- Послушайте, - я деловито встаю со стула и начинаю прохаживаться по комнате, изображая из себя того, чью фамилию так неосмотрительно присвоил, - у меня мало времени, а дел невпроворот. Враги революции не дремлют. Мне нужно срочно допросить человека, который покушался на вашего боевого командира Марка Вайса. Это для начала…
- Сейчас отдам приказ, и его вам доставят.
- Только мне нужно побеседовать с ним с глазу на глаз…
- Конечно, конечно, - суетится парень и ванькой-встанькой подскакивает со своего стула, - сейчас его приведут…
Пока парня в комнате не было, я снова принимаюсь раздумывать о том, что меня ждёт, когда я вернусь в своё время. Хозяев Шауля так легко не проведёшь, как этого наивного мальчишку в гимнастёрке. Уж, не знаю, что у них на уме, но мы вторглись в их святая святых, а за такое, естественно, следует карать жестоко и без сожаления. Я бы, наверное, на их месте поступил так же. Впрочем, от этого не легче. Одна надежда, что Штрудель что-то придумает, ведь у него куда больше степеней свободы, чем у нас с Шаулем.
Пока я здесь, нам ничего не грозит. Верну Юрия Вайса в наше грешное время, а потом ещё наведаюсь в Аргентину начала века за романтическим музыкантом Гершоном, а потом… Что произойдёт потом, ума не приложу. Хоть в колени неизвестно кому падай и проси пощады… Да только такие номера не проходят.
Тем временем красноармеец Никифоров принёс два стакана горячего чая, не выпуская из рук старенькую винтовку с примкнутым штыком, молча поставил на стол, с любопытством оглядел меня и так же молча удалился.
Что-то мой собеседник задерживается. Я поднимаюсь со стула и начинаю бесцельно нарезать круги по комнате, потом мой взгляд натыкается на оставленный парнишкой наган на тумбочке у окна. Конечно, мне бы эта игрушка не помешала, но сунуть его некуда, да и заметно сразу. Так что не будем трогать чужие вещи. Воевать я пока ни с кем не собираюсь, а значит, и оружие мне не нужно.
Наконец, сквозь неровное стекло в окошке я вижу, как парнишка в гимнастёрке, широко размахивая руками, подгоняет в сторону нашего дома какого-то бородатого дядьку в казацкой шапке, шароварах с лампасами и с окровавленной бородой. Ясное дело, что на Юрия Вайса он похож, как я на Джекки Чана. Фотографию-то Вайса я видел, так что обмануть меня им не удастся.
Дверь с грохотом распахивается, и первым в комнату вваливается окровавленный мужик, а следом за ним парень.
- Вы представляете, товарищ, - кричит он мне, - я поставил эту белоказацкую сволочь охранять сарай, в котором был заперт ваш знакомый, так он всё на свете проспал!
- Да не спал я, христом-богом клянусь! - верещит мужик низким плаксивым голосом. - Глаз не сомкнул, как было приказано!
- А куда же он тогда делся?
- Ума не приложу! Вы же сами дверь на замок запирали!
- А как ты его открыл?
Мужик валится на колени и чуть ли не стонет:
- Никак не открывал, вот вам крест! Вы же его при мне и открывали!
- И в самом деле, - задумчиво бормочет парень и чешет лоб. - Как же он тогда смог исчезнуть?
Я молча наблюдаю за ними и чувствую, как у меня снова начинает болеть голова. Эх, Шауль, сказал же ты под руку!
- Пошли, ещё раз осмотрим сарай! - командует парень и теперь уже не забывает прихватить с тумбочки свой наган. - Не может быть, чтобы не осталось никаких следов. Ну, если я что-то найду… - Он грозит наганом мужику и подобострастно смотрит на меня. - Вы, товарищ, с нами пойдёте?
Сидеть в душной комнате мне не хочется, и я выхожу за ними на улицу.
Сарай, в котором сидел исчезнувший Юрий Вайс, находится во дворе дома в приземистой каменной постройке с толстыми кирпичными стенами, вдоль которых навален разный хлам - какие-то ржавые железяки, колёса от телег, прогнившие старые брёвна и доски. Дверь с железным засовом сколочена из плохо оструганных дубовых досок, но высадить её даже двум крепким мужчинам явно не по силам.
