Образ его дочери Киприенны, покоящейся сейчас в своей девичьей постели, Киприенны, которая, конечно же, не забыла помолиться за него перед сном. Бросив на полковника Фрица сердитый взгляд, он снова пробормотал сквозь зубы:
- А что, если он все-таки обманул меня? Что, если Киприенна действительно моя дочь?
Полковник Фриц, казалось, не расслышал слов графа.
- Вставайте, пошли отсюда! - повторил господин де Пьюзо, тряся своего друга за плечо.
Резко обернувшись, полковник с яростью дикого зверя уставился на графа. На какую-то секунду взгляды их скрестились, как шпаги во время поединка.
- Уйдем отсюда! - в третий раз сказал граф.
С трудом поднявшись на ноги, полковник Фриц молча последовал за графом.
У дверей их ожидал экипаж.
Нини уже давно освоилась с причудами своего господина. Эта сильная натура питала отвращение к слабости во всех ее проявлениях. Презрительно скривив губы и пожав плечами, она тихо прошептала:
- Что из того, что он убежал? Ведь завтра он все равно снова будет здесь!
Затем вздохнула и добавила:
- Вот если бы он совсем перестал бывать здесь!
По дороге карета графа де Пьюзо встретилась с другим экипажем, направлявшимся к дому Нини. Через несколько минут в столовую вошла прекрасная Аврелия.
Сходство ее с графиней Монте-Кристо было поистине удивительным, однако при более внимательном осмотре в них можно было найти немало различий.
Например, обе они были блондинками, но в то время как волосы графини несколько смягчали величественные черты ее лица, белокурые кудри Аврелии придавали ей вид какой-то дикой страстности.
Обе они были ослепительно прекрасны, но графиня была похожа на первых христианских императриц, а Аврелия напоминала своей красотой Фаустину или Мессалину.
Голоса их отличались таким же сходством и таким же различием.
Увидев вошедшую подругу, Нини Мусташ устремилась ей навстречу.
- Вот наконец и ты, Аврелия! А я уже боялась, что ты не приедешь.
- Как же я могла не навестить тебя, раз ты написала мне, что страдаешь? - тихо отозвалась Аврелия.
- Можешь говорить громче, - с горькой улыбкой произнесла Нини, - сейчас эти люди нас все равно не поймут и не услышат. Посмотри только на них!
И она презрительным жестом указала на окружающих.
Некоторые из гостей хрипло смеялись, некоторые пытались петь, но не могли, в то время как другие просто спали, положив головы на стол.
- Пойдем отсюда, - сказала Нини Аврелии, - вид этих людей внушает мне отвращение.
На диване в прихожей мирно спал лакей.
- Когда эти господа позвонят, вели подать их кареты, - разбудила она его, а затем прошла вместе с Аврелией в другую дверь, которую тотчас же заперла изнутри.
Комната, куда вошли обе женщины, представляла собой большую спальню, в которой на всем, как и на самой хозяйке этого дома, лежал отпечаток великолепия и печали, свойственный роскошной форме без души и без содержания.
В отчаянии Нини рухнула на диван, разразившись горькими рыданиями.
Оставшаяся стоять Аврелия молча наблюдала за ней.
- Так вот во что мы превращаем тех, кого любим! - вскричала наконец Нини, порывисто подымаясь с дивана. - Разве ты никогда этого не чувствовала? Разве тебе никогда не приходилось страдать самой от ран, нанесенных твоим поклонникам твоей же рукой? Разве ты никогда не ломала руки в отчаянии при мысли об их мучениях?
Аврелия медленно покачала головой.
- Никогда! - решительно произнесла она.
- Значит, ты очень сильная! - прошептала Нини, - хотела бы и я быть такой же.
Помолчав немного, она продолжала:
- В конце концов, ты права - око за око, зуб за зуб, позор за позор.
Аврелия ничего не ответила на эту тираду.
Медленно приблизившись к своей подруге, которая снова упала на диван, она положила свою холодную руку на обнаженное плечо Нини.
