Жители Фуэнана первыми выступили против революции. Поводом для этого послужили богохульные проповеди священников, присланных новыми властями. Девятнадцатого июня 1792 года триста жителей городка под предводительством своего мирового судьи Алена Недлека схватились с отрядами национальной гвардии, присланными из Кемпера. Восстание подавили. Победители пустили пастись своих лошадей на местное кладбище, а церковь превратили в казарму. На следующий день три подводы с пленными въезжали в Кемпер, и Ален Недлек стал первой на земле Бретани жертвой новой машины смерти, которую бретонские власти прозвали "машинкой для снятия голов". По поводу этого изобретения во все концы страны были разосланы инструкции, составленные самим главным прокурором и членом парижского муниципалитета, с подробным описанием порядка использования. С тех пор городок так и не смог оправиться от пережитого.
- Видно, что здесь побывали республиканцы, - заметил Кернан. - Все надгробия разрушены и осквернены!
Граф оставил это замечание без ответа и зашагал напрямик через бескрайние равнины, простирающиеся от самого моря. Было шесть часов утра. Дождь сменился пронизывающим холодом. Ночная тьма еще скрывала поросшие утесником широкие пространства, враждебные всякой другой растительности. Земля затвердела от стужи, лужицы воды подернулись корочкой льда, и кустарник, покрытый инеем, казался окаменевшим.
По мере того как путники удалялись от моря, перед ними все отчетливее проступали вдали белесые контуры чахлых деревьев, сгорбившихся от порывов жестокого западного ветра.
Вскоре бесплодные равнины сменились полями гречихи, здесь и там перерезанными оросительными рвами и отделенными друг от друга рядами приземистых дубков. Поля окружали ограды с узкими калитками, снабженными в качестве противовесов большими камнями и увитыми засохшей колючкой. Кернан распахивал калитки перед графом, а когда отпущенная дверца с силой захлопывалась, с веток деревьев со стуком падали на землю белые бусины.
Граф и его спутник шагали по узкой тропке, тянувшейся между пашней и изгородью; временами, сами того не замечая, они переходили на бег.
Около семи часов забрезжил рассвет. До замка оставалось не более полулье. Вокруг все было тихо и спокойно. Даже чересчур спокойно… Граф не мог не обратить внимания на эту странную тишину.
- Ни одного крестьянина, ни одной лошади на выгоне, - заметил он тревожно.
- Еще слишком рано, - ответил Кернан, который сам встревожился не меньше своего спутника, но не хотел пугать его понапрасну. - В декабре любят поспать поутру!
В этот момент они вошли в огромный еловый лес, заметный даже с моря. Лес этот уже относился к владениям графа.
Ковер из еловых шишек - засохших, посеревших, невышелушенных - устилал землю; казалось, уже давно нога человека не ступала здесь. Между тем графу было известно, что каждый год дети окрестных сел весело сбегались сюда собирать шишки, а женщины заготовляли их на растопку. Однако в этом году бедняки не пришли убирать ставший уже привычным лесной урожай, и вся масса шишек вперемешку с засохшими ветками лежала нетронутой.
- Ты видишь, - сказал граф, - их здесь не было! Ни женщин, ни детей!
Кернан молча покачал головой. Что-то в самом воздухе настораживало его, а сердце колотилось так, словно готово было выскочить из груди. Он прибавил шагу.
По мере того как путники приближались к замку, из-под ног у них то и дело бросались врассыпную зайцы, кролики, вспархивали куропатки. Столько дичи прежде здесь никогда не водилось! Разумеется, в этом году графу было не до охоты, но он никому не запрещал охотиться в своих землях.
Теперь уже нельзя было не заметить того запустения, которое царило вокруг. Несмотря на свежесть морозного утра, лицо графа покрылось мертвенной бледностью.
- Наконец-то замок! - воскликнул бретонец, указывая на островерхие крыши двух башен, показавшиеся над лесом.
В этот момент они находились в двух шагах от фермы Ла-Бордьер, которую граф сдавал в аренду Луи Эгонеку. Этот неутомимый труженик вставал ни свет ни заря, и сразу же вся округа наполнялась звуками песен, которые он распевал, запрягая быков и лошадей, и окриками, адресованными своей супруге. Но в это утро с фермы, скрытой за деревьями, не доносилось ни звука. Мертвая тишина. Граф, охваченный ужасными предчувствиями, был вынужден опереться на руку верного Кернана.
Обогнув край леса, они одновременно устремили свои взгляды на жилище фермера, до того невидимое за деревьями.
Жуткое зрелище открылось перед ними.
