- Хотел бы я делать деньги, а?.. И не печатать их на станке, а этак тихонечко зачерпывать пригоршнями в одном банке и передавать их хорошим людям. Наладил бы я насос и качал бы и качал! А?.. Вы согласны мне помогать? Без помощника в таком деле не обойтись.
- Спасибо за доверие, но только я боюсь, что часть денежек прилипнет и к моим рукам. Я ведь фабрикант и для развития дела мне нужны средства. Не боитесь?
- А чего же мне бояться? Нужны деньги, включай насос. Давай ему побольше оборотов.
- Ну, если так.
Катя подумала: "Казался глупым, а вон какая умница!" Она была уверена, что насос для перекачки денег он уже наладил, но из осторожности не говорит об этом. Так или иначе, но ей льстило доверие Греха. Впереди, на ее только что начавшемся жизненном пути, засветилась мечта, которой можно посвятить все силы. И она постарается быть полезной этому, как теперь думала, необыкновенному человеку.
- Ладно. А теперь я вам предлагаю поехать к писателю- фронтовику. Он здесь живет недалеко, и я его хорошо знаю.
- На чем же мы поедем?
- А вон шоссе. Остановим машину, и через полчаса будем на месте.
Прямиком через лес они направились к шоссе.
В этот ночной предутренний час машины из Москвы на Сергиев Посад и Александров были редки и шли они с большой скоростью. На голосовавшую парочку не обращали внимание. Грех сказал:
- В Америке от такой парочки, вылезшей ночью из леса, шарахались бы, как от чумы. У вас, думаю, к нам относятся не лучше. Я вижу вон там вдалеке огни - пойдемте пешком.
И они пошли. И шли час, или даже больше, наконец, Катя поняла, что это и есть окраины Сергиева Посада. Не доходя до них километра два, они свернули налево и по проселочной дороге пошли к дачному поселку.
Рассвет еще не начинался; наоборот небо вновь затянуло тучами, и темень сгустилась еще сильнее, чем в лесу. Катя, взявшая на себя роль проводника, была лишь один раз в этом поселке, да и то приезжала на машине и теперь решительно не знала, где они находятся. Помнила два ориентира: с одной стороны писательской дачи кладбище, с другой - недавно построенную церковь. Но где они, эти ориентиры, понять не могла. Шли наобум, наконец увидели дачу со светящимся во втором этаже большим окном. "Уж не дом ли Петра Трофимовича?" А когда подошли ближе, увидели машину и возле нее человека.
- Артур! - закричала Катя и радостно к нему подбежала.
- Я только что подъехал.
- А свет во втором этаже? Ты разбудил дедушку?
- Да, он уже поднялся. И был рад, что я к нему приехал. Я ведь не появлялся здесь несколько дней.
Катя подвела Артура к Греху.
- Вот наш гость из Америки.
- Я знаю, - сказал Артур и протянул руку.
Повернулся к Кате:
- Предполагал, что он окажется под вашим крылышком.
А Катя, недовольная, спросила:
- Откуда? Кто тебе сказал? О нем знает один лишь Старрок.
Прошли в кабинет хозяина. Катя начала с извинений:
- Вторгаемся к вам, да еще в такую рань. Мне, право, очень неудобно.
- Напрасно извиняетесь: вы с Артуром люди служивые, и если уж вам понадобилась моя крыша - значит, неспроста. А я из тех, кто может и в ополчение записаться, и в партизанский отряд вступить.
Стали знакомиться. Грех почтительно наклонил голову, представился:
- Я Олег Гаврилович Каратаев, потомственный донской казак.
Петр Трофимович обрадовался:
- Я тоже с Дона, - и скажу вам, что земляков узнаю по многим приметам, только нам свойственным. Вот, например, глаза: мои и ваши, незабудковые, - такие на моей родине у многих, а если тамбовских взять или саратовских - там уже глаза зеленые, как у кошек. И заметьте: это только у мужчин. Женщины - иное дело; они в наших краях разные, у них одной общей приметы я не заметил. Ну, да ладно: я сварил кофе, рассаживайтесь, пожалуйста, угощайтесь.
Катя показала на кресло, стоящее рядом с креслом хозяина.
