На то, чтобы слово не разошлось с делом, им потребовалось почти четверть века, но своего они добились. Сейчас на Мартинике чистокровных индейцев уже практически не осталось. Кого не выбили пули, выкосили привезенные европейцами болезни.
Но еще до того, как реальность была приведена в соответствие с прозвучавшим утверждением, французы начали осваивать остров. Леса вырубались, уступая место плантациям хлопчатника, сахарного тростника и табака. Только тут колонизаторы поняли свою ошибку: напрасно они так сурово обошлись с коренным населением. Плантации наметили, лес под них вырубили и продали, а работать на них оказалось некому. Пришлось завозить негров. Тем плантации тоже не приглянулись, и они при каждом удобном случае удирали в еще пока не вырубленные леса. Там представители двух народов "в бегах" встретились, нашли общий язык и даже породнились, о чем однозначно свидетельствовали нынешние гарифуна.
Приключись такая история при испанской власти, беглецов бы непременно выловили и вернули обратно, но французы - и сами по себе довольно безалаберные в вопросах порядка - вдобавок не были едины конкретно в этом вопросе. Если одни относительно мирно заселяли остров, то другие превратили его в базу для дальнейших нападений на испанские колонии и корабли. Да и не только испанские, пираты есть пираты. Как следствие, французы раскололись в буквальном смысле на два лагеря. Мирные жители селились по западному берегу острова, а пиратское поселение раскинулось на восточном. Тем не менее меж ними сохранились если и не дружеские, то уж точно добрососедские отношения. Пираты сами не трогали колонистов и другим не позволяли, а колонисты всячески поддерживали своих защитников и скупали у них трофеи, не задаваясь вопросами об их происхождении. Всех это устраивало, и даже французская власть, придя на остров, подтвердила свое согласие с существующим положением дел.
Политика взаимной безопасности, как ни странно, распространялась и на лесных аборигенов. Конечно, если кто-то хотел поймать именно конкретного раба, удравшего с плантации, то он мог этим заниматься, хотя проще и дешевле было купить нового, но вот массовые враждебные действия полностью исключались. Пиратское сообщество было слишком пестрым, и любой встреченный абориген в принципе мог принадлежать к этому "береговому братству". И, стало быть, всех грести по острову под одну гребенку - почти однозначно означало вызвать конфликт между колонией и пиратами.
- Вот так и живем, - подытожил Лютер.
- Прямо как на вулкане, - усмехнулся Эспада.
- Почему как? - улыбнулся Лютер. - На нем самом и живем. Там сами увидите. Здоровая такая лысая гора прямо на севере.
Он потянул за фал, мачта с парусом повернулись, и лодка накренилась, уходя в сторону от невидимой, но известной Лютеру опасности. Впереди появились первые огни. Было их не так много, как ожидал дон Себастьян, но раскинулись они широко, да и час был уже поздний. Или даже, лучше сказать, очень и очень ранний. До рассвета оставалось всего два часа.
- Форт-де-Франс? - спросил Эспада.
- Огни-то? - уточнил Лютер. - Почти. Это корабли, которые стоят в заливе. А на том берегу да. - Форт-де-Франс.
- Хм… - задумчиво протянул Эспада. - Нам бы желательно не привлекать к себе лишнего внимания.
- Да я и сам об этом подумал, - сообщил ему Лютер. - Но вы не беспокойтесь, моя лодочка где угодно пристанет. Это вам не эти пузаны.
Под пузаном понимался большой галеон, именно в эту минуту проступивший из темноты. На высокой корме стоял часовой с мушкетом в руках. Опершись о планшир, он внимательно наблюдал за приближающейся лодкой. Лютер направил ее влево. С одной стороны, чтобы его пассажиры не попали в полосы неяркого света, что лились из кормовых окон, с другой - чтобы у часового не возникало тревожных мыслей по поводу их возможных намерений. Разошлись мирно. Часовой даже не счел нужным окликнуть лодку.
Та, чтобы не лавировать между кораблями, описала большой круг по заливу и, наконец, вышла к берегу. Лютер привел ее не в порт и даже не в сам город, который вольготно раскинулся на берегу залива от небольшой речушки и чуть ли не до самого моря. Формально речушка не была границей города, но большей частью город располагался к западу от нее. Редкие и не такие притязательные домики на восточном берегу уже можно было считать предместьями. Рыболовством здесь никто не увлекался - по крайней мере ни лодок, ни развешенных на просушку сетей на берегу залива не наблюдалось. Песчаный берег был абсолютно пустынен. Лютер убрал парус, на веслах повел лодку к самому берегу и шепотом пожелал пассажирам удачи. Согласно намеченному плану, дальше испанцы отправлялись вдвоем. Лютеру же надлежало как можно скорее вернуться в деревню и напрочь забыть о своем ночном вояже.
