- Михаил Кахарский. Можно звать Мишей, я молодой. А это… - повернулся к Фихштейну: - Сеня, мой друг. Он не любит называть свою фамилию, она у него шипит, точно он наступил на змею. Важно другое: он мой друг. Хороший друг. Если вы не возражаете, он будет с вами дружить. У него нюх на хорошеньких женщин. Он их очень любит.
- Надо полагать, они его тоже любят? - съязвила Катя и слегка поклонилась, назвала себя:
- Екатерина Михайловна.
Пригласила всех к машине, но Кахарский повернулся к Олегу:
- Куда вы? Мы же приехали к вам в гости.
Олег отвел его в сторону и стал объяснять свое щекотливое положение. Миша запел:
- Чи–во–о?.. Какой Малик Вартанян? Никакой он не Вартанян, а Маркус. Гриша Маркус, Григорий Моисеевич. Вот он… - кивнул он на Фихштейна, - имеет тетю, которая жена газового министра Чернохарина, через него эта тетя посадила Гришу на трубу. И он качает деньги. Много денег! А другой твой сосед Чихвиашвили, он просто Чихман! И на нефть посадил его я. Нашли кого опасаться. А если нас не пустит охрана, я их выкину на улицу и они будут подыхать с голоду. Пошли, пошли к тебе на квартиру, и ты мне дашь ветчину или рыбу, потому что я хочу есть. Ты знаешь, я всегда хочу есть, потому что так устроен и ничего тут нельзя изменить.
Он махнул рукой и все за ним потянулись. В коридоре их никто не остановил и Степан куда–то исчез. А уже в лифте Миша спросил:
- Вы смотрели телевизор? Кто–то взорвал бомбу на Пушкинской площади и там гора трупов. Но не это главное. Самое важное, что произошло в мире - Обращение высших интеллектуалов к народу. Они предупредили, что идет диктатура. Могут послать на телевидение черт знает кого, и тот будет проверять, что можно сказать, а что уже и нельзя. Если я люблю смотреть хорошеньких женщин и как они одеваются и раздеваются, и Сеня тоже любит смотреть; он даже мне говорит, что лучше, если показывают подростков и даже детей. Что поделать: он любит девочек, если они еще не совсем созрели. И что же? Вы запретите ему это любить?.. Но тогда какая же будет демократия? Будет произвол, как был Сталин. Так вот эти интеллектуалы обратились к народу. И там есть подписи: Василий Аксенов, Фильман или Шильман и с ними Говорухин.
- Все они, как я понимаю, из ваших - фильманы и шильманы. К какому народу они обратились? К вашему или нашему?.. Но об этом после, а ты расскажи, что произошло на Пушкинской площади и много ли там жертв?
- Я же сказал: гора трупов! Но ты меня перебил. Есть Обращение: диктатура не пройдет! Мы должны все подняться и ты тоже. Дай деньги этим ребятам - много денег! Им надо печатать газеты, листовки и даже книги. Они президента поставят на место. Он уже сейчас большую власть забрал, а что будет потом?.. Сделал семь наместников и хочет всем нам зажать рты.
- Президента вы нам навязали, он из кармана Ельцина выпрыгнул. Но, видно, он подумал, подумал и решил так: зачем ему дальше разваливать Россию? Ему–то слава предателя Горбачева и пьянчуги Ельцина не нужна. Уж лучше он со Сталина возьмет пример, чем с этих недоумков. А со Сталиным шутки плохи; он–то вас всех на Колыму хотел послать. Не сумел, правда, вы его быстро на тот свет отправили, а этот, может, и сумеет. Нет, нет, вы как хотите, а мне этот наш новый президент нравится. Пока нравится, а там посмотрим.
- Ты, Олег, что–то разговорился, когда в эту страну приехал. В Америке потише был. Сидел там в своей лаборатории и помалкивал. А как в эту страну…
- Это для вас она - эта страна, а для меня Родина, Россия.
- И хорошо, если Родина, но на этой Родине тебе нужны семь наместников, которых делает ваш президент? Нужны?..