- Олег Гаврилович, садитесь сюда. А как вас в Америке называли? Там ведь многие лицуют имена, Иван назовется Жаном, Джоном, Иоганом, а отчество и совсем забудут.
- Да, мне там приходилось прятаться. И меня прятали, и я прятался. Делом–то я там занимался секретным: темнил, напускал туману. Теперь я на Родине, и мне ни к чему шкура хамелеона.
Майор Катя давала знать, что она все поняла и одобряет своевременный маневр американского гостя. Думала она о том, что хорошо бы для начала разместить его на даче Петра Трофимовича. Как она уже теперь понимала, Старрок будет в точности выполнять все условия Каратаева; генерал, конечно же, не захочет отпускать такое сокровище. Ведь отдай он его в руки Федеральной службы безопасности - и не видать ему этого бородатого волшебника. На него набросятся акулы, с какими он, Старрок, не может совладать, он и руку на них поднять не посмеет. Сомнут и вышвырнут, а то еще и уничтожат.
Петр Трофимович вопросов лишних не задавал, он человек деликатный и обыкновенно в беседах с незнакомыми людьми в длинные прения не пускался. По привычке писателя и умного человека он больше любил слушать, чем говорить. Здесь же, как он уже успел понять, перед ним был человек необычный, важный, и Артур вместе с его начальницей майором Катей выполняли какую–то служебную операцию. Артур, еще перед началом кофепития, успел шепнуть деду: "Дедушка, позволь этому парню пожить у нас на даче. Для меня это очень важно". И дед ответил: "Хорошо. Поселяй его в своей комнате и пусть живет".
Беседа не клеилась; все стеснялись и не знали, о чем говорить. Катя не удивилась, увидев тут хакера совсем другим, чем был он там, на даче Старрока. Генерала он не уважал, знал ему цену и в отношениях с ним чувствовал себя хозяином положения, потому и позволял себе балагурить и даже вышучивать собеседников. Может быть, он этой своей тактикой расставлял по местам действующих лиц, давал понять, что хозяин там он и просит всех помнить об этом. Здесь же он сидел рядом с человеком, который был независим и имел высшее положение в обществе. Писатель, если он пользуется успехом в народе, не имеет себе равных ни по чину, ни по положению. В юриспруденции есть такая формула: авторитет власти и власть авторитета. В свое время Лев Толстой не имел никакого чина, но власть его авторитета была выше, чем власть царя Николая. Недаром же говорят: "Поэт в России больше, чем поэт". И, может быть, всего этого не знали Катя и Олег Гаврилович, но чутьем они понимали масштаб личности хозяина дачи.
Напряженность, царившую за столом, разрядил Петр Трофимович:
- Ну, ладно, ребята, - сказал он, поднимаясь из–за стола, - вы тут располагайтесь, а я пойду в лес погуляю. Заодно и подумаю на досуге. Мне, знаете ли, приходится общаться с персонажами лежащей вон на столе и ожидающей своего окончания книги. А персонажи - народ прихотливый, они тишину любят. И чаще всего являются ко мне на прогулках по лесу.
Взял стоящую у камина суковатую палку, подаренную ему живущим здесь же в поселке писателем Шевцовым, и пошел к выходу. У калитки он встретил Халифа; тот разглядывал машину, пытался узнать, кто приехал к соседям. А Трофимыч, завидев его, поднял палку:
- Аркадий! Ты за кем шпионишь?
- Трофимыч, не делай из меня идиота. И какой я тебе шпион? Машина шла по улице, и я проснулся. Долго лежал и не мог заснуть. И решил узнать, кто это в такую рань едет по улице и не дает мне спать.
- Ну, ладно, пусть будет по–твоему, но у меня такое впечатление, что ты и ночью не спишь, а все думаешь: не приехал ли к нам еще какой–нибудь олигарх. Он мне обещал собрание сочинений оплатить, а уехал и след его простыл. Неужели люди, которые вдруг стали всемогущими, могут так сорить словами?