Куски разрушенных стен с обуглившимися балками, почерневшая крыша, обломки печных труб, узкие дорожки копоти, вьющиеся по ограде, сорванные с петель двери, сами петли, похожие на кулаки, угрожающе торчащие из каменных стен, - все следы недавнего пожарища разом предстали их взорам. Ферма была сожжена. Все вокруг хранило следы жестокой борьбы. Следы ударов топора на дверях, отметины от пуль на коре старых дубов, разбитые и покореженные орудия земледельца, опрокинутые телеги, голые ободья колес свидетельствовали о жаркой схватке. Трупы коров и лошадей, брошенные на поле брани, отравляли воздух.
Граф почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.
- Республиканцы! Опять республиканцы! - произнес Кернан глухо.
- В замок! - закричал граф не своим голосом.
Теперь Кернан едва поспевал за тем, кого ему только что приходилось поддерживать под руку. Во время этой гонки по разбитому проселку им никто не повстречался. Окрестности казались не просто пустынными, они были опустошены.
Друзья бежали по деревенским улицам. Большинство домов превратились в обугленные развалины, а те немногие, что уцелели среди пожарища, стояли заброшенными. Только страшная жажда мести могла стать причиной подобного опустошения.
- А, Карваль, Карваль! - повторял бретонец сквозь зубы.
Наконец граф и Кернан остановились перед замком.
Огонь пощадил его, но замок стоял мрачный и безмолвный; ни одна труба не выпускала к небу свой утренний дымок. Друзья направились было к воротам, но замерли, объятые ужасом.
- Смотри, смотри! - воскликнул граф.
Огромный плакат белел на столбе у ворот. Верхнюю его часть занимала революционная эмблема: недремлющее око закона и римские фасции, увенчанные фригийским колпаком. Ниже шло описание поместья; рядом стояла цена. Замок Шантелен, конфискованный Республикой, назначался к продаже.
- Негодяи, - вырвалось у Кернана.
Он попытался отворить дверь, но даже это оказалось ему не под силу. Дверь не поддавалась. Граф де Шантелен не мог даже присесть отдохнуть в усадьбе своих предков. Отчаяние охватило его.
- Жена моя! Дочь моя! - взывал он голосом, от которого разрывалось сердце. - Где моя жена? Где мой ребенок? Они убили их, они убили их!
Крупные слезы катились по щекам Кернана, который тщетно пытался утешить своего господина.
- Не стоит нам ждать чуда у этой двери, которая не откроется, мой господин, - сказал он наконец.
- Где они? Где они? - повторял граф.
Вдруг они увидели, как какая-то старуха, до этого времени прятавшаяся во рву, вскочила на ноги, словно подброшенная пружиной. Не будь наши друзья так убиты горем, облик обезумевшей старой женщины и ее трясущаяся голова ужаснули бы их.
Граф бросился к ней со словами:
- Где моя жена?
После долгих усилий старуха произнесла:
- Погибла при штурме замка!
- Погибла! - заревел граф.
- А моя племянница? - спрашивал Кернан, встряхивая старуху за плечи.
- В тюрьмах Кемпера, - выговорила та наконец.
- Кто это сделал? - грозно спросил Кернан.
- Карваль!
- В Кемпер! - вскричал граф. - Идем, Кернан, идем!
И они поспешили прочь, оставив позади эту несчастную, уже стоящую на пороге смерти женщину - последнего уцелевшего обитателя поместья Шантелен.
Глава V
КЕМПЕР В 1793 ГОДУ
Этому городу довелось увидеть, как покатилась на плаху голова Алена Недлека - первой жертвы революции; здесь же бретонская церковь начала отсчет своих мучеников - первым из них стал епископ Конан из Сен-Люка. С этого дня в Кемпере чинили произвол муниципалитет и органы революционной власти.
Следует отметить, что бретонцы - жители городов - стали наиболее ярыми приверженцами республиканской партии и без колебаний вступали в общенациональное движение. От природы люди энергичные, они не останавливались ни перед чем, заходила ли речь о благих делах или о злодеяниях. Федералы из Кемпера и Бреста были первыми "героями", которые десятого августа ворвались в Тюильри и арестовали короля Людовика XVI. Но эти же люди откликнулись и на призыв Учредительного собрания одиннадцатого июня 1792 года, когда перед лицом враждебной коалиции Пруссии, Австрии и Пьемонта оно объявило: "Отечество в опасности!"