- Так что же ты хотела сказать мне? - деловито осведомилась она.
- Я? Ничего. Впрочем, я хотела сказать тебе, что невыносимо страдаю, - тихо ответила Нини, - ведь я не такая сильная и смелая, как ты. Когда кто-нибудь умоляет меня, я улыбаюсь, когда другой человек плачет, я смеюсь, но эта комедия приносит мне невыразимые муки и ты сама видишь, как дорого я плачу за все это!
- Если ты ничего больше мне не скажешь, то думаю, мне лучше уехать, - заметила Аврелия с нетерпеливым жестом.
- О нет, останься, прошу тебя!
Сказав это, Нини взяла Аврелию за руку, заставив ее сесть рядом с собой.
- Не оставляй меня, - продолжала она - ведь мне так необходимо твое мужество и утешение. У графа де Пьюзо есть жена. Говорят, она настоящая святая и к тому же в сто раз красивее нас. Его жена - мой враг и я к ней ревную, ибо люблю человека, которого разоряю. Я люблю его за его слабость, я люблю его за то горе, которое сама ему причиняю. Ради меня он принес в жертву свою жену и тем самым совершил непоправимую ошибку, ведь она гораздо лучше меня и еще могла бы его спасти. Кроме того, у него есть дочь, девушка шестнадцати лет, завтра он тоже пожертвует ей ради меня.
Аврелия молча пожала плечами.
- О, да, я понимаю тебя, - продолжала Нини, - что же из того? - хочешь ты сказать. Сначала я тоже так думала, ведь продали же меня, почему же теперь не могут продать и ее? И все же я захотела увидеть ее, я была так глупа, что попросила показать мне ее на Елисейских полях. Ах, Аврелия, это настоящий златовласый ангел с детской улыбкой!
Нини Мусташ закрыла рукой глаза, как бы ослепленная неземным видением, и какое-то время хранила молчание, но вскоре заговорила вновь.
- Бедное невинное дитя! Какой ужас, что судьба этого несчастного существа находится в руках такой женщины, как я! Нет, Господь не должен допустить этого!
- Но кто же заставляет тебя совершать это преступление? - спросила Аврелия, внимательно глядя на Нини.
- Ты спрашиваешь кто? - вскричала Нини. - Так значит, я должна рассказать тебе все? Кто? Кто же, как ни эти дьяволы, толкнувшие меня на путь беззакония и порока, кто же, как ни эти поставщики моргов, тюрем и больниц!
- И ты ничего не можешь сделать? Не можешь оказать им сопротивления?
- Я тут бессильна. Граф де Пьюзо разорен. Счастье его дочери должно быть принесено в жертву и я выбрана инструментом для осуществления этого преступления!
Сказав это, Нини Мусташ нервно вскочила с дивана и начала мерять комнату быстрыми шагами.
- Выслушай же меня! - снова заговорила она. - Ты все узнаешь, я расскажу тебе то, о чем раньше боялась даже вспоминать. Но прошу тебя заранее: ни слова, ни одного иронического замечания, ни одной из тех холодных насмешек, которые ты обычно так любишь!
Сказав это, она задула свечу, так что комната неожиданно погрузилась в полную темноту.
- Итак, я начинаю, - взволнованно произнесла Нини Мусташ. - Слушай меня не прерывая, иначе, если хочешь, можешь отправляться спать.
ГЛАВА VII
Исповедь Нини
Когда я была совсем маленькой девочкой, - начала Нини, - меня звали именем, которое я теперь не могу слышать без содрогания.
Это простое бесхитростное имя, но для меня оно является единственной памятью о далеком прошлом, которое никогда больше не возвратится. Это память о доме моего отца, о моей невинности и о моих разрушенных мечтах.
Итак, меня звали Селиной.
Селина давно уже умерла для всех и живет теперь лишь в памяти Нини Мусташ.
Отец мой был часовщиком, а мать свою я никогда не знала, ибо она умерла при родах моей младшей сестры, я тогда была еще слишком мала, чтобы помнить ее. Однако отец мой был так добр, что я почти не ощущала потери матери.
