- Прочь! Прочь, отродье! - крикнул герцог, и взмахнул мечом. Тут же какой-то несчастный зашёлся в истошном крике: меч отсёк ему кисть, - и крик этот, мгновение помедлив, подхватили остальные, навалились, сдавили Жоффруа, а колокольца всё дребезжали, звякали и звенели, без умолку.
Убийцы, что гнались за герцогом, теперь опасливо жались к самому краю лестницы, которая неровными ступенями сбегала вниз, уводя с той улицы. Они видели, как герцога окружила толпа прокажённых, как обступили они его, как навалились, сдавили, отобрали и меч, и рубаху, и кольчугу, как оставили валяться на мостовой большое, крепкое, белое, покрытое кровью, грязью и ссадинами тело. Впрочем, едва прокажённая толпа расступилась, рассыпалась по улице, они переглянулись и скрылись, воздав хвалу Всевышнему, что убийство свершилось не от их руки, а по воле Небес.
И поспешили они вернуться, и разнести радостную весть, и вскоре стук в заднюю дверь дома разбудил Джабраила вместе с долгожданным известием: удача, на которую он если и надеялся, то лишь в самой глубине души - герцог Жоффруа самолично отправился на поиски Лисаале, отправился один, без телохранителей, без друзей. Он был горд и глуп, христианский герцог, а ещё он слишком сильно хотел наследника. И тогда всё началось.
Джабраил рассылал доверенных людей по разным концам города. Те, кто раньше помогал ему провозить товар незаметно для стражи, те, кто много лет стерёг его караваны, стучались теперь в самые разные ворота, и говорили с хозяевами домов. Весть как лесной пожар, как песчаная буря, как моровое поветрие облетела город, и с каждым часом всё напряжённее звенел тишиной жарко дрожащий воздух над притихшим городом. Ибрагим спешно пересчитывал копья и сабли, запрятанные в погребах под грудами выделанных кож.
Герцог мёртв! Герцог мёртв! Весть звучала набатом, распахивала ворота, звенела сталью, коптила дымом, кричала криком. Долетела она и до дворца, прервав утреннюю молитву герцогини тихим шелестом старых губ:
- Сударыня, в городе шепчут, что беда случилась со светлейшим герцогом, вашем супругом, будто он убит. Помолимся же Господу Богу нашему, дабы Он отвёл беду, - сказав, Фрида опустилась на колени перед распятьем, рядом со своей госпожой.
Изольда вздрогнула от слов старой няньки, обернулась, схватила ту за худые плечи:
- Что ты такое говоришь, нянюшка? Откуда ты слышала такой вздор, кто посмел?
Но Фрида только непонимающе отвечала, что служанки шепчут одна другой, пересказывая это непотребство, и говорят будто, что слух уже облетел весь город. Изольда, недослушав, вскочила, и бросилась во двор, где в это время обыкновенно сир Шарль де Крайоси упражнялся с мечом. Забыв о приличиях, герцогиня сбежала по крутым ступеням дворцовых лестниц, высоко подобрав подол шёлкового платья. Проскочив несколько смежных комнат, где стремительные шаги заглушали пышные ковры, заставив слуг прижаться к стенам, а после долго смотреть ей вслед, герцогиня очутилась перед Шарлем, который, едва её заприметив, бросил меч и поспешно стал натягивать рубаху.
- Сир… Шарль… - запыхавшись, едва смогла вымолвить Изольда, - где супруг мой, герцог Жоффруа? Разве не должен он был вернуться с того обхода, который он затеял?
Сир де Крайоси растерялся от её слов, и стоял перед ней, упустив глаза, будто мальчишка, которого строгая нянька уличила в недозволительной шалости.
- Ну же, сир? Отчего вы молчите? - требовала Изольда ответа.
- Моя госпожа, дело в том… Сам герцог, он… - мялся рыцарь.
- Да говорите же!
- Его светлость не велел никому говорить о том, куда и зачем он отправился, равно как и не велел сопровождать его, обещав вернуться задолго до заката, - отчеканил де Крайоси, подняв голову, глядя прямо в прекрасные и испуганные глаза герцогини.