Парень отомкнул большой амбарный замок и распахнул дверь, но первым проходить не стал. А исподлобья глянул на меня:
- Вот, сами убедитесь… Не понимаю, как это произошло. До вашего товарища тут почти двое суток просидели пятеро пленных белогвардейцев, и ничего такого не произошло…
- Где же они сейчас?
- У нас с белой сволочью разговор короткий. Всех в распыл пустили. Он же их и похоронил в ближайшей роще. - Парень кивает в сторону казака, и тот послушно кланяется, словно его поблагодарили за палаческую работу.
Я прохожу в сарай и смотрю по сторонам. Небольшое темноватое помещение с квадратным оконцем у потолка, забранным толстой заклёпанной решёткой. Дотягиваюсь до неё рукой и пробую качнуть, но даже пошевелить её невозможно. В углу невысокий верстак, который служит, видимо, лежанкой для арестантов, и на нём набросана полусгнившая солома, пропахшая запахом мочи и какой-то сырой гнили.
Никаких следов о себе Юрий Вайс не оставил. Присаживаюсь на корточки и осматриваю грязный пол, и хоть следов здесь много, но мне всё же удаётся отыскать ребристый отпечаток от кроссовок, про которые в начале двадцатого века никто и понятия не имел.
Сразу на душе у меня потеплело, и я уже хотел было привычно похвалить себя, мол, не утратил ты пока, брат, милицейской розыскной сноровки, но почему-то сил нет. И голова болит всё больше и больше. Пытаюсь встать, и меня сразу же начинает штормить.
- Вам плохо, товарищ? - подскакивает парень и неловко хватает меня под руку.
- Я трое суток не спал, - зачем-то начинаю врать.
- Это мы вам живо устроим, - радуется парень и истошно вопит, высовываясь на улицу. - Никифоров! Срочно беги ко мне в хату и передай хозяйке, чтобы перину стелила нашему гостю. Ему отдохнуть с дороги надо… И если хоть одна живая душа в округе пикнет или, не дай бог, начнёт палить воздух, самолично гада порубаю!
Я послушно выхожу за ним из сарая и топаю на ватных ногах к какому-то одноэтажному дому рядом с белокаменным собором.
На углу пятеро подвыпивших мужичков, которые первыми встретили меня и доставили к этому парню. Они не спеша грызут семечки, с шумом сплёвывают и провожают меня тяжёлыми недоверчивыми взглядами.
- Что уставились? - повышает на них голом мой попутчик. - Вам бы извиниться перед товарищем из центра за то, что так грубо с ним обошлись!
- Извиняйте, товарищ, - с кривой ухмылкой цедит один из них, а остальные демонстративно отворачиваются.
Я только машу рукой и плетусь дальше. И уже у самого входа в дом мне поплохело окончательно. Но упасть мне не дают. Кто-то хватает меня под руки и тащит к широкой высокой кровати с железными спинками, на которых поблёскивают большие металлические шары. Эти шары почему-то надолго врежутся мне в память своим мрачным холодным блеском…
А среди ночи, когда за окном была непроглядная темень, и только кособокая луна любопытно заглядывала сквозь неплотно прикрытую занавеску ко мне в комнату, я открыл глаза и каким-то шестым чувством почувствовал, что искать Юрия Вайса больше не нужно. Наверняка он сделал или, по крайней мере, попытался сделать то, для чего совершил путешествие во времени, и самостоятельно без чьей-либо помощи вернулся назад.
Значит, и мне пора отсюда…
8
Прежде, чем открыть глаза, некоторое время лежу неподвижно, прислушиваясь к своим ощущениям. Голова по-прежнему болит, но уже не раскалывается от нестерпимой боли, а гудит как-то тупо и толчками, словно в ней перекатывается тяжёлый металлический шар.
- Как ты? - доносится до меня голос Шауля. - Очень тебе плохо? Я же говорил…
- Нормально, - выдавливаю непослушными губами, - терпимо…
- Лежи и пока не вставай. Я сейчас тебе кофе сделаю.
Но я поднимаюсь и оглядываюсь по сторонам:
- А где Вайс? Тут всего два кресла заняты - Гершон и я.