- Выпустит твои книги олигарх. Он и Регине обещал оплатить тираж ее книги. Регина сейчас в Москве. Они с Татьяной устраивают все эти дела. Ты же знаешь, олигарх зовет куда–то с собой Татьяну. Если она поедет - то хорошо. Быть возле таких денег - ого–го! Регина против, а я говорю: "Ты сумасшедшая! Если уж есть возможность коснуться пальчиком миллиарда, почему бы это не сделать?.."
- А я понимаю Регину. Таня - девица, и чего ей делать возле такого чудовища?
- Хо! И он туда же: чудовище! А скажите: миллиард - тоже чудовище? Если бы я имел хоть кусочек от миллиарда - так бы я жил?..
- Ну, ладно, ладно, ты в дом–то не ходи. Там молодежь, они встретили моего племянника - приехал из Елабуги, пусть побудут одни. А мы пойдем в лес, погуляем.
Трофимыч придумал племянника на ходу, и сам удивился своей прыти. Он сразу понял, что майор Катя и Артур его скрывают, и пусть он для жителей поселка, и для местных писателей, и для Халифов будет его племянником.
- Племянник? Из Елабуги?.. А где она, эта Елабуга: в Африке на реке Лим–по–по или в Австралии у Южного полюса?.. Это ведь чертовски интересно, если человек из Елабуги! Я пойду…
Но Трофимыч схватил его за руку:
- Не ходите, я вам говорю! Что вы за человек? Не можете побороть своего врожденного любопытства.
- Трофимыч! - вскричал Халиф. - Опять за свое, моя национальность тебе не дает покоя.
- Национальность? А при чем тут твоя национальность?
- А кто мне говорил, что евреи любопытны, как сороки. В последнее время ты слишком много говоришь и пишешь о евреях. Как Эмиль Золя, который написал роман "Деньги". Он тоже о евреях. Или Иван Франко. И тот свихнулся на евреях.
- Гоголь тоже писал о евреях, Янкеля из "Тараса Бульбы" помнишь? А Тургенев со своим рассказом "Жидовка"? А Лесков, Салтыков - Щедрин, Достоевский, Куприн, Есенин?.. Писатель, если он большой и честный, обязательно напишет о вашем брате.
- Да, да, напишет, пиши и ты, но еще недавно такого не было. Берия не любил, когда шевелят национальность, а теперь позволили.
- Да, вы же сами отменили цензуру. Пришли к власти и отменили. Ваш пьяный президент, едва заскочил в Кремль, так и объявил: берите суверенитета, сколько можете. И говорите о чем угодно - теперь все можно! Демократия! А?.. Разве не вы это придумали? Вы!.. Вы это, конечно, придумали для себя, но при этом забыли, что в России еще живут и кое–какие другие национальности, - русские, например. Они с вами за компанию воспользовались таким правом. А теперь вам не нравится, вы уж задумались: как бы прихлопнуть эту самую свободу слова. Но поздно! Рты растворили настежь! Книги о вас написаны! Раньше вы русских месили, а нынче и за вас принялись. В России выходит больше тысячи патриотических газет, - пока малыми тиражами, да выходят! А если все–таки вам удастся газеты прикрыть, в ход пойдет листовочная стихия. Это будет море, океан! А там и заборная публицистика в глазах запестрит. Я вчера сижу у окна электрички, а на подходе к платформе "Тайнинская" на бетонном заборе аршинными буквами выведено: "Лужков - Кац".
- Лужков–то?.. Он русский!
- Я тоже думал: русский, ан, выходит, Кац. За день–то по Ярославской дороге тысяч двести проедет, и каждому по глазам ударит: "Кац!"
- Ну, и что с того?.. - вскричал Халиф и остановился, машет руками, брызжет слюной: - Ну, Кац, Кац!.. А я Халиф. Так и что?..