Берег был очень пологим, и, даже спрыгивая с носа лодки, человек оказывался в воде. Падре Доминик вздохнул и медленно побрел на сушу. Эспада оттолкнул лодку, Лютер налег на весла, и скоро ее контуры растаяли в темноте. Дон Себастьян повернулся и направился к падре. Тот уже присел на песок, стянул ботинки и вытряхивал из них воду. Эспада опустился рядом, чтобы проделать ту же операцию со своими сапогами, и они вновь вернулись к спору, начатому еще в деревне, но прерванному ради той ценной информации, которой так щедро делился Лютер.
Суть разногласий сводилась к следующему. Для незаконного визита в тюрьму с извлечением оттуда арестанта требовались либо деньги, либо оружие. А лучше и то и другое. Чтобы добыть все это во враждебном городе, Эспада знал один старый, но все еще действенный способ. Грабеж. "Бискаец" в умелых руках плюс элемент внезапности позволяли провернуть эту операцию в отношении первого же припозднившегося гуляки. Человек, разгуливающий в столь поздний час, если, конечно, он не законченный безумец, непременно был бы вооружен хотя бы шпагой - то, что при внезапном нападении он не успеет ее достать, это уже детали - и как минимум половина необходимого будет добыта. Вот только падре, не желая принимать во внимание сложившуюся ситуацию, был категорически против грабежа и убийства. По его мнению, спасти прекрасную даму, вероломно ввергнутую в узилище, - это одно, а убить при этом одного-другого пусть даже и француза - совсем другое. На вполне логичный вопрос:
- Как совершить первое не совершая второе?
Он неизменно отвечал:
- Уповать на милость Божью.
По опыту зная, что Бог никогда не жаловал бездельников, перекладывающих на него черновую работу, Эспада продолжал настаивать на своем. Ведь законный путь, то есть подача прошения о помиловании полностью исключалась. Двух испанцев просто объявили бы шпионами и вздернули бы вместе с Дианой. Не следовало сбрасывать со счетов и упомянутого Лютером "важного чина", который лично хотел присутствовать на казни и, стало быть, почти наверняка имел с девушкой личные счеты. Раз уж ради него отложили казнь, то чин действительно не маленький, а такой человек запросто может направить правосудие в нужное ему русло. А потому все следовало сделать быстро и без оглядки на местное законодательство. С этим падре согласился, но только в рамках именно местного законодательства. А вот закон Божий для него действовал повсеместно. И уже в его рамки никак не вписывалось перерезание глотки какому-то французу, вся вина которого в том, что он оказался в ненужное время в неподходящем месте.
Вообще, в споре не всегда рождается истина. Иногда в нем вообще ничего не рождается. Эспада и падре так и не пришли к согласию, а уже было пора действовать. До восхода оставался едва ли час. Поэтому Эспада, мысленно прокляв упрямство священника, пошел на компромисс.
Французы в охране отличались редкой для европейцев беспечностью - что, увы, почти полностью компенсировалось их умением быстро прийти на помощь, - и потому оставался шанс тайно проникнуть в тюрьму и выкрасть Диану. Первый пункт у дона Себастьяна изначально не вызывал сомнений. И не в такие места пролезали. Как-то ночью их взвод вырезал целый равелин, занятый голландцами, прежде чем кто-то поднял тревогу, и примчавшиеся на помощь французы чуть не зажарили головорезов. Эспада тогда отделался сильным ожогом на ноге.
Другое дело, сможет ли дон Себастьян выйти обратно вместе с Дианой никого при этом не убив? Эспада в этом сильно сомневался. Падре, напротив, в него верил. Верил и в то, что Господь его не оставит, а вдвоем они вообще сила. Сам же падре Доминик от участия в проникновении отстранялся, поскольку не обладал нужным для этого опытом. Тут он живо напомнил дону Себастьяну родное военное командование, которое само в рейды не ходило, но с легкостью ставило перед исполнителями самоубийственные задачи, при этом нисколько не сомневаясь, что испанские солдаты просто не могут с ними не справиться. Справлялись, конечно, куда деваться-то, но кто бы знал, каких жертв это подчас стоило?
Изнутри Форт-де-Франс ничуть не отличался от какого-нибудь европейского города. Двухэтажные аккуратные домики с крытой черепицей крышей стояли ровными рядами вплотную друг к другу. Меж ними тянулись узенькие улочки. По некоторым и карета не проехала бы. Главные улицы, конечно, были пошире, но их испанцы по вполне понятным причинам избегали. Перейдя реку по высокому деревянному мосту, они сразу затерялись в этом привычном каждому европейскому горожанину лабиринте.