Когда я немного подросла, отец возложил на меня обязанности по ведению домашнего хозяйства и присмотр за младшей сестренкой Урсулой.
Я одевала ее и водила гулять, готовила пищу и чинила одежду, а отец со своим единственным подмастерьем чинил часы жителей нашей округи.
Мы не были богаты, но ни в чем не нуждались, а следовательно, были счастливы.
Ученика отца звали Луи Жакмен. Он был мой ровесник, неплохо образован и являлся сыном вдовы, жившей в том же доме, что и мы. Луи и его мать составляли все наше общество. Луи был умен и прилежен, так что отец со временем стал подумывать о том, чтобы оставить ему свое дело вместе со старшей дочерью.
Я очень любила Луи, хотя он был еще очень молод, а я уже тогда выглядела, как маленькая женщина.
Однажды мой отец познакомился с одним молодым человеком, снимавшим у дворника нашего дома жалкую комнатушку на чердаке за шесть франков в месяц.
Внешность и манеры этого юноши говорили о хорошем происхождении, но никто из нас не интересовался его именем, которое он тщательно скрывал, несомненно, из гордости.
Однако он признавал, что принадлежит к знатной и богатой семье и что родители были против его решения стать актером, предоставив ему выбор между нищетой и отказом от своих планов.
Недолго думая, он из уважения к семье выбрал себе фальшивое имя и стал зваться Флорестаном.
Его красивая внешность, театральные жесты и окружавшая его тайна показались мне столь неотразимыми, что я не устояла и влюбилась в Флорестана.
С этого времени заботы по хозяйству стали казаться мне настоящим рабством.
Из всех добродетелей у меня осталась лишь одна - материнское сердце, если это слово применимо в данном случае, ибо я по-прежнему любила свою сестру Урсулу той любовью, которой мать любит своего первенца.
Ах, эта любовь, которая могла бы спасти меня от падения, лишь способствовала моему несчастью!
Лишь один Луи Жакмен не доверял Флорестану.
Опасаясь, что отец догадается о моих истинных чувствах, я стала лицемеркой, притворившись, что без памяти влюблена в своего нареченного.
Бедный парень легко поддался на обман и отец начал приготовления к нашей свадьбе.
Были сделаны необходимые покупки - подвенечное платье, фата, мебель для нового жилища и многое другое. Назначили день свадьбы и сделали объявление о предстоящем браке, но за неделю до свадьбы, как раз в день своего совершеннолетия, я сбежала из дома с Флорестаном.
Мы отправились в Брюссель, где Флорестан встретился со своим другом по имени Лежижан, который одолжил ему крупную сумму денег.
Позже я, к своему горю, узнала, чем они занимались. Надо ли говорить, что вскоре я рассталась с Флорестаном, надо ли называть тебе его приемника?
Покинув Лежижана так же, как Флорестана, я вернулась в Париж, чтобы продолжить свою порочную жизнь на более высоком уровне.
Однажды ночью, или, вернее, ранним утром, ибо теперь ночь для меня превратилась в день, я пошатываясь выходила из дверей одного из больших ресторанов на бульварах.
Внезапно, в тот самый момент, когда я собиралась было сесть в наемный экипаж, кто-то повелительно окликнул меня:
- Селина!
Пораженная, как ударом молнии, я обернулась и увидела перед собой Луи Жакмена.
Боже, как он изменился! Бледный, похудевший, с чахоточным румянцем на щеках!
Приказав извозчику остановиться, Жакмен схватил меня за руку и втолкнул в карету. Я не сопротивлялась.
Войдя в карету следом за мной, он сел на противоположное сиденье и дал кучеру адрес дома моего отца.
Дрожа от стыда, я ждала, когда Луи заговорит со мной, но он оставался мрачен и безмолвен. Казалось, он не собирался бранить или упрекать меня. Не в силах больше выносить это молчание, я решилась заговорить первой.
- Как мой отец? - спросила я.
- Он умер.