- Отчего же тогда, сир, - заговорила Изольда, и в голосе её слышались слёзы, которых ещё не было в её глазах, - по городу разлетелся слух, что супруг мой убит, и говорят об этом на каждом углу, каждая служанка, каждая торговка, каждая уличная девка! - голос её сорвался на крик и затих.
Шарль молчал, сжав руки в кулаки, крылья его носа трепетали, играли желваки, сошлись на переносице брови. Невольно у Изольды скользнула мысль - как же красив паладин! Но она тут же прогнала её прочь, а сир де Крайоси, наконец, решился:
- Я немедленно созову людей, и мы разыщем вашего супруга, госпожа. С вашего позволения! - сир поклонился, и, не дожидаясь ответа, поспешил прочь.
Спустя краткий срок, который только и потребовался для того, чтобы отобрать лучших воинов, которые, в придачу, не станут болтать лишнего, Шарль уже спешно седлал коня, подтягивал подпругу, проверял уздечку, поторапливая своих людей. Но только он стал выводить коня из конюшни, как дорогу ему преградила Изольда. Она была верхом на тонконогом сером скакуне, с головы до ног закутанная в широкий плащ с капюшоном, однако свет падал на лицо, и было видно, что губы её плотно сжаты, а все черты сложились в одно выражение решимости так же верно, как складываются порой звёзды, открывая тем, кто умеет их прочесть, людские судьбы.
- Ваша светлость? - удивлённо обратился к ней Шарль.
- Я еду с вами. Нам нужно спешить, не мешкайте.
- Это невозможно, сударыня! Город за пределами дворца опасен, десятка человек не хватит, чтобы отразить…
- Вы слышали мой приказ, сир. Нет нужды его обсуждать.
Шарль молчал несколько мгновений: он стоял, будто окаменев с отведённой назад рукой, которой держал под уздцы коня, с опущенной головой, так что он едва ли видел даже копыта нетерпеливо приплясывающего серого жеребца Изольды. Медлить дольше он решился:
- Хорошо, ваша светлость, - ответил он и вскочил в седло.
Едва выехав за ворота дворца, всадники понеслись по улицам старого города, подгоняя коней, распугивая зевак.
- Дорогу! - кричал сир де Крайоси, и люди расступались, прижимаясь к старым стенам, так плотно сомкнувшимся, что двум всадникам тяжело было разминуться на одной улице. Их путь то взбегал по крытым лестницам со стоптанными ступенями, то тут же, проскочив лишь одну извилистую улочку нырял в подворотню и сворачивал, чтобы сбежать по точно такой же крутой лестнице со стоптанными ступенями, на которой конь легко мог переломать ноги, а сир де Крайоси всё гнал, и гнал вперёд, разгорячённый скачкой, влекомый рыцарственной грёзой.
Не раз и не два случалось, что перед ним вырастала глухая стена тупика, и тогда он только сжимал крепче зубы, разворачивая коня на месте, моля Господа, чтобы тот вывел его на верный путь, и оставляя позади, на цветастой циновке, в самом тупике причитать и сыпать проклятьями какого-нибудь старика с выкрашенной хной бородою.
Но рыцарь едва ли замечал высыпавших на улицы жителей Асиньоны, едва ли слышал свист и угрозы, летящие в его спину, едва ли помнил о своих спутниках, пока отряд не выскочил на площадь - двор четырёх домов, где толпа обступила их, во всадников полетели камни, где-то над головами показались наконечники копий.
- Шарль! - испуганно воскликнула герцогиня, и стыд душной волною охватил сира де Крайоси. Как он смел поддаться мгновенной слабости, как позволил герцогине мчаться вместе с собою в бурлящий как котёл город. Он не находил для себя ни прощения, ни оправдания, и непрошеные слёзы подступили к его глазам, пока меч прорубал дорогу к свободе, а голос будто сам отдавал приказы: "Не размыкать круг! Защитите её светлость, благородные сиры, или умрите!" - совсем не задумываясь над тем, что он сам сир де Крайоси был единственным рыцарем в отряде.
Мечи и окрики, взбешённые кони и безудержная ярость заставили дрогнуть нестройную толпу, побросать камни и копья, разбежаться по проулкам и подворотням, как сбегают крысы от огрызнувшегося вдруг старого пса.
