* * *
Робби залюбовался монастырскими угодьями, на которых работали облаченные в белое цистерцианцы. Завидев выехавших из деревни одетых в кольчуги всадников, монахи, подобрав подолы, пустились наутек, бросив прекрасные виноградники, под которые была отдана большая часть земель, хотя были там и грушевый сад, и оливковая роща, и овечье пастбище, и рыбный пруд. Робби поразило изобилие этой земли. Изо дня в день он слышал жалобы на скудный урожай, но по сравнению с тощей каменистой почвой его далекой северной родины южная Гасконь показалась ему раем.
В монастыре ударили в набат.
- Наверняка у них есть ризница, - промолвил лучник по имени Джейк, подъехав к Робби и кивком указав на обитель. - А этого, - он имел в виду одинокого монаха, который вышел из сторожки и спокойно направился навстречу всадникам, - мы прикончим. Тогда остальные не доставят нам никаких хлопот.
- Никого ты не прикончишь, - отрезал Робби.
Жестом шотландец велел своим людям придержать лошадей, спешился, бросил поводья Джейку и пошел навстречу очень высокому, очень худому и очень старому монаху. У него были редкие, росшие венчиком вокруг тонзуры седые волосы, узкое, смуглое лицо и глаза, лучившиеся мудростью и добротой. Одетый в кольчугу Робби со щитом за спиной и длинным мечом у пояса невольно смутился, почувствовав неуместность своего появления в громоздких военных доспехах.
Правый рукав белого монаха был запачкан чернилами. Робби в первый миг решил, что это писец. Старого монаха, очевидно, послали для переговоров с налетчиками, чтобы он предложил им выкуп или убедил проявить уважение к дому Господню. Глядя на него, Робби вспомнил, как принимал участие в разграблении знаменитого английского приората черных каноников в Гексэме, на границе с Шотландией. Он вспомнил, как братия умоляла захватчиков, потом грозила им Божьими карами и как шотландцы лишь посмеялись над монахами и разорили монастырь. И неминуемое возмездие постигло шотландцев, Господь попустил англичанам одержать победу у Дарема. Это воспоминание и неожиданно осенившая молодого шотландца догадка, что святотатственное разрушение Гексэма могло стать причиной даремской катастрофы, заставили Робби призадуматься. Он замер на месте и, наморщив лоб, соображал, что скажет высокому монаху, который с улыбкой ждал, когда он заговорит.
- Вы, должно быть, английский отряд, который появился в округе? - спросил монах на очень хорошем английском.
Робби замотал головой.
- Я шотландец, - ответил он.
- Шотландец! Шотландец, и в одном отряде с англичанами! Мне довелось как-то провести два года в цистерцианской обители Йоркшира, и от тамошних братьев я ни разу не слыхал ни одного доброго слова о шотландцах. Но ты явился сюда вместе с англичанами, и я начинаю думать, что мне выпало стать свидетелем одного из редчайших чудес, какие только может предложить наш грешный мир, - сказал монах с улыбкой. - Меня зовут аббат Планшар, и моя обитель в твоем распоряжении. Делай что пожелаешь, молодой человек, мы не окажем сопротивления.
Он сошел с тропинки и жестом указал на монастырь, как бы приглашая Робби обнажить меч и приступить к разграблению.
Робби не шелохнулся. Он вспоминал Гексэм. Вспоминал умиравшего в церкви монаха: его кровь струилась из-под черного одеяния и капала со ступеньки, а пьяные шотландские солдаты переступали через него, волоча добычу: свечи, церковные сосуды и расшитые ризы.
- Но если хочешь, - снова заговорил аббат, - то вино у нас свое, монастырское, но, увы, не самое лучшее. Мы не даем ему созреть, зато у нас есть прекрасный козий сыр, а брат Филипп печет самый лучший хлеб в долине. Мы можем напоить ваших лошадей, а вот сена у нас, к сожалению, мало.