- И я говорю: так и что?.. Но только я‑то спокойно говорю, а ты вон как раскипятился. Ужалило тебя. С чего бы это? А между тем, вы так хотели, чтобы все было дозволено. Вот и этому сатирику дали право. Пришел он ночью с ведром черной краски, да и создал свой шедевр. Свои романы я ныне тысячным тиражом выпускаю, - пока–то они пройдут в толщу масс, а он трудился минут десять, а читателей двести тысяч получил. А мой сосед в вагоне сказал, что эта живопись и в субботу красовалась, и в воскресенье, и еще, может быть, с неделю повисит. Читателей–то больше миллиона будет. Я помню, как ваш Ельцин взялся крушить заводы и фабрики, да людей голодом–холодом вымаривать, так эта самая заборная сатира и пошла его стегать. Два–три месяца не прошло, как его уж весь русский народ презирал. Сами вы признавали: рейтинг его до трех процентов упал. И сейчас он пьяный да больной валяется на свалке истории и рядом с ним его соратники: Гайдар, Бурбулис, Черномырдин…
- Рейтинг упал, а во второй раз в президенты выбрали.
- Никто его не выбирал, и вы это лучше меня знаете. Результаты голосования вы рисуете, как этот гениальный художник нарисовал два слова.
Лесная тропинка вывела их на зеленеющее хлебами поле, и приятели повернули назад, пошли краем леса к поселку. Над крышами домов вылетело раскаленное докрасна светило. Впереди в ложбине загорелся край небольшого озера. Халиф, бледный от волнения, остановился, сказал:
- Трофимыч! Хватит каркать! Скажи лучше, что мне делать? Такие–то слова не только ты один говоришь, я их и дома от Регины слышу, а недавно и Татьяна к ней подключилась: дуэтом запели. Таня рвется фамилию поменять, материнскую хочет взять. От вас только и слышишь: власть забрали, власть забрали!.. Березовскому плевать на ваши стоны! И за кремлевскими стенами вас никто не услышит. Мне за них приходится отвечать! Но я‑то власть у вас не забирал!
- Ты–то власть не забирал, а вот я остался без гонораров. Книги пишу и печатаю, а деньги за них не получаю. Продадут тираж, пятьдесят тысяч рублей выручу, но столько же мне на очередную книгу нужно. Вся семья моя на картошку села! Русских каждый год полтора миллиона вымирает. А те малютки, которых могли бы родить наши женщины, и не рожают? Так что же я, по–твоему, молчать должен?.. Меня и так уж кое–кто предателем называет.
- Тебя предателем? Это за что же?
- А в последнем романе, - ты его еще не читал, - я тебя изобразил, - под другой фамилией, конечно, - и сказал, что ты хороший парень и мы с тобой приятели. Так критик и воззрился на меня: дескать, хорошего еврея нашел! И привел такую арифметику: если каждый русский назовет хотя бы одного хорошего еврея, так их, хороших, будет сто пятьдесят миллионов. А?.. Что ты на это скажешь?.. Молчишь. Ну, так я тебе скажу: еврей хорошим только в Израиле может быть, а среди других народов он всегда остается евреем.
Трофимыч говорил и говорил; он словно бы забыл о своем собеседнике, о том, как ему больно слышать такие откровения, но Трофимыч говорил правду, а Халиф хотя и не обладал талантом поэта, но человек он был не глупый и зла на Трофимыча не копил. Знал, как его любят Регина и Татьяна: он был почти родным, и Аркадий также по–своему любил Трофимыча и частенько сам провоцировал такие диспуты. Ему с больной ногой было трудно поспевать за Трофимычем, но он шел и шел, и готов был без конца слушать этого большого, умного человека, которого многие критики, и даже из евреев, признавали за крупного русского писателя.
Но продолжать дискуссию было уже некогда: они подходили к калитке. Трофимыч, подавая Халифу руку, сказал:
- Пойду работать. Я вчера мало написал, за мной сегодня полторы нормы. Вечером, если приедут Регина с Таней, заходите.
Неприятно было слышать такое Халифу, но Трофимыч ясно дал понять, что одного его он не ждет. И словно бы в оправдание, пояснил:
- Надоело мне с тобой спорить, Аркадий. Я отдохнуть хочу, а ты непременно ворошишь политические темы. Тебе бы в думе заседать. В следующий раз мы тебя выберем. Вас и там теперь большинство. Один лишний еврей погоды не изменит.
И скрылся за калиткой.
Ребята, оставшись одни, приступили к деловой беседе. Артур объявил, что дедушка предоставляет кров Олегу Гавриловичу…
- Зовите меня Олегом, - сказал Каратаев. - Мне еще нет семидесяти.