Последовало напряженное молчание, прервать которое я не осмелилась.
Наконец экипаж остановился у дверей моего прежнего жилища.
Расплатившись с извозчиком, Жакмен провел меня в подъезд и мы стали подниматься по лестнице. У дверей моей прежней квартиры мы остановились.
Он постучался, за дверью послышался шелест платья и на пороге появилась госпожа Жакмен.
- Вот она! - сказал Луи своей матери, подталкивая меня через порог.
- Ах, бедное дитя! - воскликнула добрая женщина.
Плача, мать Луи сделала знак, по которому вперед вышел ребенок, присутствие которого в комнате я заметила только теперь.
Я нагнулась и две ручонки, две маленькие и слабые детские ручонки обхватили меня за шею.
Только тут я узнала наконец Урсулу, мою сестренку, мою дорогую дочурку!
- Разве ты не узнаешь меня, Урсула? - взволнованно спросила я.
Но девочка ничего не отвечала, молча смотря на меня.
- Неужели ты забыла свою Селину? - плача спросила госпожа Жакмен.
Малышка улыбнулась.
- Селина умерла, так сказал мне папа, - тихо проговорила она наконец. - Кроме того, Селина никогда не одевалась так хорошо, - добавила она, указывая на мое бархатное платье, на кружева и бриллианты.
Отчаяние снова охватило меня и я воскликнула:
- Она права, Селина действительно умерла!
ГЛАВА VIII
Луи Жакмен
- Селина умерла! Да, Селина мертва, в живых осталась только Нини Мусташ.
Я встала, чтобы навеки покинуть этот дом, ставший мне чужим, но госпожа Жакмен удержала меня и сообщила, что отец простил меня перед смертью. Разве родители не прощают всегда своих детей? Отец оставил нам с Урсулой маленькое наследство, плод неустанных трудов всей своей жизни.
Я не захотела трогать этих священных для меня денег, оставив свою долю маленькой Урсуле.
Госпожа Жакмен согласилась взять на свое попечение мою сестру, пообещав стать для нее второй мамой. Наконец они дали мне уйти.
На следующий же день или, вернее, вечером того же дня я возобновила свою обычную жизнь.
Однако с тех самых пор у моей жизни появился молчаливый и мрачный свидетель.
Где бы я ни была - в ресторане, на балу, в театре - везде я видела перед собой Луи, причем с каждым разом он становился все бледнее и изможденнее.
Постепенно одежда его превратилась в лохмотья, а честная трудовая бедность сменилась грязной нищетой.
Однажды я заметила, что он сильно пьян. Чем ниже падала я, тем ниже опускался и мой бывший жених.
Через несколько месяцев я получила письмо от его матери, объяснившее ужасную перемену его характера и образа жизни.
Встретив меня снова лишь для того, чтобы потерять навсегда, Луи впал в отчаяние, опустился, забросил работу, стал много пить и поздно приходить домой.
Несчастная мать робко упрекала его, но в ответ он лишь грубил ей.
Бедняжка отдала ему все сбережения и пока сын беспробудно пьянствовал, мать питалась лишь хлебом и водой.
Когда однажды она заявила ему, что денег совсем не осталось, он потребовал отдать ему маленький капитал Урсулы.
Несчастная мать готова была отдать всю свою кровь ради единственного сына, но наследство бедной сиротки она защищала с мужеством львицы.
Обо всем этом мне и написала госпожа Жакмен.
Письмо свое она заканчивала просьбой забрать у нее Урсулу, ибо ради сына она решила пойти в прислуги.
Итак, лишь этот ребенок не умер и не пострадал из-за меня.
Тогда-то я и отправила свою сестру в отдаленный монастырь в провинции.
Представившись там под именем госпожи Морель, я открыла всю правду о себе лишь матери-настоятельнице, отдав ей те несколько тысяч франков, которые составляли все достояние малышки.
Сделав это и успокоив свою совесть в отношении судьбы сестры, я снова с головой ринулась в кипучий водоворот греха.