- Нет, - отрывисто произнес Робби и, обернувшись назад, крикнул своим людям: - Поезжайте обратно к сэру Гийому!
- Что ты сказал? - в недоумении переспросил один из ратников.
- Возвращайтесь к сэру Гийому. Живо!
Забрав у Джейка своего коня, он бок о бок с аббатом пошел к монастырю. Робби молчал, но аббат Планшар, по-видимому, понял по его молчанию, что молодой шотландец хочет поговорить. Он велел привратнику приглядеть за конем, а потом попросил гостя оставить свой меч и щит при входе.
- Конечно, ты можешь оставить их у себя, - сказал аббат, - но мне кажется, что без оружия тебе будет удобнее. Добро пожаловать в Сен-Север, обитель Святого Севера.
- Святой Север, он кто? - спросил Робби, отстегивая висевший на шее щит.
- Считается, что он здесь, в долине, вылечил сломанное крыло ангелу. Не скрою, порой мне довольно трудно в это поверить, но Господь любит испытывать нашу веру, и я каждый вечер молюсь святому Северу, и благодарю его за это чудо, и прошу его исправить и меня, как он - то белое крыло.
Робби улыбнулся.
- Ты нуждаешься в исправлении?
- Мы все нуждаемся. Когда мы молоды, у нас чаще всего повреждается дух, а когда становимся стары, то тело.
Аббат Планшар взял Робби под локоть и повел на монастырский двор, где пригласил своего гостя присесть на низенькую ограду между двумя столбами.
- Ты Томас, да? Ведь так, кажется, зовут начальника англичан?
- Нет, я не Томас, - ответил Робби, - но выходит, вы тут о нас наслышаны.
- А то как же? За все время, с тех пор как тут однажды упал ангел, ваше появление - единственное примечательное событие в наших краях, - промолвил аббат с улыбкой, а потом обернулся и попросил подошедшего монаха принести вина, хлеба и сыра. - И, пожалуй, меда! Мы делаем очень хороший мед, - добавил он, обращаясь к Робби. - За ульями ухаживают прокаженные.
- Прокаженные?
- Они живут позади нашего дома, - невозмутимо пояснил аббат, - того самого дома, который ты, молодой человек, собирался разграбить. Я прав?
- Да, - признался Робби.
- А вместо этого ты здесь сидишь и преломляешь со мной хлеб.
Планшар помолчал, его проницательные глаза внимательно вглядывались в лицо юного шотландца.
- Ты что-то хотел сказать мне?
Робби нахмурился.
- Откуда ты знаешь? - озадаченно спросил он.
Планшар рассмеялся.
- Когда ко мне приходит солдат, вооруженный, в доспехах, но с висящим поверх кольчуги распятием, нетрудно понять, что этот человек размышляет о Боге. Ты, сын мой, носишь знак на груди, - он указал на распятие, - а мне хоть и минуло восемьдесят пять лет, но этот знак я все еще различаю.
- Восемьдесят пять! - ахнул в изумлении Робби.
Аббат промолчал. Он просто ждал, и Робби, помявшись, выложил все, что накипело у него на душе. Он рассказал, как они захватили Кастийон-д'Арбизон, как нашли в его застенках нищенствующую и как Томас спас ей жизнь.
- Это беспокоит меня, - сказал Робби, уставясь в траву, - и я думаю, что, пока она жива, нам не приходится ждать ничего хорошего. Ее осудила церковь!
- Да, это так, - промолвил Планшар и погрузился в молчание.
- Она еретичка! Ведьма!
- Я знаю о ней, - мягко сказал Планшар, - и слышал, что она жива.
- Она здесь! - воскликнул Робби, указав на юг, в сторону деревни. - Здесь, в вашей долине!
Планшар глянул на Робби, понял, что видит перед собой бесхитростную, простую, но смятенную душу, и мысленно вздохнул. Потом он налил немного вина и пододвинул к молодому человеку хлеб, сыр и мед.
- Поешь, - мягко сказал он.