- Уходим, - приказал де Крайоси, спешно оглядывая свой отряд: все живы, двое ранены, её светлость испуганна, но решительна:
- Скорее, сир, мы должны отыскать моего супруга! - понял Шарль, но не решился бы ответить, сказали это уста герцогини или её глаза.
И всадники снова закружили по клубку улиц бедняцкой Асиньоны, так похожих одна на другую, что никто вскоре не мог сказать, по этой ли улице они проезжали совсем недавно, или то была другая. Но сир де Крайоси не сдавался отчаянью, раз за разом повторяя попытки, и без устали шепча молитвы.
- Герцог мёртв! Герцог мёртв! - разносился по древней Асиньоне пожар. Улицы и площади наполнились народом, толпа разграбила казармы, смела не ожидавших нападения христиан, вооружилась и вдохновилась лёгкой победой, хлынула волной вперёд, к старому городу, закружила Джабраила водоворотом. И всё больше людей вставало под знамёна восстания, и уже полыхали по разным концам города занятые христианами башни и здания. Звучали голоса, что Божьей милостью, султан на подходе к городу, что он обхитрил христианского короля. Восторг лёгкой победы, сброшенного гнёта, свободы, переполнял душу поэта, и Джабраилу приходили стихи:
Проснулся лев! Не жди теперь пощады пёс, шакал, гиена!
Смеялся ты, хвалился ты, усы топорщил ты надменно,
Ты мог бахвалиться и выть, мог щёки раздувать, храбриться,
Но лев проснулся, лев рычит! Беги! со львом тебе не биться!
И он слышал, как слова его оказались подхвачены сотней голосов и разнеслись над головами, высмеивая врага, вселяя смелость в души асиньонцев.
Но толпа наткнулась на копья, ударилась о строй закованных в железо воинов, отхлынула. Битва затянулась. Долго и тяжело, с большими потерями защищали восставшие улицу, то брали вдруг верх и отбрасывали христиан, то разбегались под ударом конных рыцарей, таранами врезавшихся в толпу, чтобы собраться вновь, и вновь идти на приступ. Дым, пот и кровь, усталость и смерть были всюду вокруг Джабраила, и стихи больше не приходили к нему, и голова его гудела, и слёзы текли из глаз.
Но что же оставленный светлым герцогом и его герцогинею дворец? Спешный отъезд де Крайоси, и проникающие всюду, словно мор или песок во время песчаной бури, слухи о беспорядках переполошили его обитателей. Сир Ги де Фрей и сир Жан де Ойдоян, не дожидаясь приказов собрали своих людей и ускакали выбивать из подлецов наглость, но вестей от них не было, и потому следом оправился сир Пьер де Гренжо, который тут же вернулся, крича, что весь город захвачен восставшими, а у христовых воинов нет другого выхода, кроме как запереться во внутренних стенах дворца и ждать Божьей милости, вознося Ему молитвы.
Сир де Гренжо по общему мнению был назван трусом и предателем, недостойным звания рыцаря, однако дело это не решило, и благородные сиры препирались, не желая уступить:
- Мы останемся оборонять дворец, пока не выясним, что сталось с его светлостью, герцогом Жоффруа! - гудел краснощёкий барон де Вилль.
- А я вам говорю, любезный сир, что нам следует немедленно выступить и ударить тремя отрядами по трём направлениям: по главной улице пробиться до храма, прогнать чернь с Базарной, и…
- Совершенно согласен с юным виконтом, - не давал тому договорить длинноносый сухой старик, - только удар должен быть один, подобно сжатому кулаку! Не след нам тыкать во врага растопыренными пальцами, сиры!
- Да вы и меча не уже не поднимете, сир де Бран! - сердился и краснел ещё сильнее де Вилль, - у нас нет достаточно сил, чтобы удерживать восставший город. Если уж оставлять дворец, то нужно пробиваться к Южным воротам и выводить людей.
- Ваше слова - предательство! - горячился виконт. - Оставить город теперь, значит дать сарацинам усомниться, что сам Господь ведёт нас своей рукой!