- А как же? Нужны, конечно, чтобы удержать Россию от распада. Но вы–то зря задергались, наместники–то из ваших, они вам рты не закроют и деньги у олигархов не отберут. Нам, русским, придется подождать немного. Наши лидеры еще не созрели. Они на печах лежат, как Илья Муромец, и бока почесывают. А вот когда слезут с печки и возьмут булаву… Они тогда вас на Крайний Север отошлют, в Сибирь–матушку.
- Кого это вас?.. Ты, Олег, что буровишь: мы, вы, Сибирь!.. Я говорю о диктатуре, а ты - вы, мы. Диктатура придет - и не будет ни вас и ни нас. И в Сибирь никого не отправят. Дадут выстрел в живот и еще два контрольных в голову. А кому не дадут пулю, того отправят на пароход и скажут: поезжай в Израиль.
- Ну, меня в Израиль не пошлют, я мордой не вышел. К тому ж Россия - моя Родина, а если вас хочет подприжать наш новый президент - я его одобряю. Он молодой, у него есть силы, почему вас и не тиснуть как следует. Гусинского тиснули - и ничего, и все русские смеялись.
- Какие русские? Тебя тут не было, как ты мог смеяться?
- А я там смеялся. И все русские, которые со мной работали, - они тоже смеялись. Но ты помолчи. Я включу телевизор, и мы посмотрим, что за взрыв случился на Пушкинской площади. Кто совершил такое чудовищное преступление?..
Катя и Маша в этом разговоре не участвовали; Катя, принося из кухни тарелки и слыша обрывки политических деклараций Олега, делала для себя выводы, что Олег этих двух молодцов не боится и что он вообще не боится с евреями обсуждать их проблемы. На кухне работает маленький цветной телевизор, и там, приготовляя салат, она видела авторов Обращения. Все они на одно лицо, и, усаживаясь за стол рядом с Березовским, лидером новой оппозиции, прятали глаза, суетились, точно мыши в доме, где была кошка. Не очень много она смыслила в политических разборках, но понимала, что все эти говорухины, лацисы, гусинские, березовские были чужаками на нашей земле и русский народ, даже самые простые люди, давно уж называли их политической швалью и только не знали, как бы их сбросить со своей шеи. Но вот что ее тревожило: эти–то двое - Кахарский и Фихштейн - из того же ряда суетливых и оборотистых попрыгунчиков, они–то хоть и вежливо беседуют с Олегом, но тоже чужаки и всегда камень за пазухой держат.
Тревожно было на душе у Катерины. Томило сердце скверное предчувствие.
Сеня Фихштейн, обыкновенно дававший волю красноречию своего друга, на этот раз резко оборвал Кахарского:
- Мы дело делать пришли, а ты политические прения затеваешь! Тебя медом не корми, лишь бы о политике словословить!