- Это неправильно! - горячился Робби.
Аббат не прикоснулся к еде. Правда, он отпил глоток вина, а потом заговорил тихонько, глядя на струйку дыма, поднимавшуюся над разожженным в деревне сигнальным костром.
- Грех нищенствующей не твой грех, сын мой, - промолвил он, - и когда Томас освободил ее, это сделал не ты. Тебя так тревожат чужие грехи?
- Я должен убить ее! - заявил Робби.
- Нет, не должен, - решительно возразил аббат.
- Нет? - удивился Робби.
- Если бы Господь хотел этого, - сказал аббат, - он не послал бы тебя сюда поговорить со мной. Божий промысел понять бывает непросто, но я давно заметил, что Он чаще избирает не окольные, как мы, а прямые пути. Мы же склонны усложнять Бога, потому что не видим простоты добра.
Он помолчал.
- Ты вот сказал, что, пока она жива, вас не ждет ничего хорошего, но скажи, почему ты думаешь, что Господь должен непременно ниспослать вам что-то хорошее? В здешнем краю все было тихо-мирно, разве что шайки разбойников иногда нарушали покой. И что же, если она умрет, Господь сделает вас еще более злобными?
Робби промолчал.
- Ты вот все толкуешь о чужих грехах, - продолжил уже более сурово Планшар, - а о своих собственных помалкиваешь. Для кого ты надел распятие - для других? Или для себя?
- Для себя, - тихо промолвил Робби.
- Ну так и расскажи мне о себе, - предложил аббат.
И Робби рассказал.
* * *
Жослен де Безье, сеньор Безье и наследник обширного графства Бера, обрушил свой кулак на столешницу с такой силой, что изо всех щелей поднялась пыль.
Его дядя, граф, нахмурился.
- Незачем стучать по дереву, Жослен, - миролюбиво сказал он. - В столе нет личинок древоточца. По крайней мере, я на это надеюсь. Его протирают скипидаром, чтобы они не заводились.
- Мой отец изводил личинки древоточца с помощью смеси щелока и мочи, - заметил отец Рубер, сидящий напротив графа и разбирающий заплесневелые пергаменты, ни разу никем не потревоженные с той самой поры, как их сто лет назад вывезли из Астарака. Некоторые были обуглены по краям: свидетельство того, что в разоренном замке бушевал пожар.
- Щелок и моча? Надо будет попробовать.
Граф поскреб макушку под своей вязаной шерстяной шапочкой, потом поднял глаза на рассерженного племянника.
- Ты ведь знаешь отца Рубера, Жослен? Конечно знаешь.
Он всмотрелся в очередной документ, представляющий собой просьбу об увеличении численности городской стражи Астарака на два человека, и вздохнул.
- Если бы ты умел читать, Жослен, ты бы мог нам помочь.
- Я помогу тебе, дядя, - пылко заявил Жослен. - Еще как помогу, ты только спусти меня с поводка!
- Это можно передать брату Жерому, - пробормотал граф, добавляя прошение о выделении дополнительной стражи в большой ларец, который предстояло отнести вниз, где молодой монах из Парижа читал пергаменты. - И подмешай еще каких-нибудь документов, - сказал он отцу Руберу, - чтобы совсем заморочить ему голову. Этих старых податных списков из Лемьера ему хватит на месяц!
- Тридцать человек, дядя, - не унимался Жослен. - И это все, о чем я прошу! У тебя восемьдесят семь ратников. Дай мне всего тридцать!