Шауль кисло улыбается и говорит:
- Он самостоятельно вернулся. Говорит, что никто за ним не приходил, и он сам…
- Я так и понял ещё там…
Некоторое время Шауль молчит, потом с тревогой вглядывается в моё лицо:
- Тебе надо срочно к врачу. Сейчас шефу позвоню, чтобы прислал кого-нибудь.
- Мы же в больнице - можно просто позвать врача из другого отделения. Зачем начальство в детали посвящать?
- Думаешь, сюда кто-то без его разрешения сумеет войти? Или ты сможешь выйти?
- Некогда мне сейчас разлёживаться. Да и не доверяю я твоему шефу.
Шауль опять грустно улыбается, но замечает:
- Наш шеф - человек жёсткий и даже грубый, но справедливый. Без причины муху не обидит, но уж если ты прокололся, то лучше расслабься и будь готов получать удовольствие. Так что можешь не беспокоиться - врача пришлёт нормального.
- Слушай, мы на этом потеряем много времени. Я себя действительно чувствую хреново. Но если меня уложат в койку и навтыкают в вены разных капельниц…
- А мы куда-нибудь торопимся? У нас всего один человек остался. Ты всё-таки чуть полежи. Приди в себя хотя бы.
Я оглядываюсь на бесчувственное тело аккордеониста Гершона и морщусь:
- Если уж лежать, то пошли в ту палату, где нас охранник пасёт. Тут что-то мне не по себе… А кстати, куда делся Вайс?
- Его сразу же по приказу шефа подхватили под белы ручки и увезли. Наверное, сейчас в конторе допрашивают. Да они и со всеми предыдущими так поступали…
Хоть здесь и не было прослушки, потому что, ясное дело, в помещении с бесчувственными телами прослушивать нечего, задерживаться здесь не хотелось ни мне, ни Шаулю. Там же охранник был как бы уже у меня в сообщниках, потому что давал звонить по телефону, и начальству знать об этом, естественно, ни при каком раскладе не следовало. Наверняка охранник об этом уже не раз пожалел.
- Пока суть да дело, - говорю Шаулю, послушно укладываясь на койку под настороженным взглядом нашего цербера, - ты покопайся в компьютере и просвети меня с Аргентиной, куда мне предстоит отбывать в самом скором времени. Давно там мечтал побывать…
- Куда-куда?! - забеспокоился охранник. - Никуда я вас отсюда не выпущу!
- Шутка, - улыбнулся я, - это у нас юмор такой специфический.
- Знаю я ваши шуточки, - ворчит он и возвращается на свой стул у дверей, - то сутками валяетесь, как мертвяки, в соседней палате на кроватях, то неожиданно подскакиваете - и к шефу на ковёр… Кстати, за кофе, которым вы меня всё время угощаете, спасибо. Только шефу не проговоритесь, что я с вами кофе пью, хорошо? А то ещё подумает что-нибудь нехорошее…
Сколько я проспал, неизвестно, но, видимо, долго, потому что, если разобраться, то мальчишке-будённовцу из Житомира я нисколько не наврал, сказав о трёх сутках без сна. С этими перемещениями во времени я совсем запутался, спал ли я вообще когда-то или нет, ел что-нибудь или не ел, а уж собственное бельишко, извините за натурализм, не менял со времён царя Давида.
- Ваша светлость почти сутки почивала, - подсказывает мне Шауль, - я уж решил, что ты самостоятельно без моей помощи научился перемещаться во времени и испарился в неизвестном направлении. Вот конфуз был бы, если бы шеф явился за нами, а тебя нет, только бездыханная шкурка на кровати лежит. И я не знаю, в каком тебя столетии искать! Шеф наверняка решил бы, что ты таким образом от него скрылся, а своё тело оставил на память, как ящерица хвост!
- Не говори глупости! Что у нас сегодня по плану? - Я спускаю ноги с кровати и потягиваюсь. - Астронавт чувствует себя прекрасно и готов к новым трудовым свершениям.
- Это у вас в России так говорят?