Голос его, басовитый и хриплый, не шел к его слабенькой щуплой фигурке. Было впечатление, что он промерз и гудит от простуды. И также казалось, что Сеня имел слабые нервы, чем–то недоволен и куда–то торопится. Удивительное противоречие таилось между ними; они были разными во всем: в строении тела, в одежде, в манере держаться и говорить. Но тот, кто их хорошо знает, мог бы поведать о не менее удивительном соответствии их внутреннего мира. Одинаковыми глазами они смотрели на окружающий их мир, каждого встретившегося им человека быстро распознавали: свой или чужой; и если чужой, то насколько враждебен евреям и можно ли его как–нибудь приспособить к своим интересам. Олега Каратаева они знали давно. Раньше этот добродушный синеглазый парень совершенно не различал людей по национальности, не испытывал и тени враждебности к евреям, но, поработав год, а затем второй и третий в американской лаборатории, общаясь там с ирландцами - потомками первых колонизаторов Америки, с неграми - внуками рабов, завезенных из Африки, проникся духом национализма, наслушался рассказов негров о коварстве евреев, стал совершенно иначе относиться к своим российским товарищам - Фихштейну и Кахарскому. Был насторожен к ним и все время ожидал от них какой–нибудь гадости. И только заложенная в нем от природы безбрежная доброта и покладистость удерживали его от проявления враждебности и сохраняли между ними прежние добрые и даже товарищеские отношения. Сеня же и Миша каким- то утробным чутьем угадывали все нарастающую способность Олега творить компьютерный разбой и при этом оставаться никем не узнанным и даже не подозреваемым, понимали важность этих его способностей, - мягко стелили перед ним свою лояльность, демонстрировали готовность оказать любую помощь. Олег знал это, верил им и со своей стороны старался им быть полезным. Еще там, в Америке, набросал на их счета кругленькие суммы, но, к удивлению своему, замечал, что чем больше он накачивал им денег, тем теснее они к нему жались, неотступнее за ним следовали. "Ну и пусть, - думал про себя Каратаев. - Не свои же деньги я даю им. Беру у таких же, как они, дельцов и мошенников. Зато в случае нужды я могу рассчитывать на их помощь. Здесь, в России, они особенно сильны своими связями. Будут просить - и еще дам деньги. Жалко, что ли?.."
Такова была природа их отношений. Где–то он читал про птичек, которые пасутся на теле слонов или бегемотов: склевывают с кожи животных зловредных насекомых. Веками установилась гармония интересов. Для Олега Миша и Сеня - те же полезные птички.
Катя и Маша что–то жарили на кухне, а друзья поглощали салаты, фрукты, запивали водой и вином. Сеня, тревожно поглядывая в сторону кухни, не идут ли женщины, вынул из кармана свернутый вчетверо лист, сунул Олегу:
- Тут список нужных людей. Надо бы им подбросить.
Каратаев развернул лист и читал фамилии, счета, названия банков.
- Ого! Аппетиты!..
- Ничего не поделаешь, - говорил Михаил. - Неизвестно из каких источников, но о тебе прознали и в органах, и на самом верху. Придется качать им деньги, иначе придут "искусствоведы в штатском" и предложат ехать с ними. Повезут ночью, в автомобиле с затененными стеклами, и упрячут в лесу - надолго, а может, и навсегда. Я знаю, как укрыли от всего мира, и даже от семьи, ученых, совершивших важные открытия. К ним приставляют доверенное лицо президента. Так что, если хочешь сохранять свободу, имей с нами дело.
Подошли Катя и Маша, поставили на средину стола большое блюдо с кусками жареного поросенка, и беседа приняла новое направление. Однако пир продолжался недолго, Олегу позвонили. Говорил незнакомый мужчина, - и так, что не сразу его можно было понять. Просил назначить ему встречу без свидетелей. Сказал, что он - представитель самых высших органов и имеет дело чрезвычайной важности.
Олег уклонялся:
- Я человек казенный, собой не распоряжаюсь, - вам придется обратиться к такому начальнику, выше которого уже и быть не может.
- Назовите имя вашего начальника.
- Вы так об этом говорите, будто я всякому незнакомцу называю его имя. Нет, я не имею на это права. Если хотите, передам ему трубку.
И передал трубку Кате. Та говорила серьезно и назначила встречу у подъезда дома в девятнадцать часов.
До семи вечера оставалось три часа, Маша работала на кухне, а Катя уединилась в своей комнате. Каратаев сел за компьютер, стал нащупывать банки в Америке, удобные для его операций. Деньги "выгребал" со счетов двух еврейских банкиров. При этом думал: "Вы меня извините, господа хорошие, но я должен немного вас пощипать. Не знаю, что говорит ваш бог Яхве, но наш Бог советует снимать с себя рубашку и отдавать ее ближнему. Я с вас рубашку снимать не стану, но по одной пуговице вам придется отдать вашим братьям - Сене Фихштейну и Мише Кахарскому".