Жослен, сеньор Безье, отличался внушительной статью: рослый, плечистый, грудь колесом, здоровенные руки. Подкачало только лицо - круглое и настолько ничего не выражающее, что дядюшка, глядя на пучеглазого племянника, порой сомневался, есть ли в этой голове хоть немного мозгов. Соломенная шевелюра, почти всегда примятая кожаным подшлемником, венчала голову, которую редко посещали мысли, зато голова эта сидела на широченных, могучих плечах. И если при отменной мускулатуре Жослен не обладал острым умом, у него все же имелись свои достоинства. Так, молодой человек был весьма усерден, даже если его усердие ограничивалось исключительно турнирными площадками, где он слыл одним из лучших бойцов в Европе. Он дважды побеждал в Парижском турнире, посрамил лучших английских рыцарей на большом состязании в Туксбери и прославился даже в германских княжествах. Хотя немецкие рыцари считали себя лучшими на свете, Жослен добыл себе дюжину лучших призов. Он дважды за один поединок уложил на широкую спину самого Вальтера фон Зигенталера; единственным рыцарем, который постоянно побеждал Жослена, был боец в черных латах, выступавший под прозвищем Арлекин. Этот таинственный воин неизменно появлялся на всех турнирах, выколачивая там деньги, но Арлекина никто не видел уже три или четыре года, и Жослен полагал, что в отсутствие этого соперника он может стать первейшим бойцом на всех ристалищах Европы.
Жослен родился близ Парижа, в усадьбе младшего брата графа, который семнадцать лет назад скончался от поноса. Мальчик рос в нужде, ибо унаследовал от отца одни долги, а его дядюшка, граф де Бера, был знаменитым скупердяем и не раскошеливался на помощь бедствующей вдове. Впрочем, Жослен достаточно скоро научился добывать деньги копьем и мечом, каковое умение граф, бесспорно, ставил ему в заслугу. Равно как и то, что племянник привел с собой к дядюшке двух собственных ратников, которым платил из своего кошелька. По мнению графа, это свидетельствовало о способности Жослена к управлению людьми.
- Но тебе все-таки непременно нужно выучиться грамоте, - закончил он свою мысль вслух. - Грамотность делает человека цивилизованным, Жослен.
- Вся грамотность и грамотеи не стоят кучи дерьма! - взвился Жослен. - В Кастийон-д'Арбизоне хозяйничают английские бандиты, а мы ничего не делаем! Ничего!
- Нельзя сказать, что мы так уж ничего не делаем, - возразил граф, снова почесав макушку под шерстяной шапочкой.
Он задумался о том, не является ли этот назойливый зуд предвестником какого-то более серьезного заболевания, и мысленно велел себе свериться со списками Галена, Плиния и Гиппократа.
- Мы послали сообщения в Тулузу и Париж, - объяснил он Жослену, - и я принесу протест сенешалю в Бордо. Я буду протестовать весьма решительно!
Сенешаль был регентом английского короля в Гаскони, и граф еще не решил, что пошлет ему свой протест, ведь это вполне могло подтолкнуть и других английских авантюристов к захвату земель в Бера.
- К черту протесты, - возразил Жослен. - Перебить ублюдков, и все дела. Они нарушают перемирие!
- Они англичане, - согласился граф. - Англичане всегда нарушают перемирие. Недаром говорят: "Лучше довериться дьяволу, чем англичанину".
- Так надо их убить, - не унимался Жослен.
- Мы, несомненно, так и поступим, - ответил граф.
Он трудился, разбирая ужасный почерк давно покойного писца, составившего договор с человеком по имени Сестье о прокладке дренажных канав замка Астарак древесиной вяза.
- В свое время, - добавил он рассеянно.
- Дай мне тридцать человек, дядюшка, и я выкурю их за неделю!
Граф отложил договор и взялся за другой документ. Чернила от времени стали бурыми и сильно выцвели, но он сумел разобрать, что это контракт с каменщиком.
- Жослен, - обратился он к племяннику, не отрываясь от контракта, - как же ты собираешься выкурить их за неделю?
Жослен воззрился на графа, как на сумасшедшего.
- Отправлюсь в Кастийон-д'Арбизон и всех их перебью.
- Понятно. Понятно, - отозвался граф таким тоном, словно был благодарен за полученное объяснение. - Но в прошлый раз, когда я побывал в Кастийон-д'Арбизоне, мне, хоть и было это много лет тому назад, после того как ушли англичане, все же помнится, что крепость там была каменная. Как же ты собираешься одолеть ее мечом и копьем?