Однажды на одном из публичных балов я снова встретила своего злого гения Флорестана, но он стал совершенно другим человеком, ибо за те восемь лет, что прошли с нашего расставания, сумел значительно улучшить свое социальное положение.
Заметив меня, он наклонился к своему спутнику и шепнул ему на ухо несколько слов. Конечно же, он говорил обо мне, ибо его друг посмотрел в мою сторону и что-то ответил полковнику.
- Полковнику? Так это был полковник Фриц? - вскричала Аврелия, прерывая рассказ подруги.
- Да, - коротко ответила Нини Мусташ. - Граф де Пьюзо, - ибо спутником полковника Фрица был именно он, - вскоре заговорил со мной.
Он сразу же произвел на меня самое благоприятное впечатление. Позже полковник присоединился к нам и, улучив момент, когда граф де Пьюзо не мог нас слышать, шепнул мне на ухо:
- Он должен полюбить тебя.
Приняв это за шутку, я ответила:
- Это доставило бы мне огромное удовольствие.
И действительно, к несчастью для графа де Пьюзо, он без памяти влюбился в меня.
Несколько недель спустя я получила письмо от Лежижана.
"Согласна ли ты разорить графа де Пьюзо, - писал он мне, - и получить за это львиную долю добычи? Граф слаб, а ты, дорогое мое дитя, очень умна и сообразительна".
Таким образом я была вовлечена в страшный заговор.
Однажды я попыталась сбросить ярмо Лежижана. Это был как раз тот день, когда я впервые услышала о предполагаемом браке мадемуазель де Пьюзо.
Выслушав меня, тиран мой нахмурился и сказал леденящим душу голосом следующее:
- Между прочим, госпожа Морель, вам, без сомнения, хорошо известно, что ваша сестра Урсула находится сейчас в Париже. Ее обучение в монастыре закончено и вы письменно обратились к матери-настоятельнице с просьбой вернуть вам девушку. Сейчас эта очаровательная голубка работает в одном из лучших ателье Парижа, и я могу гарантировать, что в жизни она пойдет по прямой дороге. Я надежный покровитель и любому распутнику, которому придет в голову обидеть эту девушку, не поздоровится.
Увидев, какое впечатление произвело на меня это неожиданное заявление, он продолжал:
- Да, да! Ведь вы хотите, чтобы Урсула осталась честной девушкой, не так ли? Что же, желание ваше будет исполнено, ведь я обещал помогать вашей сестре и защищать ее, но помощь эта и покровительство будут оказываться ей лишь до тех пор, пока вы будете выполнять все наши требования. Вам хорошо известно, что я умею держать свое слово, но заранее предупреждаю, что не позволю себя дурачить. Итак, теперь вы знаете все!
Да, я действительно поняла все. Я поняла, что попала к ним в настоящее рабство. Воля моя была сломлена. С того времени я стала послушным инструментом в руках Лежижана. Если мне придет в голову восстать против их ужасного господства, то последствия моего поступка падут на голову бедной Урсулы. Теперь я постоянно вынуждена вести эту позорную жизнь, чтобы сохранить чистоту своей сестры, единственной светлой стороны моего существования.
Нини Мусташ закончила свой рассказ и измученная вновь пережитыми страданиями, молча откинулась на спинку кресла.
Внезапно она почувствовала на лбу нежный поцелуй теплых губ и голос Аврелии прошептал ей на ухо:
- Мужайся, сестра! Верь, надейся и будешь спасена!
Поспешно вскочив, чтобы потребовать дальнейших объяснений, Нини не смогла нащупать ничего, кроме пустого пространства.
Она подбежала к окну и рывком раздвинула шторы. Аврелии в комнате не было, но поднеся руку к щеке, Нини почувствовала на ней теплую слезу!
Поспешно миновав опустевшую столовую, Аврелия вышла во двор, где нашла под навесом ожидавший ее экипаж.
Через четверть часа она вышла из своего особняка на углу Шоссе д’Антэн и Прованской улицы и тяжелые двери парадного входа бесшумно затворились за ней.