- Хорошо. Я вам, Олег, предлагаю свою комнату, - она тут, рядом с кабинетом деда. Там есть компьютер, магнитофон, немецкий радиокомбайн и много кассет. Компьютер, как видите, есть и у дедушки. Не знаю только, как мы наладим вашу охрану…
- А никак! - прервал его Олег. - С государством никакая охрана не справится. А государство у вас, как я давно понял, это Старрок. Ему я нужен, так пусть он и охраняет.
- Вы говорите верно, - согласилась Катерина. - Но если государство это Старрок, то Старрок это мы: я и Артур. А поскольку внутри старроков идет глухая и все глубже закипающая война, то это и значит: без охраны вас не оставят.
- А если я скажу, что никакой способности половинить банковские вклады у меня нет, а это только плод больной фантазии Фихштейна и Кахарского, что, между прочим, и есть сущая правда?
- Говорить можно, но вам никто не поверит, - сказала Екатерина. И сама тут же подумала: "И я вам не верю, а вы хотите, чтобы в это поверил Старрок".
- А знает ли Старрок или будет ли он знать, что я здесь живу?
- Не знает! - заверил Артур. - Он и вообще не знает, что мой дедушка - писатель. Из моего начальства это знает только вот она - Екатерина Михайловна.
Майор Катя заметила:
- Старрок если и узнает ваш адрес, то никому не скажет. Он попытается скрыть вас от всего мира и оставить только для себя. Но давайте решим: насколько важно нам прятаться от генерала?.. Он же будет наседать и от меня не отстанет.
- С генералом я буду открыт, как и с Мишей Кахарским и Сеней Фихштейном. Они мое главное прикрытие и защита. Эти два молодца вырвали меня из железных лап начальника военной базы. Я устроил им по сто тысяч долларов, и они готовы за меня век молить своего бога Яхве. И я понимаю: стволами Калашникова они меня окружат. Но пусть уж лучше эти стволы будут в ваших руках, чем в каких–нибудь других.
Екатерина задумалась: ее смущала информация Артура о том, что Автандил знает о пассажире, которого встречали в аэропорту люди Старрока. Но известно ли ему, что за птица Олег Гаврилович?
Взяла сотовый телефон, набрала номер.
- Лида! Я тебя разбудила? Ничего. Нам с тобой придется много работать. Разбуди генерала. А?.. Спит крепко? Ничего. Ему тоже придется поработать. Разбуди и сунь ему в руки телефон. Я буду с ним говорить.
Через минуту продолжала:
- Господин генерал! Это я, Катя. Грех не захотел жить у вас, но охотно будет с вами работать. Признает вас за единственного хозяина. Он надежно укрылся, и вы не пытайтесь его искать. Ему нужна свобода и тихая мирная жизнь. В других условиях он не сможет работать. Да проснитесь же вы, наконец! Я сейчас поеду в милицию, а вы узнайте, откуда о нашем хакере пронюхал Автандил?
Артур и Олег Гаврилович слушали Катю с нарастающим интересом; они не могли понять природы ее тона, ее неженского натиска и даже как будто бы несвойственной для нее наглости. Генерал все–таки! Начальник милиции, а совсем недавно был заместителем министра. Уж нет ли между ними каких–либо личных отношений?
И для Артура, и, особенно, для Олега Катя оставалась большой загадкой: была какая–то пропасть между ее чисто женской внешностью и отвагой человека, способного на любой отчаянный шаг. Для нее, казалось, не было границ и препятствий в стремлении к намеченной цели. Клокочущая энергия дышала в этом юном прелестном создании. Олег, которому было уже за тридцать и он, естественно, повидал на своем веку женщин, впервые встретил такую, которая смущала его мужскую природу, чем–то обезоруживала и побуждала держаться на расстоянии. Вот тот самый случай, где годится русская пословица "На бешеной козе не подъедешь". И если это впечатление лишало Артура всякого желания думать об амурах, хотя, как он полагал, Катя была того же возраста, что и он, для Олега же, умеющего проникать в непролазные дебри компьютера, Катя явилась существом таинственным и все более загадочным. В одном сходились Артур с Олегом: Кате можно верить, она не подведет.