Он улыбнулся племяннику.
- О господи! Они будут драться.
- О, ничуть в этом не сомневаюсь. Что-что, а подраться англичане любят не меньше тебя. Но у этих англичан есть лучники, Жослен, лучники! Ты когда-нибудь сражался с английским лучником на турнирном поле?
Жослен пропустил этот вопрос мимо ушей.
- Подумаешь, лучники! Их всего-то двадцать!
- Солдаты гарнизона докладывают, что их двадцать четыре, - педантично поправил граф.
Уцелевшие воины из гарнизона Кастийон-д'Арбизона были отпущены англичанами и убежали в Бера. Двоих граф в назидание остальным повесил, а прочих дотошно допросил. Эти сидели сейчас в графской темнице, дожидаясь отправки на юг, где их должны были продать на галеры. При мысли о верной прибыли от продажи этих бездельников граф невольно ухмыльнулся. Он совсем уж было собрался отправить контракт каменщика в корзину, когда его взгляд зацепился за одно слово, и какой-то инстинкт побудил его придержать документ.
- Позволь, Жослен, рассказать тебе об английском боевом луке, - терпеливо начал он, обращаясь к племяннику. - Он сделан из тиса - немудреная вещь, мужицкое оружие. Мой ловчий умеет пользоваться этой штуковиной, но в Бера он единственный человек, умеющий обращаться с этим оружием. И как ты думаешь: почему?
Он подождал, но его племянник не ответил.
- А я скажу тебе почему, - продолжил граф. - Потому, Жослен, что на это требуются годы, многие годы. Не так-то просто овладеть мастерством стрельбы из тисового лука. Десять лет? Быть может, все десять, но зато через десять лет лучник может пробить кольчугу с расстояния в двести шагов. - Старик улыбнулся. - Шпок, и готово! Простой мужицкий лук, а человека в доспехах за тысячу экю как не бывало. И это не случайное везение, Жослен. Мой ловчий может послать стрелу сквозь браслет со ста шагов. Кольчугу пробьет с двухсот. Я сам видел, как он насквозь прошил стрелой дубовую дверь со ста пятидесяти, а дверь была толщиной в три дюйма!
- У меня стальные латы, - угрюмо проворчал Жослен.
- Латы - это хорошо. А на расстоянии пятидесяти шагов англичане разглядят в твоем забрале прорези для глаз и засадят несколько стрел в твои мозги. Хотя ты, Жослен, может, и выживешь.
Жослен насмешки не понял.
- Арбалеты, - сказал он.
- У нас тридцать арбалетчиков, - сказал граф, - но все они уже далеко не молоды, а некоторые к тому же больны, и я сомневаюсь, чтобы они смогли управиться с этим молодым человеком… как там бишь его имя?
- Томас из Хуктона, - вставил отец Рубер.
- Странное имя, - сказал граф, - но имя именем, а дело свое этот малый, похоже, знает. Я бы сказал, что это человек, с которым надо держать ухо востро.
- Пушки! - предложил Жослен.
- А! Пушки! - воскликнул граф, словно до сего момента не догадывался об их существовании. - Да, мы, конечно, могли бы доставить пушки в Кастийон-д'Арбизон. Я даже рискну предположить, что эти штуковины способны вышибить ворота замка и вообще устроить ужасный разгром, да только вот где их возьмешь? Говорят, есть одна в Тулузе, но чтобы ее притащить, требуется восемнадцать лошадей. Можно, конечно, послать за пушками в Италию, но наем этих штуковин очень дорог, пушкари с механиками обойдутся и того дороже, и я очень сомневаюсь, что они сумеют доставить их сюда до весны. А до той поры нам остается только уповать на Господа.
- Но нельзя же сидеть сложа руки! - возмутился Жослен.
- Верно, Жослен, верно, - искренне согласился граф.