Ощущение действительно было таким, будто они вдруг перенеслись обратно в Старый Свет. Испанцы, обживая Новый Свет, подстраивались под него. Строить в жарком климате они умели, оставалось только приспособить эти знания под местные реалии. Французы же, напротив, перебравшись в Новый Свет, создали в нем себе островок Старого. Как сказал Лютер, горожане даже называли Форт-де-Франс "маленьким Парижем". Оставалось надеяться, что здешняя каталажка - не Бастилия.
По размерам, по крайней мере, она ей сильно уступала. Сам Эспада в Париже никогда не был, но о тамошних фортификациях слышал. Даже если слухи урезать вдвое, все равно останется еще очень много. Местная тюрьма больше походила на местный же форт. Не исключено, что она когда-то и была им, но потом город разросся, и на берегу появились более серьезные укрепления, обустроенные по последнему слову фортификации.
Форт-тюрьма больше напоминал облицованное камнем земляное укрепление. Даже стены были не прямые, а под наклоном. Их основой был земляной вал, который для прочности облицевали плоским камнем. В целом же, строители больше предпочитали копаться в земле.
Достаточно сказать, что, по словам того же Лютера, большая часть тюрьмы располагалась не на поверхности, а под ней. Сам Лютер "под ней" не бывал, поскольку загремел туда всего раз, да и то по пустячному делу - увлекшись спором о качестве своей рыбы, поколотил ею же зарвавшегося критика - а мелких нарушителей держали в камерах "над ней". Дальняя от входа стена была внутри полой, и там коротали заключение те, кто не считался опасным преступником. Опасных же уводили вниз. Тот, кого на рассвете собирались повесить, никак не мог относиться к мелким правонарушителям и, стало быть, наверняка содержался где-то под землей.
Стена форта возвышалась на два с лишним человеческих роста. Это если считать вертикально, а с наклоном, все три будут. Верх не освещался. С одной стороны, казалось бы, большой плюс. С другой - еще больший минус. Привыкшие к темноте глаза часового видели дальше, чем пределы светового круга от лампы, а его самого - и это, пожалуй, главная проблема - видно не было. Вот так лезешь и не знаешь: то ли там нет никого и все в порядке, то ли есть кто-то, и он уже прицеливается в тебя из мушкета.
- Так, падре, - прошептал Эспада. - Если не ошибаюсь, вход в подземную часть должен быть за этой стеной.
- По описанию похоже, - кивнул монах, оглядевшись по сторонам.
Они стояли в узком проулке, выходящем на угол тюрьмы. Точнее, на широкую дорогу, что опоясывала стены. Единственный вход был в той стене, что от угла уходила влево. Две башенки, а меж ними деревянные ворота с прорезанной в правой половине дверкой. По ширине в ворота едва могла въехать карета, а в дверку заходить можно было исключительно по одному. По углам тюрьмы вместо башен наверху просто стояло по навесу. Четыре шеста по углам и соломенная крыша. С внешней стороны стоящего под навесом укрывали по пояс доски, приколоченные к шестам. Вряд ли они были способны остановить мушкетную пулю, а вот против индейских стрел могли и защитить. Наверное, остались от времен бурной колонизации острова.
Фонаря в проулке, конечно, не было. Меж двух стен стоял такой мрак, что продвигаться там можно было разве что на ощупь. Небо как назло заволокло плотными тучами. Стену еще было видно, по большей части в отсветах фонарей, но ее верх тонул во мраке и скорее угадывался, чем был реально виден. Эспада, задрав голову, пытался ее рассмотреть, и тут на щеку ему упала капля. За ней - вторая. Еще одна мягко щелкнула по носу. Начался дождь. Пока мелкий, но он постепенно усиливался.
- Как неожиданно, - проворчал Эспада.
- Еще не закончился сезон дождей, - тихо отозвался падре Доминик. - Ах, простите, я запамятовал, что вы недавно в Новом Свете.
- То есть дожди будут идти часто? - сразу выделил главное Эспада.
- Необязательно. Вот в сентябре обычно льет как из ведра, а на октябрь уже остатки приходятся. Но ведь дождь - это для нас хорошо?
- В общем, да, - кивнул Эспада. - Хотя для них тоже. Ладно, ничего обнадеживающего мы не увидели. Значит, играем тем, что есть.
- Что вы задумали?
- Надо отвлечь внимание стражи, и это сделаете вы. Готовы пойти на некоторый риск?
Падре кивнул. Инструкции были краткими и отдавали махровой импровизацией, убежденным противником которой был покойный капитан де ла Сьерпе. Увы, добывать карту укреплений и планировать операцию по всем правилам времени не было. Еще час-два, и спасать Диану будет просто поздно.
- Только не перестарайтесь, - попросил напоследок Эспада. - Спасать сразу двоих мне будет намного сложнее.