- Прекрати эти бредни, мальчишка! - рычал в ответ де Вилль. - У нас триста всадников и пятнадцать сотен…
- Отчего вы считаете, что виконт де Леспьер бредит? - тихо и с угрозой спросил епископ, подошедший незаметно для спорщиков.
- Не лезь не в своё дело, щенок! - огрызнулся барон.
Наступило молчание. Барон хмурился и супил брови, юный виконт смотрел на него так удивлённо, растерянно и яростно, словно перед ним только что появился сам Сатана, старик де Бран кривил тонкие губы в торжествующей улыбке.
- Я имел в виду… кхм… Ваше преосвященство, что вы мало смыслите в военном деле, получив образование… эм, духовного свойства, и… - пытался исправить барон свою ошибку.
Его прервал епископ:
- Барон, собирайте своих людей, и пробивайтесь к Базарной площади, - холодно и спокойно приказал де Саборне. - Сиры де Леспьер и де Бран поддержат ваше наступление, очистив прилегающие улицы, - палец епископа заскользил по карте Асиньоны, разложенной на столе, - расставите дозорных и свернёте к воротам Злотарей.
- Благословения, ваше Преосвященство, - протянул старик де Бран, всё так же лживо улыбаясь всем вытянутым, морщинистым лицом.
- Благословляю на бой, - перекрестил того епископ и протянул руку для поцелуя. Лишь только сухие губы оторвались от кольца, виконт воскликнул: - Благословите!
И Жан де Саборне благословил виконта, не глядя вовсе на покрасневшего до кончиков ушей барона де Вилля.
- Ваше преосвященство, - буркнул он, и Жан обернулся, вопросительно подняв бровь.
Барон поднял на него побелевшие он гнева глаза, прорычал что-то, в чём едва ли можно было распознать человеческую речь, опустился вдруг на оба колена, и испросил: - Благословения.
- Идите в бой с молитвою, барон, Господь не оставит детей своих. Сир Гийом де Римо, приведите сюда бывшего наместника ибн Зафарию.
Сколько пролежал неподвижно его светлость герцог Жоффруа Асиньонский, оставленный на палящем солнце, считать было некому. Однако он зашевелился, поднялся на локтях, с трудом отполз к ближайшей стене и сел, прижавшись к ней спиной. Разбитые губы герцога шептали молитву, а глаза безотрывно смотрели на поднимающийся с разных концов города дым, и зарницу от пожара на стремительно темнеющем небе. Сквозь пелену, которая будто бы подёрнула глаза герцога, он видел. как вокруг него собрались люди, слышал сквозь плывущий в ушах звон их голоса, и шептал молитву, которая, среди прочих, возносилась вместе с дымом и гарью, к небесам Асиньоны.
Одни молили Господа о спасении, другие о победе, третьи шептали, не разбирая слов, четвёртые и вовсе без слов - среди таких-то молитв и была молитва купца Джабраила. Он с трудом сдерживал испуганного коня: едкий, густой и чёрный дым, валом валивший из окон и дверей казарм, крики людей, звон сабель, истошные вопли, приказы и свист стрел, толпа с коптящими пламенниками, вооружённая, чем попало; рассыпанные среди них воины Асиньоны, строй христиан там, далеко, где улица завалена горой утвари и хлама; ржание, визг, плач… Джабраил понял, осознал вдруг с острой болью, защемившей сердце и велящей слёзам катиться из глаз, что он купец. Или поэт, если звёзды добры к нему, а женщины прекрасны. Но ни воином, ни убийцей Джабраил не был, а если что и происходило в Асиньоне этой ночью, так война и убийства.
Вдалеке, на том конце улицы, которую всё ещё держали христиане, началось какое-то шевеление. Вперёд выдвинулись всадники: так далеко, что конь переднего из них едва не касался грудью копий защитников. Ширококрылой птицей, морской чайкой бился над всадниками белый стяг. Шум битвы притих, усталые бойцы вслушивались, стараясь разобрать произнесённые слабым голосом слова, вглядывались, стараясь разглядеть сквозь дым лицо говорившего. Зрение Джабраила было не острее зрения других, и глаза его так же слезились от дыма, как у прочих, но он первым узнал Альхима-ибн-Зафарию, низложенного наместника Асиньоны: оттого, наверняка, что не раз проводил с ним в беседах и спорах долгие вечера.