Услуги их получили такую высокую оценку, что Бретонский клуб Парижа стал ядром будущего Якобинского клуба, а отделение пригорода Сен-Марсо позднее - в их честь - получило название Финистерского. Кемпер превратился в один из самых оживленных центров общественной жизни страны, чего трудно было ожидать от недавнего уездного городишки, затерянного в бретонской глуши. Местом заседания сторонников Конституции стала бывшая часовня монастыря кордильеров. В городе множились конституционные клубы, и впоследствии по приказу одного из них младенцев будут отрывать от груди кормилицы, чтобы они могли слышать крики "Vive la Montagne!", а детей постарше заставят, запинаясь, отвечать наизусть "Декларацию прав человека".
Между тем власти Кемпера вскоре осознали положение вещей и, поняв, куда движется революция, решили дать задний ход. Они запретили издание некоторых газет, таких, например, как "Друг народа" Марата. Реакция Парижа не заставила себя ждать: Коммуна направила в Кемпер консула, чтобы образумить городские власти. Жители Кемпера заключили его в форт Торо. Теперь их голос против монтаньярской фракции в Конвенте звучал даже громче, чем выступления жирондистов в Париже. Готовясь отстаивать свои позиции с оружием в руках, Кемпер и Нант отправили в столицу две сотни вооруженных добровольцев. Ответом стал декрет, обвиняющий власти Кемпера в массовом неповиновении. Но после смерти Людовика XVI, после расправы над жирондистами, когда в обезумевшей стране господствовал режим террора, левым реакционерам Бретани стало не до Кемпера - у них появилось много других дел.
Однако если жители городов в основном приняли революцию, то деревня проявила непокорность, и в первую очередь по отношению к священникам, присягнувшим новой власти: последние с позором изгонялись крестьянами. Затем, когда вышел закон о воинской обязанности, недовольство крестьян Финистера, Морбиана, Нижней Луары и Кот-дю-Нор уже трудно было сдержать. Генерал Канкло едва справлялся с ними при помощи армии и муниципальной милиции, а девятнадцатого марта у Сен-Поль-де-Леона вынужден был дать настоящее сражение по всем правилам военного искусства.
Тогда Комитет общественного спасения решил принять к непокорным городам и деревням самые строгие меры. Посланные им проконсулы Гермер и Жюльен установили власть санкюлотов на всей территории Бретани и особенно в Кемпере. С собою они привезли "Закон о подозрительных" - произведение Мерлена де Дуэ, - составленный в следующих выражениях:
"Считаются подозрительными:
1. Лица, которые своим поведением или связями, устными или письменными высказываниями показали себя сторонниками тирании, федерализма и врагами свободы;
2. Лица, которые не смогут указать источник средств к существованию и подтвердить свою благонадежность;
3. Лица, признанные неблагонадежными;
4. Бывшие дворяне, их мужья, жены, отцы, матери, сыновья или дочери, братья или сестры, а также отдельные эмигранты, которые не доказали свою неуклонную приверженность делу революции".
Вооруженные этим законом, посланцы Комитета общественного спасения стали хозяевами департамента. Кто мог вообразить себя недосягаемым для подобных революционных указов? Невозможно было найти человека, который не подпадал бы в той или иной степени под действие этих жестоких статей. Начались повальные репрессии, и жесточайший террор стал единственной формой правления на всей территории департамента Финистер.
Гермера и Жюльена сопровождал помощник - один из многочисленных агентов Комитета общественного спасения, ничтожный винтик огромной машины. Это был тот самый Карваль, которому поклялся отомстить Кернан.
Мужчина среднего роста, с печатью ненависти, подобострастия и злобы на лице - каждый новый порок оставлял на нем свои стигматы. Он казался человеком неглупым, но, присмотревшись, можно было безошибочно заключить, что определяющей чертой его характера является трусость. Как и многих героев революции, страх делал Карваля жестоким и жестокосердным одновременно - и ничто не могло пробудить в его сердце жалость к другим.
Добравшись до Парижа, этот негодяй стал завсегдатаем клубов, где собирались революционеры. Он присоединился к ним и часто сопровождал их делегатов, так как отлично знал департамент Финистер. Все это время им владела идея мщения той земле, которая изгнала его. Вооружившись "Законом о подозрительных", этот человек без труда мог привести в исполнение свои угрозы в отношении семьи де Шантелен.
Четырнадцатого сентября, на следующий день после прибытия в Кемпер, Карваль начал действовать. Разыскав Гермера, он сказал ему:
- Гражданин, мне нужна сотня гвардейцев.
- Что ты собираешься с ними делать? - спросил Гермер.
- Надо кое-кого навестить в родных краях.
- Где же это?
- Во владениях де Шантеленов, между Плугастелем и Пон-л’Аббе. Там целое гнездо вандейцев!
- Ты уверен в том, что сведения точны?
- Уверен! Завтра я доставлю тебе и отца и мать.
- Не упусти выводок! - добавил со смехом проконсул.