"Вынул" из их банков по миллиону и перевел на счета Фихштейна и Кахарского. И тут же отстучал по электронной почте письмо:
"Миша и Сеня! Делаю вам привет и говорю такие слова: список, который вы мне показывали, можете повесить у себя в квартире и думать о том, сколько и кому вы пожелаете отсчитать из своих кошельков. Я в ваши бездонные карманы сыпанул по миллиону, и вы теперь уж можете не жидиться. И зарубите себе на носу: ваших клиентов я обслуживать не намерен по той причине, что не боюсь никаких искусствоведов в штатском. Если же они, все–таки, меня навестят, я вытолкаю их в шею, а вас в тот же день сделаю нищими, и вы лишитесь удовольствия лицезреть меня.
Ваш друг в доску Олег".
Одарив жаждущих, "прошелся" по банкам, с которых накануне снимал большие суммы. Все они молчали, словно в рот воды набрали. И только один банк, самый небольшой, "насиловал" свою защитную систему, побуждая ее найти обидчика. Сюда Олег послал письмецо:
"Паук двуногий! Не дергайся. Р-разорю!
Вася с Кергелена".
Катя по мини–телефону позвонила Старроку, сообщила о желании человека из компетентных органов встретиться с Объектом. Тот не удивился, сказал:
- К вам приедет генерал–майор Муха Родион Иванович, начальник отдела охранных структур. Ему поручено взять наш Объект под опеку.
- А мы? - упавшим голосом спросила Катя. Она почувствовала, что почва уплывает у нее из–под ног. Больше всего на свете она боялась очутиться в стороне от Каратаева. И не только потому, что лишались финансовой поддержки все ее начинания; денег на ее счетах было много. Страшилась потерять Олега, утратить возможность видеть его каждый день и час, общаться с ним и влиять на него.
Генерал тоже был подавлен. Говорил негромко, неуверенно, голосом почти паническим.
- Нас, конечно, отодвинут, но я надеюсь на тебя, Катюша; давай понять, что ты там необходима. И тогда мы еще поборемся за свои права.
И еще Старрок сказал, что знает Муху; это сравнительно молодой человек, недавно командовал отрядом атомных подводных лодок, но лодки его пошли под нож, а он попал в органы. Некоторое время был в охране президента, но не поладил с Семьей и его удалили. Обижен на Кремлевскую администрацию, и по всем законам логики его бы не должны допускать близко к Объекту, вокруг которого, по слухам, закипела борьба разных партий и властных групп, но ваша религия говорит: пути Господни неисповедимы; мы предполагаем, а Бог располагает; видимо, в органах, из которых выпрыгнул и наш новый президент, вздыбили шерсть силы, не подвластные Кремлю.
Так говорил Старрок.
И после паузы доверительно, сердечно добавил:
- Ты, Катюш, умница, будь внимательной и постарайся сохранить наши позиции. Подальше держись от Мухи, - он хитер и опасен. Может быть, мы с тобой еще возьмем реванш в борьбе за хрекера. Пока же мы проиграли и нас теснят. Очень нехорошие люди взяли верх.
Катя была вне себя от радости: она знала: что для Старрока плохо, для нее и для Олега хорошо. Уж в этом она уверена. Муху не любит, он бывший моряк, подводник. Его и Семья не взлюбила; значит, хороший человек! Бог посылает им милость.
И Катя пошла к Олегу, и рассказала ему обо всем, что слышала от Старрока, что она думает. Олег переспросил:
- Старроку он не нравится?
- И еще как!
- Значит, наш человек! - заключил Каратаев. - Тут и думать нечего.
Катя приказала Тихому встретить гостя и пригласить в квартиру.
Каратаев открыл дверь генералу и провел его в гостиную.
Генерал улыбался. Дружески и даже любовно разглядывал Олега. Олег его спросил:
- Чему вы радуетесь?
- А я всегда такой - веселый. И, тем более, теперь, когда вижу перед собой человека, в очередной раз доказавшего, что русские люди во всем впереди.
- Этого комплимента не понимаю. Сдается мне, что вы меня с кем–то путаете.