Но сложно было узнать в сутулом старике со всклоченной бородой и испуганным голосом гордого и величавого наместника Асиньоны. Старик говорил, и ветер порывами доносил его слова: его светлость простит вас… милостью небес… сдаться христианам… проявить смирение…
Джабраил будто был пьян, и вдруг очнулся, протрезвел, и похмелье навалилось на него тяжёлой горечью. Он видел, как взметнулась возмущённая толпа, как отпрянули рыцари, оставляя перепуганного Альхима-ибн-Зафарию в их руках. Джабраил пытался пробиться к нему, но конь не слушался, тогда он спрыгнул и побежал, спотыкаясь, отталкивая людей. Он слышал безумные крики: "Нет" - кричал он сам, в отчаянии, "Остановитесь! Опомнитесь!", но его не слышали, и он не мог пробиться к Зафарии, и только вскрикнул, надрывно и горько, как раненая птица, когда над толпой взметнулась поднятая на копье голова с белой, растрёпанной бородой.
Джабраил обхватил собственную голову руками, зажимая уши, закрывая глаза, он бежал прочь с этих улиц, а перед взором его была одна только голова старика Зафарии на копье, с обкромсанной шеей, с белками выкаченных от страха и боли глаз.
Пока же герцогиня и паладин метались по Асиньоне, отчаянно разыскивая герцога, тушил вспыхнувшее пламя пожара его преосвященство епископ Жан де Саборне. Сжав высокие виски тонкими белыми пальцами он, выслушивал донесения и отдавал приказы. Его глаза были прикрыты, щёки горели алым, лихорадочным румянцем, он слушал молча, говорил быстро, отрывисто и тихо. Жан то садился в кресло, то вскакивал вдруг и принимался кружить вокруг стола, на котором была расстелена большая пергаментная карта Асиньоны. Карта была столь велика, что не уместилась на одной шкуре, и потому состояла из двух частей. Изящным почерком начертаны на ней были названия площадей и улиц, и епископ то и дело бросал на неё взгляд.
Теперь его приказов слушались безоговорочно, но только подходили за благословением.
- Сэр Реджинальд, пробейтесь сквозь заслон на Свечной улице, - тонкий белый палец скользил по пергаменту, указывая путь. - Вы обойдёте разбойников с тыла, и ударите в подходящее время. Идите.
- Благословения, ваше преосвященство! - попросил высокий горбоносый рыцарь с покатыми плечами и высокомерным взглядом серых глаз.
- Благословляю тебя на бой, сын мой, - отвечал Жан, словно против воли протягивая руку, и надменный сэр Рэджинальд согнулся дугой, чтобы коснуться губами епископского кольца.
- Сир Гийом де Римо, на восток, по Малой улице, на Базарную. Башню держал сир Фернан де Лиз со своими стрелками, пробейтесь к ним, мы не можем себе позволить оставить их в окружении.
- Благословения, ваше преосвященство!
И вот уже седой старик с вислыми усами и вечно грустным взглядом лобзает перстень, а Жан словно опять застыл, замер, только чуть подрагивали пальцы, нервно прижатые к вискам.
Когда в покои, где собрались вместе с епископом знатные рыцари, шумно ввалились стражники, несущие под руки избитого бродягу, а с ними сир де Крайоси и герцогиня Изольда, епископ Жан едва повернул голову в их сторону. Он бросил взгляд на карту, и рухнул в кресло, прикрывая глаза. Единственной приметой, по которой ясно становилось, что он узнал герцога, был быстрый шёпот на латыни: Господи Всеблагой, Сильный, Бессмертный, слава Тебе!
Джабраил бежал и не видел, как герцог Жоффруа вышел к своим воинам. Герцог едва держался в седле, с двух сторон его поддерживали вновь надевшая доспех Изольда и могучий Шарль де Крайоси.
- Его светлость герцог Жоффруа Асиньонский! - выкрикивал Шарль, и голос его разносился по площади, перекрывая шум.