Падре еще раз кивнул, в знак того, что все понял, тихо благословил дона Себастьяна и вышел из проулка. Эспада замер у стены. Падре не спеша побрел вдоль стены влево, к воротам, нарочито громко шлепая по первым лужам. Для человека на стене это выглядело просто неуклюже, но Эспада уже знал: при необходимости монах мог двигаться значительно тише. Как он сам однажды обмолвился: чтобы обратить индейцев, надо понимать их, а для этого в какой-то мере самому стать индейцем.
Никто так и не окликнул падре со стены. Не то чтобы Эспада на это рассчитывал, но всегда остается шанс, что скука возьмет верх, и часовой выдаст голосом свое присутствие и местонахождение. Это было бы очень кстати. Но, увы, припозднившийся монах не вызвал никаких подозрений. У священнослужителей, как у солдат, рабочий день ненормированный. Когда служба призвала, тогда рабочий день и есть, даже если и не день это вовсе, а глубокая ночь.
Эспада наблюдал, как падре спокойно дошел до ворот и остановился, недоуменно озираясь вокруг. Обычная картина: шел, не там свернул, заблудился и только теперь это обнаружил. Потоптавшись на месте, монах неуверенно приблизился к воротам и постучал. Не сильно, чтобы не поднять на уши весь гарнизон, а лишь бы услышали. Вот это уже пусть ненадолго, но внимание часового привлекло, а значит - пришло время действовать дону Себастьяну.
Выскользнув из проулка, он перебежал через улицу и припал к стене. Уши настороженно ловили каждый звук, но, кроме шелеста дождя, ничего не было слышно. Пальцы деловито ощупывали каменную стену. Дождь постепенно усиливался. Камни становились мокрыми и скользкими. Эспада отошел шагов на двадцать от угла и остановился, задрав голову. Отсветы фонарей на домах до тюремной стены не доставали, а с началом дождя она и вовсе пропала из виду. Эспада провел руками по стене, нащупал выступающий камень, за который вполне можно было ухватиться, и медленно пополз вверх. Кладка была на удивление неровной, словно форт возводили в большой спешке и каменщикам было не до единства стиля. Благодаря их поспешности дон Себастьян продвигался довольно быстро. Пару раз нога соскальзывала, тогда он всем телом вжимался в стену и ненадолго замирал, прислушиваясь. Шелест дождя поглощал все другие звуки.
Наконец, рука нащупала каменный парапет, венчающий стену. Судя по гладкости камня, он был творением более позднего времени. Эспада переполз через него и опустился на ровную каменную поверхность. Руки слегка дрожали от напряжения. Эспада позволил себе минуту полежать, отдыхая, после чего двинулся дальше.
Переход по верху стены оказался шире, чем он ожидал. Даже не считая парапета, шага три - никак не меньше. Два человека запросто могли там разойтись, даже пушку можно было поставить. Единственный замеченный часовой стоял под навесом. Это был высокий солдат в темном камзоле и шляпе с обвисшими полями. Выходить под дождь он явно не собирался, но тот его и там доставал. Ветер забрасывал капли под навес, а крыша протекала в нескольких местах. Солдат прикрыл мушкет своим плащом и что-то недовольно пробурчал себе под нос. Погоду и впрямь сложно было назвать "мечта караульного". Надо было наблюдать за вверенным участком стены, следить, чтобы фитиль не погас и не отсырел порох на затравочной полке, а если это все-таки случилось, быстро и аккуратно удалить сырой порох и насыпать должную меру сухого. В общем, тот, кто употребляет в отношении часового с мушкетом выражение "скучал на посту", никогда сам не стоял в карауле. Эспада, сам немало отстоявший на таких постах, прекрасно понимал сложности мушкетера и умело ими воспользовался, чтобы проскользнуть мимо.
Вниз, в тюремный двор, вела каменная лестница. Левее от нее темнел еще один навес, под которым был как попало свален всякий хлам. Дальше на стене покачивался фонарь. Его света не хватало, чтобы разобрать, что там валяется, но было достаточно, чтобы заметить, что там что-то есть. Правее от лестницы в дождь врезалась полоса света. Она падала из приоткрытой двери. Подойдя ближе, Эспада смог разглядеть приземистое здание с плоской крышей, вход в которое и обозначался полоской света. Едва дон Себастьян приблизился, как полоса стала шире. Эспада отпрянул, прижавшись к стене.
Из здания вышел человек и быстрым шагом направился к воротам. Топать через залитый двор ему, видимо, было лень, и он громко окликнул часового с полпути.
- Что там был за стук?!
Ответа часового Эспада не разобрал, но он и так знал, что тот должен был ответить. Монах к тому времени уже должен был закончить выспрашивать дорогу к церквушке, что они приметили по дороге к тюрьме, и удалиться. Часовой, соответственно, только это и мог поведать своему начальству. Вместо подслушивания Эспада осторожно прокрался к двери и заглянул внутрь.