- Ну, нет, мы из своей конторы многое видим. Увидели и вас. И очень рады, что вы оказались русским человеком. И не только русским, но еще и человеком с глубоко патриотической, национальной душой.
- Ну, вот, вы так много наговорили, а я еще не знаю, с кем имею честь беседовать.
Генерал не спеша достал из кармана красную с золотым гербом новой России книжечку, протянул ее Олегу. Тот внимательно прочитал раз, другой - и также не спеша, с какой–то подчеркнутой, тайной мыслью вернул владельцу. И сказал:
- Документ важный, но это всего лишь документ. А документы в наше время легко изготовляются по любому заказу. Если уж доллары фальшивые в великом множестве по миру гуляют…
- Ваши сомнения мне понятны; вы и сами из Америки ускользнули по фальшивому паспорту. Но я перед вами весь открыт; вы можете снять трубку телефона и позвонить нашему начальству. А кроме того, я прибыл к вашему дому с большим количеством людей, и они уж приступили к выполнению своих исключительно важных обязанностей.
- Вот как! Я уже и окружен. И вы об этом сообщаете с такой радостью. Но это только подтверждает мою мысль о том, что вы жестоко ошиблись; я не тот, за кого вы меня принимаете.
Генерал поднялся с кресла, подошел к балкону и долго смотрел на гигантский спичечный коробок института Америки. И, согнав с лица улыбку, покачав головой, почти трагически проговорил:
- Скверное соседство у вашего дома. Боюсь, как бы они не наставили на вас приборы вредоносного излучения.
- Не наставят! - решительно заявил Олег. - Я им нужен живой, как, впрочем, и вам. И еще неизвестно, из какого гнездышка вы сами. Скорее всего, из того же, что и эти птенцы. Но я повторяю: вы жестоко ошибаетесь, принимая меня за какую–то важную птицу. Вам, очевидно, нужен Вася с Кергелена? Да, я его знаю и имею с ним связь, - он даже иногда и не прочь выполнить мой заказ, но лишь иногда. Однако Вася–то живет на острове Кергелене. Вам бы туда махнуть, и там его окружить со своими молодцами.
Каратаев поправил на диване расшитую шелковой вязью подушку, лег на нее, демонстрируя свою независимость от любого непрошенного вторжения. Генерал же хотя и не обиделся на такой пассаж, но серьезно задумался о трудностях поиска взаимопонимания. Каратаев оказался непростым орешком, и пока невозможно было понять подлинную суть его мировоззрения, его характера и психического строя. По информации, полученной им от Кахарского, "Объект" непрост, капризен, и, подобно сноровистой лошади, не знаешь, куда метнется и что выкинет в любую минуту. Но по многим признакам он - патриот, любит Россию, ненавидит ельцинское окружение; и поначалу к новому президенту относился отрицательно, считая его карманным человеком Семьи, но в последнее время будто бы во взглядах его произошел поворот, особенно после того, как власти арестовали Гусинского. Все это знал генерал, и это его радовало: он тоже относился к тому крылу "искусствоведов", которым не нравились люди, разрушающие русское государство, но как доказать эти свои взгляды Объекту?.. Он недоволен своей несвободой, и неизвестно, как еще удастся достигнуть с ним душевного контакта и заставить его работать под их контролем. А именно такую задачу ставило перед генералом высшее начальство.
Знал генерал и о майоре Кате, девушке необычной красоты и тонкого просвещенного ума; слышал, что Катерина пользуется доверием Старрока и Автандила, - этот таинственный клубок взаимоотношений добавлял трудностей генералу. Очень бы хотел познакомиться с Катериной и ждал, когда она появится.
Стараясь разрядить обстановку, заговорил:
- Знаю о существовании вашего друга Васи и о том, что это в его руках находится грозное оружие, но Вася–то человек русский и он должен понять нас и помочь нам в этот трудный час истории России.
- Как вы понимаете эту помощь?
- Очень просто: нам сейчас нужно вернуть украденные у России золото и деньги.
- Только–то и всего?
- Да, только.