё сказать о детстве…"
Так что же, собственно, ещё сказать о детстве…
Да, в общем, нечего: пустынная страна.
Хотя, конечно же, солдатики, индейцы,
пираты, рыцари и прочая шпана -
они со мной, они и нынче на подхвате,
чуть что не так, чуть жизнь темна или трудна.В то время как все золотые имена -
серёжи-саши-пети-гали-вали-кати -
они исчезли: улетели на ракете,
вдаль ускакали, вставив ноги в стремена,
переиначены на выездной анкете
латинской графикой и графикой ивритской -
и их истории сегодня грош цена.Они растаяли – ледышкою, ириской,
размылись в подписи, размашистой и резкой,
измождены пропиской и перепропиской
и больше, кажется, не значат ни хрена -
по отношению к корветам, збмкам, кобрам,
к мечам и саблям… и ко всем другим макабрам,
что и сейчас ещё порой наводят жуть.Но как любили мы тогда блуждать по дебрям,
где я был дудочкой прохожею подобран,
научен глупостям и вновь отпущен жить!..