- Раньше говорили. Сейчас не готовы, поэтому и говорят другое…
- Мы с охранником тебе яичницу поджарили, иди поешь, а я пока просвещу, что нарыл в интернете… Так вот. Наш великий аккордеонист Гершон Дубин 25 июня отправился в путешествие во времени в Буэнос-Айрес. Время - июль 1916 года. Цель - разыскать основателя звукозаписывающей индустрии Аргентины Макса Глюксманна.
- Это мне уже известно. Мы с его безутешной супругой пообщались, и она об этом рассказала… Да, кстати, его супруга Таня сообщила, что Гершон исчез вместе со своим аккордеоном. Неужели эту штуку с собой в путешествие можно протащить?
- Ты шутишь? - смеётся Шауль. - Он и в самом деле явился сюда с аккордеоном и ни в какую не хотел с ним расставаться. Я с ним особенно не спорил. Все капризы клиента за его счёт… Был бы ты повнимательней, обратил бы внимание, что аккордеон стоит под его креслом. Вернётся Гершон из путешествия, заберёт его в целости и сохранности.
- Погнали дальше…
- Это в принципе всё. Если тебе нужна какая-то более общая информация, могу дать. Буэнос-Айрес в начале двадцатого века - город эмигрантов. Каждый день с кораблей в порту спускаются сотни людей. Когда попадёшь туда, думаю, спокойно обойдёшься и без испанского языка. Там русскоязычных понаехало. Даже цель Дубина - Макс Глюксманн - и тот родом из Черновиц. Это, кажется, Россия?
- Сегодня Украина, - поправляю я, - но это для нас не важно.
- Могу ещё просветить по части танго…
- Думаю, это не очень пригодится. Мне медведь на ухо наступил.
- Какой медведь? - изумляется Шауль. - Ты что, серьёзно? Где это тебя угораздило?!
- Это у нас такое иносказательное выражение, - веселюсь я. - Так говорят про людей, которые не понимают музыку, и она им не интересна.
- Никогда б не подумал, что ты такой…
- Я ещё и танцую, как медведь… Тоже иносказательное выражение.
Но Шаулю больше не хочется лезть в дебри этого жуткого русского языка, где медведи не только не танцуют, но и наступают на уши.
- Маленький фактик, на всякий случай, - замечает он. - Может, гуляя по Буэнос-Айресу и разыскивая нашего клиента по всяким злачным заведениям, ты встретишь парня по имени Матос Родригес. Передавай ему поклон и благодарность от потомков.
- Это что за птица? Откуда ты его знаешь?
- Родригес - автор знаменитого танго "Кумпарсита". Моя мама его очень любит… Правда, он родом из Уругвая, из Монтевидео, но наверняка Глюксманн приложил руку к его раскрутке, а значит, где-то там и крутится наш Добин…
…Я прочесал уже несколько улиц в этом шумном и многолюдном, но пыльном и неухоженном Буэнос-Айресе, а так пока никого и не обнаружил. Общаться с публикой на улицах было и в самом деле несложно. Я искал всевозможные кабачки и увеселительные заведения, где играют новомодный и безумно популярный танец танго, и они, к слову сказать, попадались на каждом шагу.
Я уже и в какие-то трущобы забирался, а один раз пришлось даже врезать по физиономии чересчур агрессивному попрошайке, возомнившему, что у меня куча денег, а значит, пора слазить за этими деньгами в мой задний карман.
Наконец, я присел на какой-то каменный парапет у фонтанчика с питьевой водой, бьющей из стены, обмыл лицо и стал озираться по сторонам. Хоть мои поиски пока и не увенчались успехом, настроение было по-прежнему приподнятым. Я даже начал понимать стремление Гершона попасть сюда - повсюду звуки танго и ещё каких-то жизнерадостных мелодий, улыбающиеся мужчины, прекрасные женщины. Как тут предаваться унынию?
Взгляд мой остановился на витрине небольшого магазинчика через дорогу. На большое стекло изнутри наклеен плакат, на котором в танце сплелась великолепная пара - дама в длинном развевающемся красном платье и кавалер с тонкими закрученными кверху усиками и надвинутой на глаза белой шляпе-канотье. Глаза дамы полузакрыты, а кавалер пронзительно глядит на проходящую публику. И такой их танец томный и одновременно чувственный, что все, кто замечает картинку, невольно замедляет шаг. Над магазинчиком большое неровно намалёванное на листе фанеры название "Odeon Records" и снизу более мелким шрифтом "Discos Glücksmann".
А ведь именно это мне и нужно! Я снова окатил лицо из фонтанчика и бодро направился к входу. Навстречу мне из дверей выскочила пара девушек в светлых воздушных блузках и длинных юбках. В руках у каждой по граммофонной пластинке.
И тут я сразу вспомнил, откуда мне знакомо название "Odeon Records". В мои студенческие годы, когда на фоне пресной и бесцветной советской эстрады вдруг рванула бомба "Битлс" - а иного определения этому не подберёшь! - все вокруг принялись собирать пластинки с рок-музыкой. Появление этой замечательной голосистой ливерпульской четвёрки несомненно явилось одной из причин, ускорившей развал насквозь прогнившего социалистического строя. Однако пластинок их, ясное дело, достать было невозможно, поэтому функцию снабжения изголодавшегося по хорошей музыке народа взяли на себя всевозможные жучки-перекупщики или, как их называли, фарцовщики. Не было, наверное, на бескрайних просторах нашей бывшей родины ни одного молодого человека, который не воспользовался бы их услугами.
Мне тогда неслыханно повезло: один знакомый морячок, плававший по загранкам, время от времени привозил фирменные пластинки, стоившие для нас неимоверную кучу денег. Но за удовольствия платили и не скупились… И вот однажды, после очередного плаванья в Южную Америку, он привёз мне, первому в нашем городе, легендарный битловский альбом "Abbey Road". Пластинка была изготовлена в Аргентине, и на наклейке диска вместе с традиционным битловским яблоком красовалась золотистая надпись "Odeon". Потом мне попадалось много пластинок с этой маркой, но это было первый раз и навсегда врезалось в память…
- Что уважаемый синьор желает приобрести? - доносится до меня голос, и я от неожиданности даже вздрогнул.
Я стоял у стенда с пластинками и нотными тетрадями, вспоминал свои любимые пластинки, которые, конечно же, резко отличались от тех, что были здесь, и поэтому не сразу обратил внимание, что за моей спиной стоит хозяин магазинчика - невысокий черноволосый мужчина в строгом коричневом костюмчике и отглаженной белой рубахе со стоячим воротником.
- Как вы поняли, что со мной нужно говорить по-русски? - усмехаюсь я.
- О, это не секрет! - улыбается в ответ мужчина. - Я до этого спросил вас на испанском, потом на английском и идише, но вы молчали. Или не услышали, или не понимали. А на каком ещё языке можно разговаривать с таким презентабельным клиентом, как вы?
- Презентабельным? Ну да…
- Если вы хотите что-то прослушать, то возьмите пластинку со стенда и передайте мне. Я поставлю её на граммофон.
На высоком прилавке в глубине магазина и в самом деле стоит несколько граммофонов с пёстрыми раструбами, и около одного из них женщина средних лет слушает какую-то надрывную песню на испанском языке.
- Спасибо. Я посмотрю сейчас и обязательно подойду к вам. - Наверное, мне стоило сразу задать свои вопросы этому симпатичному хозяину магазина, но хочется ещё минуту постоять тут и подышать запахом пластинок, который, оказывается, нисколько не изменился за эти годы и был таким же чудесным и волнующим.
Я помнил, какие безумные деньги платили мы за наши вожделенные диски, и сразу же взгляд невольно приковали ценники на товары в этом замечательном магазине, заставившем меня чуть ли не растрогаться. Пластинки тут стоили от двух с половиной песо до пяти. Дорого это или нет, я понятия не имею. Зато нотные листы, которые лежали рядом, по сравнению с пластинками стоят баснословно дорого - от одного и до трёх песо. Нужно и об этом поинтересоваться у хозяина.
- Извините меня, - я подхожу к прилавку и краем глаза замечаю, что граммофоны стоят от ста пятидесяти до трёхсот песо, - я не очень хорошо разбираюсь в ценах, потому что…
- Потому что прибыли в Аргентину только сегодня утром? - услужливо подсказывает хозяин. - Наверное, вы с корабля "Эсмеральда" из Марселя?